И снова минуло два десятилетия.
Новый год я встречал в Ленинграде в большой, дружной семье Вольдемара Матвеевича. Мы вспоминали своих друзей. Виролайнен раскладывал передо мной старые фотографии.
Вот Хуго Ялава, знаменитый машинист паровоза № 293.
Вот бригада первого поезда, пришедшего в Хельсинки во главе с Яковом Рахья.
А вот около паровоза с широкой воронкой трубы четверо машинистов, которые отремонтировали его: Рикконен, Сикандр, Ханненен и молодой Вольдемар.
— Машинист Саволайнен сфотографировал нас перед тем, как я впервые выехал на паровозе № 293, — говорит Вольдемар Матвеевич и вспоминает, как в 1947 году он, тогда уже директор Кировской железной дороги, был в Хельсинки в составе нашей правительственной делегации на праздновании сорокалетия финского парламента.
Тогда-то он снова разыскал паровоз № 293, который в 1924 году был возвращен Финляндии. «Старик» был еще жив — он таскал под Тампере пригородные поезда.
В 1957 году правительство Финляндии подарило этот паровоз советскому народу.
Сейчас он стоит в городе Ленина у специальной платформы на Финляндском вокзале. Еще одна реликвия нашей революции.
Геннадий Фиш
(обратно)
Пересечь уральский хребет
— «Ракета», — словно не веря своим глазам и призывая нас в свидетели, вслух прочитал надпись на борту водитель.
Да, это были они. Странное зрелище являли они здесь, в центре Уральских гор. Сверкая красно-зеленой иллюминацией топовых огней, «ракеты» будто парили над пустынной дорогой. Темнота скрывала формы трейлеров и кабины тягачей, и казалось, что это сами «летающие блюдца» недвижно и безмолвно застыли над землей.
С радостно бьющимся сердцем я пошел вдоль поезда. Все четыре «ракеты» были здесь. Обойдя весь поезд и никого не встретив, я поднялся по трапу, будто специально для меня оставленному, на одну из «ракет», где в капитанской рубке горел свет и звучала тихая и далекая музыка. Там, в темном и пустом пассажирском салоне, среди кресел и развешенного на веревочках мокрого белья, я встретился с усатым, заспанным капитаном и узнал от него, что Барачевский расположился в гостинице.
В гостинице был всего один общий номер, и, упав в темноте на свободную кровать, зная, что караван здесь, рядом, я заснул спокойно и крепко, как не спал все эти дни, разыскивая автопоезд с «ракетами».
Лоцман
Рассвет едва забрезжил, когда приятный тенор разбудил меня. Обращаясь к кому-то, он говорил:
— И пусть сразу же выходит... Сразу же! Никаких замен. У переправы будем стоять, там пусть и меняют колеса. А сейчас вперед и только вперед! Посмотри, опять дождь собирается...
Я открыл глаза. Говоривший сидел на кровати у окна. Он был атлетически сложен, с развитой мускулатурой и загорелой кожей. Какое-то изящество сквозило в тоне его речи, какая-то особая манера, которая отличает морских офицеров от прочих смертных.
— Нет, надо бросать это дело. Все, в последний раз! — заговорил он снова, будто сам с собою.
Я увидел, что он смотрится в зеркало, поглаживая пальцами щеки, заросшие двухдневной рыжей щетиной.
— Каждый день такого перегона прибавляет мне морщин и седины. Вернусь, наверное, и жена не узнает.
— Донат Матвеич Барачевский — вы? — спросил я, вставая.
Человек с интересом взглянул на меня. У него были хорошие, добродушные голубые глаза и светлые волосы.
— Да.
...В 1964 году он впервые доставил «ракету» по горным дорогам к озеру Севан в Армении. А потом, как сам он говорил, «заболел Уральскими хребтами». Но, побывав первый раз на трассе, Барачевский убедился, что некоторые мосты на дорогах не выдержат подобной тяжести, а туннели не приспособлены для транспортировки, узки для речных судов. И пока он пробивал свои предложения, «ракеты» перевозились северными морями. Тяжелая ледовая обстановка иногда задерживала караваны в пути, терялся целый год. Успешное освоение сухопутной трассы сулило большие выгоды и, главное, открывало надежный способ доставки «ракет» в быстроразвивающиеся районы Сибири, где сказывалась нужда в быстроходном и комфортабельном транспорте как раз летом, в период распутицы, когда размокали небольшие местные аэродромы и автомобильные дороги. В конце концов, Барачевскому поручили переправить первый караван. Сейчас Барачевский перегонял второй, опять тратя на это собственный отпуск.
...Провожать «ракеты» высыпало все село. Все были здесь — и старики, и молодежь, всюду прыгали ребятишки. Стоял праздничный шум. Хрипели встречные лошади, пятясь и задыхаясь в сбруе. Нос впереди идущей «ракеты» раскачивался, на поворотах и ухабах он страшно кренился, и, казалось, еще мгновение — и корабль опрокинется вместе с тягачом.
— То-то и оно, — сказал сидящий рядом со мной в «Волге» Барачевский, искоса поглядывая на мое лицо. — Со стороны и глядеть жутко. А все очень надежно. — В основе конструкции, — продолжал он, — точный современный инженерный расчет. Обычные трейлеры пришлось пересчитать. Потом разрезать и варить заново персонально для каждой из «ракет»: у каждой из них вес разный.
Все очень надежно. Изящно и надежно, — после молчания повторил он.
Я почувствовал нотки гордости в его голосе, мне стало ясно, что и следующий свой отпуск он потратит на перегон «ракет» через Урал, а может быть, теперь уже через какой-нибудь другой хребет. И жене его придется привыкать к вновь появляющимся морщинам на его лице.
Не прошло и часа, как идущий впереди головной МАЗ с самой легкой «ракетой» встал. Подтягиваясь, остановился и весь автопоезд. Барачевскому преподнесли на память два кривых и ржавых гвоздя, выведших из строя пару колес трейлера. Перестановка их отняла часа полтора...
Капитаны и шоферы