— Иди к тому столу, — сказал он, показывая рукой в глубину комнаты, где у другого стола толпились рабочие уже с винтовками в руках.
Акимка, широко улыбаясь, крепко держа винтовку обеими руками, пошел. Он не чувствовал ни рук, ни ног, точно они сделались ватными, и плыл как в тумане. Ему дали какую‑то бумажку, патронные сумки из холста, пачки патронов, пояс, а потом молодой солдат, бойкий и веселый, что‑то говорил ему о затворе, о том, как надо держать винтовку, брал винтовку из его рук, щелкал затвором и все спрашивал:
— Понял, товарищ?
— Понял, — невнятно ответил ему Акимка, хотя от волнения и новизны впечатлений не понимал ни одного слова.
В углу комнаты у окна рабочие рассматривали только что полученные винтовки, заряжали их, гремели затворами, туго подпоясывались новыми желтыми солдатскими ремнями, прилаживали сумки с патронами и сговаривались, кому с кем идти. В большой комнате было холодновато, дымно и сыро. Пахло махоркой.
— Ага, и Розов с нами! — весело сказал низенький безусый рабочий, когда Акимка подошел к окну. — Записался?
— Записался, — широко улыбаясь, ответил Акимка.
Немного осмотревшись, Акимка увидел у самого окна Леонтия Петровича, перебиравшего пачки патронов. Он аккуратно, как вообще делал все, клал патроны в сумку и говорил, ни к кому не обращаясь:
— Раз на улице баррикады, то мы незамедлительно должны решить, по какую сторону баррикад мы стоим. Иль по эту сторону, иль по ту. В середке да в сторонке теперь стоять нельзя. А к буржуям мы не пойдем. Значит, и говорить много не надо. Бери винтовку и иди бить юнкеров.
— И эсеров, —добавил кто‑то насмешливо.
— Что ж, —согласился Леонтий Петрович, — если достойны, их тоже не надо миловать.
— Правильно. Поглядим теперь, чья возьмет.
— И глядеть нечего: мы победим. Это бессомненно.
Акимка был рад, что на него не смотрят. Он прислонил винтовку к стенке и начал подпоясываться и прилаживать патронные сумки. От волнения у него дрожали руки.
Между тем комната наполнялась народом. Входили все новые группы рабочих. Стало шумно. Говорили громко, нервно, будто подбадривали себя, смеялись необычным отрывистым смехом без веселости, а ходили по комнате как‑то толчками. Было ясно, что все волнуются. Три солдата, называвшие себя инструкторами, составляли из рабочих взводы Красной гвардии, отсчитывали по двенадцати человек и назначали к ним старшего. Акимку причислили во взвод Леонтия Петровича, который здесь же, в комнате, попытался поставить свою гвардию в ряд и, сдерживая улыбку, сказал:
— Ну, товарищи, у меня команды слушаться! Чтобы все в порядке было! Иначе… Строго, товарищи… Идемте!
Все, подтягиваясь, шумно вышли на улицу.
От дверей клуба по тротуару тянулась длинная очередь желающих записаться в Красную гвардию. Это пришли рабочие с лесных складов, с Прохоровской фабрики, с сахарного и гвоздильного заводов. Среди черных засаленных курток рабочих в очереди резко выделялись синие новенькие шинели трамвайных кондукторов, которые тоже записывались в гвардию. Около дверей на тротуаре и даже на мостовой уже стояла большая толпа женщин и пожилых рабочих, пришедших сюда поглядеть, как «наши пойдут воевать». Смеялись, перебрасывались веселыми шутками, грызли семечки, и все были спокойны и беззлобны, как дети, для которых порой самая смерть — забава. Только молодая женщина с остреньким худым лицом, до самых глаз закрытым черным потрепанным платком, в шубейке с вытертым и побитым молью воротником, кричала, стоя у самой очереди:
— Вернись, Овдонька! Богом прошу, вернись! Гляди‑ка, какой гвардеец нашелся! Шут гороховый!
Про детей забыл? Слышишь, Ов- донька? Домой иди!..
Овдонька, уже пожилой рабочий, с русой, свороченной набок бородой, в черной нахлобученной шапке, большой и неуклюжий, искоса смотрел на женщину, не покидая очереди.
Было видно, что он стыдится за свою жену: вот у других рабочих жены не пришли сюда ругаться.
— Иди домой, — сказал он.
— А я говорю, не пойду без тебя!
Толпа, с удовольствием слушая перебранку, все же сочувственно и немного насмешливо поддержала женщину:
— Конечно, какая уж тут к черту гвардия, ежели двое детей.
— Записываться должны молодые.
— Знамо, надо молодых. Пущай идут люди слободные…
Высокая властная старуха с суровым лицом вела за рукав к штабу парня лет восемнадцати, у которого в руках была винтовка, а у пояса — холщовая сумка с патронами.
— Иди, сейчас же отдай все назад, — сердито говорила она, — Я тебе покажу гвардию!
Парень, красный от стыда, шел, опустив голову, и сердито бормотал:
— Все равно убегу. Не сейчас, так ужо убегу.
А старуха, дергая его за рукав, грозила:
— Я тебе убегу! Ты у меня свету невзвидишь. Вояка какой отыскался!
И, обернувшись к толпе, бросила мельком, словно оправдываясь:
— Дело‑то без дураков обойдется…
Акимка испугался. А ведь и с ним то же может случиться. Придет мать, увидит — она, пожалуй, тоже хорошую гвардию задаст. Он испуганно стал осматривать толпу. Но матери, слава богу, не было. Две знакомые барышни смотрели на него и чему‑то смеялись. Акимка, будто не замечая их, подтянулся и сказал:
— Ну, товарищи, идемте скорей.
Взводы смешались. Пошли просто толпой человек в пятьдесят. Леонтий Петрович попытался было установить порядок, но потом махнул рукой:
— Сойдет…
Шли посреди улицы шумной и веселой гурьбой. А на тротуарах стояли густые толпы народа и смотрели на них. Акимка все еще боялся, что его увидит мать и заставит вернуться, но, когда прошли Кудринскую площадь и вышли на Садовую, он успокоился и пошел весело, словно его кто подбадривал. Везде было полно народа. Еще никогда Москва не казалась такой многолюдной, как в первый день гражданской войны. Шумно носились грузовые автомобили с солдатами и рабочими. Слышались крики «ура», отрывочное, нестройное пение и выстрелы, выстрелы со всех сторон…
На Садовой улице пресненцы разделились и пошли к центру города отдельными группами.
Акимка, сдвинув шапку на затылок, шел смело, с самым решительным видом. Когда проезжали автомобили с солдатами, он кричал «ура», срывал с головы обтрепанную шапчонку и отчаянно ею махал. Туго подпоясанный ремнем, подтянутый, взволнованный, он будто плыл в толпе, так легко ему было идти.
И толпа, и улицы, и эти крики «ура», и сам он — все это было таким новым, и все так изменилось к лучшему, что Акимке хотелось и петь, и смеяться от радости, хотелось сорвать винтовку и долго стрелять в воздух. Мимолетная встреча с соседом по дому, Василием Пет- ряевым, на Страстной площади не оставила в его душе никакого следа.