– Ага! – Лера торжествующе подняла вверх руку со стаканом и выставила указательный палец. – Не любишь Лёвку. Потому что он тебя лучше.
Валерик вскочил.
– Я его люблю. Потому что он мой брат!
– Ну и что? – Лера сделала большой глоток. – Каин и Авель тоже были братья. Ты ведь, как Каин, с радостью бы сказал: "Разве я сторож?.." и бла-бла-бла... Потому что ты на Лёвкином фоне... Ну сам знаешь, как ты смотришься. Ну жалко же... Тебе бы Лёвку убрать не помешало бы. Хотя какой ты Каин? Ты Авель, ты вечная жертва. Просто Лев тебя никогда не прибьёт. Потому что ты такой мелкий, что Лев тебя просто не замечает. Кавель...
Валерик ходил перед ней туда и сюда, пытаясь унять бешенство, ревность и злость. Он подумал, что Лера оговорилась, сказав последнее слово, но тут же понял, что она безудержно икает и прикрывает рукой рот, чтобы вино не полезло наружу. Приступы икоты находили на неё в последнее время, когда живот начал сильно расти, и в этом не было ничего необычного. Валерик с облегчением увидел, как Лера ставит стакан, ещё наполовину полный, обратно на стол, и повел её к туалетам: умыться и продышаться.
Малыш родился перед самым Новым годом, двадцатого декабря. Он был длинный и тонкий и смешно тряс сведенными в полукольцо ручонками перед тем, как разразиться громким младенческим криком. У него был высокий лоб, а подо лбом – крохотное личико с темными щёлочками глаз, чуть выступающим носом и ртом, то маленьким, похожим на начавшую вызревать садовую земляничину, то огромным и круглым.
Валерик подолгу и с интересом разглядывал ребёнка. Его мама ни разу к нему не подошла, нарочито игнорировала, готовилась к Новому году, гремела посудой, ходила выбивать ковры на свежевыпавшем снегу и громко разговаривала, ничуть не боясь разбудить новорожденного.
Лера выглядела усталой и осунувшейся. Она двигалась, как сомнамбула, и лишь раз оживилась, увидев, что Валерик сидит за ноутбуком.
– Ты Л ёве написал про сына? – спросила она.
– Написал, – ответил Валерик.
– И что?
– Пока ничего. Но он ответит, я знаю. Он ответственный.
Валерик хохотнул над неуклюжим каламбуром, приглашая и Леру посмеяться тоже, но она развернулась и ушла. За ней закрылась крашенная белым старая дверь. Прямоугольная резинка, прибитая для того, чтобы дверь закрывалась плотнее, издала негромкое "шшшшш...", скользнув по косяку. Глухо скрипнули за дверью старые половицы.
Валерик, мама, Лера и младенец жили в двухкомнатной хрущобе. Лера с малышом занимали дальнюю комнату. Комната была тёмной и узкой: два метра шириной, или чуть более того. В ней помещались кровать, детская кроватка, небольшой шкаф и стол. Оставшегося места едва хватало на то, чтобы пройти, и на узкой полоске пола лежала вытертая красно-зелёная ковровая дорожка. Лере всегда было плевать на обстановку, и с тех пор, как её мать сбежала, тут почти ничего не изменилось.
Валерик с мамой занимали большую комнату. Комната была проходной, и ночами мать вздыхала каждый раз, когда Лера прокрадывалась, чтобы выбросить памперс или застирать пелёнку.
Ребёнок надрывался, в ванной текла вода, мать ворочалась, Валерик не мог спать. Ему хотелось пойти и помочь. Но как-то утром, на кухне, мать сказала Валерику:
– И, слышь меня, не смей по ночам к ней скакать. Понял? Сама наворотила, сама пусть справляется. А у тебя докторская...
– Ма-ам... Ну какая докторская? – Валерик привычно заныл, но она сделала вид, что не слышит. Для мамы вопрос с докторской был решён, хотя Валерик, всё ещё оставался под впечатлением от защиты кандидатской, и не знал, как подступиться к работе.
На следующий вечер от Льва пришло письмо. Он извещал, что перечислил Лере на счет деньги и что будет поступать так и впредь, а так же упомянул, что отчёты о расходах ему не нужны. О сыне в письме не было ни слова.
На следующий день Лера сходила в ЗАГС и зарегистрировала ребёнка.
– Как назвала? – полюбопытствовала мать, увидев на столе синюю обложку свидетельства о рождении. Лера молча кивнула на документ. Мать не взяла и не открыла. Открыл Валерик. Мальчика звали Валерий Валерьевич Левченко. Мать, заглянув сыну через плечо, охнула:
– Ну и семейка! И маманя – Груня, и папаня – Груня, сам я вырасту большой – тоже буду Груня! Тебя хоть в ЗАГСе-то не обсмеяли, Лерк?
– А это не их дело, тетя Люда, – Лера обиженно повела плечом. "И не ваше", – читалось в выражении её лица.
