Марья Ивановна. Да я знаю притчу. Ну, что он всем дал поровну.
Николай Иванович (после молчания). Нет, это не то. Но одно, Маша, подумай о том, что жизнь только одна и что мы можем или прожить ее свято, или погубить ее.
Марья Ивановна. Я не могу думать и рассуждать. Я ночи не сплю, я кормлю, я весь дом веду, и вместо того чтобы мне помочь, ты мне говоришь то, чего я не понимаю.
Николай Иванович. Маша!
Марья Ивановна. Вот теперь еще эти гости.
Николай Иванович. Нет, мы договоримся. (Целует ее.) Да?
Марья Ивановна. Да, только ты будь такой, как прежде.
Николай Иванович. Я не могу, но ты послушай.
Слышен звук бубенчиков и подъезжающего экипажа.
Марья Ивановна. Теперь некогда, приехали. Я пойду к ним. (Уходит за угол дома. Туда же идут Степа, Люба.)
Ваня (перепрыгивает через скамейку). Я не бросаю. Мы доиграем. Люба! Ну, что?
Люба (серьезно). Пожалуйста, без глупостей.
Александра Ивановна с мужем и Лизанькой входят на террасу. Николай Иванович ходит в раздумье.
Николай Иванович, Александра Ивановна, Петр Семенович и Лизанька.
Александра Ивановна. Ну что же, убедил?
Николай Иванович. Алина! То, что происходит между нами, великое дело. И шутки тут неуместны. Не я убеждаю, а жизнь, а истина, а бог, вот кто убеждает, и потому она не может не убедиться, не нынче, так завтра, не завтра, так... Ужасно то, что всегда всем некогда. Это кто же приехал?
Петр Семенович. Черемшановы, Catiche Черемшанова, которую я не видал восемнадцать лет. Последний раз мы виделись с ней, когда вместе пели «La ci darem la mano». (Поет.)
Александра Ивановна (на мужа). Пожалуйста, ты не перебивай и не воображай, что я с Nicolas поссорюсь. Я говорю правду. (К Николаю Ивановичу.) Я нисколько не смеюсь, но мне странно было то, что ты хотел убеждать Машу тогда, когда она именно решилась поговорить с тобой.
Николай Иванович. Ну, хорошо, хорошо. Вот они идут. Скажи, пожалуйста, Маше, что я буду у себя. (Уходит.)
Там же в деревне, через неделю. Сцена представляет большую залу. Накрытый стол: самовар, чай и кофе. У стены рояль, шкапчик с потами. За столом сидят: Марья Ивановна, княгиня и Петр Семенович.
Марья Ивановна, Петр Семенович и княгиня.
Петр Семенович. Да, княгиня. Давно ли, кажется, вы пели Розииу, а я... Теперь я и в дон Базилио не гожусь...
Княгиня. Теперь дети могли бы петь. Только другие времена.
Петр Семенович. Да, позитивные... Но ваша княжна очень серьезно – хорошо играет. Что же они, неужели спят еще?
Марья Ивановна. Да вчера ездили верхом при лунном свете. Вернулись очень поздно. Я кормила и слышала.
Петр Семенович. А когда моя благоверная возвращается? Вы послали за ней?
Марья Ивановна. Да рано еще, уехали. Она скоро должна быть.
Княгиня. Неужели Александра Ивановна только затем и поехала, чтобы привезти отца Герасима?
Марья Ивановна. Да, вчера ей пришла эта мысль, и тотчас же полетела.
Княгиня. Quelle énergie! Je l'admire .
Петр Семенович. Oh, pour ceci ce n'est pas ce qui nous manque . (Вынимает сигару.) Впрочем, пойду курить и с собаками гулять по парку, пока молодежь встанет. (Уходит.)
Марья Ивановна и княгиня.
Княгиня. Я не знаю, милая Марья Ивановна, но мне кажется, что вы слишком берете все это к сердцу. Я понимаю его. Это такое высокое настроение. Ну и что ж, если он и будет раздавать бедным? Мы и так слишком много о себе думаем.
Марья Ивановна. Да если бы это ограничилось этим, но вы не знаете его, не знаете всего. Это не помощь бедным, а это полный переворот, уничтожение всего.
Княгиня. Мне не хотелось бы вторгаться в вашу семейную жизнь, но если позволите...
Марья Ивановна. Нет, я считаю вас своею семейною, особенно теперь.
Княгиня. Я бы советовала вам прямо и откровенно сказать свои требования и войти в соглашение с ним, до каких пределов...
Марья Ивановна (взволнованно). Тут нет пределов, он все хочет отдать. Он хочет, чтоб я теперь, в мои года, стала кухаркой, прачкой.
Княгиня. Да не может быть! Это удивительно!
Марья Ивановна (достает письмо). Вот мы одни, и я рада все сказать вам. Вчера он написал мне это письмо. Я прочту вам.
Княгиня. Как, живет с вами в одном доме и пишет письма? Как странно!
Марья Ивановна. Нет, это я понимаю. Он так волнуется, когда говорит. Я последнее время боюсь за его здоровье.
Княгиня. Что же он пишет?
Марья Ивановна. Да вот. (Читает.) «Ты меня упрекаешь в том, что я разрушаю прежнюю жизнь и не даю ничего нового, не говорю, как я хотел бы устроить семью. Когда мы начинаем говорить, мы волнуемся, и потому пишу. Почему я не могу продолжать жить так, как жил, я уже говорил много раз, и убедить тому, что так не надо жить, а надо жить по-христиански, в письме я не могу. Ты можешь сделать одно из двух: или поверить истине и свободно идти за мной, или поверить мне и отдаться мне и по доверию идти за мной». (Прерывает чтение.) Не могу я ни того, ни другого. Не считаю, чтоб нужно было жить, как он хочет, мне детей жалко, и не могу ему довериться. (Читает.) «План мой вот какой. Все наши земли мы отдадим крестьянам, оставим себе пятьдесят десятин и весь сад, огород и заливной луг. Будем стараться сами работать, но не будем принуждать ни себя, ни детей. То, что мы оставим, может нам все-таки приносить около пятисот рублей».