В первый день нового года утром пришел врач и обнаружил у девочки засорение кишечника.
— Поставьте ей клизмочку, и все обойдется, — сказал он, выписывая рецепт.
И вот я, самоотверженный отец, бесстрашно пробираюсь по улицам, заваленным всяким хламом, так что по ним не прошла бы и бронетанковая дивизия. В нашем районе три аптеки, но, конечно, открыта оказывается лишь самая дальняя.
Возвращаясь домой и сжимая в кармане пузырек с тридцатью граммами глицерина, отвешенного аптекарем, я успеваю обдумать план предстоящего сражения. Затем я излагаю его перед своей семьей, собравшейся в полном составе: жена, моя мать, молодая прислуга и дочь (которая в это время рвет на мельчайшие кусочки последнюю страницу толкового словаря).
— Будьте осторожны, — начинаю я с авторитетом, на который мне, как главе семьи, дает право гражданский кодекс, — помните, что было, когда мы делали ей укол? В тот раз мы применили ошибочную тактику, и в результате девочка плакала целых полчаса. А ведь тогда ей было всего восемь месяцев! Теперь ей одиннадцать, и можно себе представить, насколько труднее скрыть от такого ребенка, что ему предстоит нечто весьма неприятное.
— Она начнет сучить ножками, — заявляет жена, — и выпустит мне прямо в лицо все содержимое клизмочки.
— Ты ничего не знаешь, — подхватывает моя мать, — стоит лишь вынуть термометр из футляра, как девочка уже применяет глухую защиту, словно настоящий боксер.
— Похоже, что ты стала увлекаться спортивной литературой, — говорю я с упреком. — В твои-то годы!
— Я просто смотрю телевизор, — объясняет мама и продолжает: — Каждый раз, как девочка видит, что мы беремся за какую-нибудь коробочку с лекарствами, она тотчас же переходит в защиту, и тогда с ней ничего не поделаешь. Такая смышленая девочка!
— Очень смышленая, — подтверждает прислуга. — Она даже не верит в лекарство.
— Это никуда не годится, — решительно объявляю я. — Вы считаете игру проигранной еще до того, как прозвучал сигнал к началу. Это самый верный способ ее проиграть. А я утверждаю, что операция пройдет вполне успешно, без слез, если будут приняты три следующие меры предосторожности. Первая: в период, прeдшествующий введению в… как бы это сказать?.. в дело клизмочки, необходимо добиться полного сосредоточения ребенка на каком-нибудь внешнем объекте. Этой цели послужат любимые игрушки девочки, которые ты (обращаюсь я к прислуге) приготовишь заранее около ванночки и будешь показывать их одну за другой. Вторая: во время процедуры, как таковой, девочку следует особенно усиленно развлекать и занимать. Игрушек для этого будет уже недостаточно. Надо, чтобы мама и бабушка начали петь, приплясывать, строить рожицы и тому подобное, имея в виду поразить одно из наиболее уязвимых мест пациентки, каковым является слух.
— Тогда подожди, пока мы сделаем себе ингаляцию, — предлагает жена.
Я ие обращаю внимания на иронию и перехожу к последнему пункту своего плана.
— Третья мера предосторожности: в заключительный период, который решает исход всей операции, девочку следует всячески воодушевлять и хвалить с тем, чтобы воздействовать на ее женское тщеславие…
— Собственно, требуемое воздействие окажет глицерин…
— Но прежде всего — психология! — уверенно возражаю я.
— Прежде всего, — говорит прислуга, — я поставлю кипятить воду.
Если это было сказано, чтобы как-то меня задеть, то цель не была достигнута. Пусть её кипятит воду, пусть остается при своем мнении, лишь бы она меня слушалась.
Тем временем девочка заинтересовалась висящей на стене фарфоровой тарелкой из приданого матери моей матери. Ие известно, почему именно сейчас она почувствовала к этой тарелке неудержимое влечение. Плохо повинующимися пальчиками девочка показывает на нее, издавая при этом гортанные звуки «тай, тай», которые означают и приветствие, и пока еще милостивое приказание, вроде «дай, дай» или «лучше дайте, а не то как заору!..»