Валерик ошарашенно смотрел на документ. В семье появился четвёртый Валера.
Стараясь казаться небрежным, Валерик бросил свидетельство на стол. Плотная обложка сильно стукнула по столешнице. Вздрогнули и покачнулись спичечные коробки с образцами миксомицетов.
Крайняя стопка покосилась, изогнулась и стала похожа на змею, ползущую вверх по древесному стволу. Валерик поднял руку, чтобы поправить, но сделал это как всегда неуклюже, и на стол вывалился спичечный коробок. Он был старый, потертый, с наклейкой, на которой шариковой ручкой было старательно выписан номер 13. Уголок наклейки отошёл и загнулся.
Странно было видеть такой короткий, выцветший номер – 13 – теперь, когда счет собранным миксам шёл на тысячи.
Сам не зная почему, Валерик толкнул коробок указательным пальцем, и тот укатился под бок к ноуту.
Лера переехала в эту тесную двухкомнатную квартиру, когда ей было девять.
Валерик сидел за рабочим столом, смотрел на сгустившуюся за окном зимнюю плотную тьму и считал, считал даже по пальцам, чтобы не ошибиться. Выпавший коробок с образцом arciria obvelata лег ему на ладонь и представился маленьким кусочком памяти. И Валерик отсчитывал годы назад, пытаясь наполнить воображаемый коробок содержимым.
Это было, когда Валерик получил паспорт. Он ещё так гордился: начал гордиться за месяц. А когда надо было идти и заполнять документы, и позже, когда надо было забирать паспорт, он бледнел, его лоб покрывался испариной и сердце начинало бешено стучать. Мать видела, в каком он состоянии, и везде сопровождала сына, а он жутко стеснялся, стыдился и ненавидел себя и ее.
Валерику было четырнадцать в том году, значит, Льву исполнилось пятнадцать. А Лере... Лере было девять. Валерик пересчитал по пальцам: девять.
Это было удивительно. Рано развившаяся, она уже казалась взрослой: тонкой и с двумя полукружьями рассеянной тени, отмечавшей будущие груди. Валерик помнил эти полукружья: он тогда был болезненно внимателен к таким вещам.
Но Лере точно было девять. Она ходила в начальную школу, и Лев покровительственно объяснял ей, что "чтение" на самом деле – литература, а "математики" вовсе нет, а есть "алгебра" и "геометрия". Он был самоуверенным, и его уверенность в себе равно завораживала и Леру, и Валерика. Лев не обращал на Леру внимания. А Валерик обращал и жутко этого стеснялся: пожалуй, ещё больше, чем получения паспорта. К тому же, мама и отчим настаивали, чтобы мальчики называли Леру сестрой.
Валерик рассеянно гонял по столу спичечный коробок, время от времени прикасаясь пальцами к его шершавым бокам, никогда не знавшим спички. Коробок, казалось, прилипал к рукам... Он был наполнен навязчивыми воспоминаниями.
Лев был очень недоволен Лериным появлением. Они с Валериком потеряли свою комнату и переехали в большую, к родителям. В маленькой поселилась Лера с матерью, хохотушкой тетей Ирой.
У тети Иры всегда было хорошее настроение. Впрочем, рядом со взбалмошной, трудной, порывистой Лерой, настроение которой менялось каждую секунду, мог выжить только такой человек: ничего близко к сердцу не принимающий, благодушный и любвеобильный.
Лев презирал Леру, называл её беженкой, нищенкой и бомжихой.
Валерик всегда старался подражать Льву. Во-первых, Лев был старшим. И год в их возрасте значил ещё очень много. Во-вторых, Лев был красивым. Даже Валерик, равнодушный к мужской красоте, прекрасно это понимал. А ещё Лев был обаятельным и общительным. И кличка Лев, образованная от фамилии Левченко, с легкостью приклеивалась к брату с первых минут, куда бы он ни попадал.
Он был силен, занимался в разных спортивных секциях и ещё подростком начал ходить в спортзал. С пятнадцати лет на пляже от него глаз не могли отвести не только девчонки, но и взрослые женщины. Валерик видел: он ревниво замечал такие взгляды.
Сам же Валерик был чуть ли не на две головы ниже Льва, сутулился, щурил близорукие глаза и имел отвратительную привычку ежеминутно приглаживать редкие тонкие волосы светло-мышиного цвета. У него был дряблый животик, и всё тело было рыхлым и студенистым.
Лев был кумиром, Валерик подражал, но вот обозвать Леру... Валерик не мог сказать ей грубое слово, хотя старался и репетировал оскорбления перед зеркалом. Но стоило ей появиться и взглянуть, как слово проваливалось вглубь, обдавая желудок холодом.
Любить девятилетнюю Леру, любить младшую сестру было стыдно и неправильно, но Валерик отчаянно её любил.
Он помнил: да, теперь это было очевидно – ей тогда исполнилось девять, и тетя Ира учила Леру самостоятельности.