— Они, может, не отдают себе в этом отчета, но кое-что перекошено и подрисовано. Задним умом.
— Вот ты смотришь газету, там фотографии всех этих кандидатов. Смотри, фото одного в два раза больше, чем фото другого.
— Почему так?
— Может, он им по-человечески интереснее, этот первый. Но это же искажает!
— Наверное, им там следует точно измерять фотокарточки.
— А может, он им просто нравится, этот первый. Он посимпатичнее, этот первый.
— Да, этот и правда симпатичнее.
— Но по-честному, надо бы печатать фото другого обормота такой же величины, хоть он и не нравится.
— Они, поди, и так к нему придираются. В личную жизнь лезут, вынюхивают, откуда у него деньги на выборы.
— А может, они надеются стать большими боссами, если выберут того, кому они помогают. Это так понятно!
— Это свинство.
— Будь проще, ведь это так.
— Не думаю, что возможно. На всех-то и мест не хватит.
— Ты полагаешь, в этом чертовом правительстве приличных местечек не густо?
— Ну да, таких мест, чтобы были лучше тех, на которых они сейчас сидят. Ну вот ты кем бы предпочел быть: каким-нибудь лакеем в правительстве или влиятельной фигурой в прессе?
— Фигурой? Можно прямо сейчас.
— Допустим, ты в этом чертовом «Уолл-стрит джорнэл». Властный голос. Суровый взгляд, надменный нрав. Как Кассандра. Все боятся твоих разоблачений. Ты ни перед кем не раскланиваешься, ни перед сенатором, ни перед королем…
— Но вставать-то ты обязан, когда они входят в комнату, есть такое правило.
— Дружище, стоять — не кланяться.
— Главное — изучить лица этих парней с телеэкрана. При выключенном звуке. Вот тогда видно хорошо.
— Читаешь все, что в душе.
— Нет, читать — не читаешь, а главное уловить можно. Там такая душа — сплошные потемки. Надо долго вглядываться, весь жизненный опыт нужен, чтобы понять, кто перед тобой.
— А уж он старается понравиться в каждой американской дыре, бедняга, надраивает задницу до блеска.
— А что мы о нем знаем? Что мы знаем?
— Что он хочет стать сенатором.
— Чудовищная сила заставляет его желать этого. Судьба. Эти люди покрупнее нас. И жребий у них покрупнее. Для кандидата не стать сенатором — хуже смерти. Он смотрит на сенатора и говорит себе: «Ну чем я хуже, если только заставлю этих клушек выбрать меня?»
— Клушек — то есть обычных людей. Нас, значит.
— Если только заставлю их бежать под мои знамена, этих тупорылых.
— А ты считаешь, что он думает именно так?
— А как по-твоему? Он же бесится при одной мысли провалиться на выборах.
— А мы, значит, клоуны, статисты?
— Нет, без нас у него ничего не получится. Великая судьба не состоится.
— Мы судим.
— Мы учитываем весь опыт своей многотрудной и плодотворной жизни.
— Если плодотворной.
— Все учли.
— Если очень хочется, то можно все узнать.
— А как раньше жили, когда не было прессы?
— Со всех концов страны собирались огромные толпы людей. А ты произносил речь. «Вам не распять человечество на золотом кресте», — как Уильям Дженнингс Брайен. Надо обещать больше, чем возможно.
— И те, кто слушал речь, чувствовали…
— Что перед ними — благородные люди.
— Их голоса — как звук органа.
— Толпы подхватывало страстью, точно ветром.
— Герои, их любил народ.