— Вот то, что нам нужно, — говорит жена.
Коварная! Годами она вынашивала планы уничтожения этой тарелки, которую видеть не может. Но до сих пор мне удавалось помешать осуществлению ее замысла. Теперь же она знает: долгожданный миг настал. Да и я, как мудрый стратег, должен бросить все силы на борьбу с главным противником и, следовательно, не могу ссориться даже с временными союзниками. Приходится идти на уступки. Жертвую тарелкой, если она может послужить успеху всей операции.
Глубоко оскорбленная мама удаляется в свою комнату читать детективный роман. Она заявляет, что, поскольку мы все делаем по-своему, в ее присутствии нет никакой необходимости.
Прислуга снимает тарелку со стены. Все мы — девочка, жена, прислуга, горячая вода, тарелка, глицерин, клизмочка и я — направляемся в ванную комнату, где уже приготовлена детская пластмассовая ванночка. В ней, как на операционном столе, расстелена чистая простынка, на которой обычно производится туалет малышки.
На всякий случай прислуга принесла в ванную последние увлечения моей дочери: рыжую тряпичную собаку, ожерелье из орешков — память о поездке в Масса Мариттима, альманах «Ашетт» за 1957 год, довольно потрепанную куклу, колоду карт для покера и корочку от моего старого паспорта.
Все эти столь различные предметы быстро мелькают в руках девочки, что нисколько не мешает ей ловко швырнуть на пол драгоценную фарфоровую тарелку и свеситься с операционного стола, чтобы очень мило сказать свое «тай, тай» мелким осколкам. К счастью, их немало, а наша молодая прислуга, приученная своими родителями, крестьянами из Марке, к строжайшей экономии, подает малышке эти осколки только по одному. Таким образом, первая часть операции проходит без всяких происшествий и в полном соответствии с заранее разработанным планом.
Затем моя жена приступает ко второй части, несколько странным образом орудуя клизмочкой. Поначалу кажется, что мишенью для струи отвратительной смеси из воды, оливкового масла и глицерина является мой правый глаз. Далее можно предположить, что речь идет о левом глазе. И наконец приходится заключить, что первые два выстрела были только пристрелочными, а подлинная цель заключалась в том, чтобы вымыть мне голову этим своеобразным шампунем. Но вот настал момент, когда ассистенты должны действовать более решительно.
— Пой что-нибудь! — приказываю я прислуге. И первым подаю пример, затягиваю хор пилигримов из оперы «Тангейзер»:
Девочка смотрит на меня с нескрываемым подозрением, но тем временем то, что мы из приличии назовем целью, — достигнуто.
— Третья часть! — провозглашаю я, и мы все хором восклицаем:
— Умница! Ну посмотрите на эту милую девочку! Какая она умница! Как она хорошо умеет делать… Звездочка наша ясная! Сокровище каше! Смотрите же все скорее, как она… как… как…
И, конечно, прямо мне на руки. К огромному удовольствию жены, которая успела вовремя отскочить. И нашей прислуги, которая, коварная, прыскает со смеху.
— Это приносит счастье, — визжит она, воображая, что острит. — Приносит удачу.
— Желаю тебе удачи в новом году! — говорит жена.
Дочка, видимо считая, что сделала мне бесценный подарок, улыбается во весь рот — от ушка до ушка, — обнажает розовые десны и показывает язык.
— Спасибо, спасибо, — благодарю я за все: и за добрые пожелания, и за то, что у меня на руках… Почему-то я долго не решаюсь вымыть их и все смотрю на них с какой-то странной и смешной растроганностью, не предусмотренной моим планом действий. И почему-то у меня рождается глупейшее подозрение, что более ценного подарка я уже никогда в жизни не получу.
Но девочка так и не плакала. А ведь для отца это — самое главное.
По обычаю в Риме в ночь под Новый год выбрасывают из окон на улицу все старые, ненужные вещи.