Но тут прозвучал твердый и почти насмешливый голос Питера Блада:
- Если вам будет угодно выслушать, то говорить есть о чем.
Верховный судья взглянул на Блада с величайшим изумлением, пораженный его дерзостью, но затем изумление его сменилось гневом. На неестественно красных губах появилась неприятная, жесткая улыбка, исказившая его лицо. - Что еще тебе нужно, подлец? Ты опять будешь отнимать у нас время своими бесполезными увертками?
- Я бы хотел, чтобы ваша честь и господа присяжные заседатели выслушали, как это вы мне обещали, что я скажу в свою защиту.
- Ну что же… Послушаем… - Резкий голос верховного судьи внезапно сорвался и стал глухим. Фигура судьи скорчилась. Своей белой рукой с набухшими синими венами он достал носовой платок и прижал его к губам. Питер Блад понял как врач, что Джефрейс испытывает сейчас приступ боли, вызванной разрушающей его болезнью. Но судья, пересилив боль, продолжал: - Говори! Хотя что еще можно сказать в свою защиту после того, как во всем признался?
- Вы сами об этом будете судить, ваша честь.
- Для этого я сюда и прислан.
- Прошу и вас, господа, - обратился Блад к членам суда, которые беспокойно задвигались под уверенным взглядом его светло-синих глаз. Присяжные заседатели смертельно боялись Джефрейса, ибо он вел себя с ними так, будто они сами были подсудимыми, обвиняемыми в измене.
Питер Блад смело вышел вперед… Он держался прямо и уверенно, но лицо его было мрачно.
- Капитан Гобарт в самом деле нашел меня в усадьбе Оглторп, - сказал Блад спокойно, - однако он умолчал о том, что я там делал.
- Ну, а что же ты должен был делать там в компании бунтовщиков, чья вина уже доказана?
- Именно это я и прошу разрешить мне сказать.
- Говори, но только короче. Если мне придется выслушать все, что здесь захотят болтать собаки-предатели, нам нужно будет заседать до весны.
- Я был там, ваша честь, для того, чтобы врачевать раны лорда Гилдоя.
- Что такое? Ты хочешь сказать нам, что ты доктор?
- Да, я окончил Тринити-колледж в Дублине.
- Боже милосердный! - вскричал Джефрейс, в голосе которого вновь зазвучала сила. - Поглядите на этого мерзавца! - обратился он к членам суда. - Ведь свидетель показал, что несколько лет назад встречал его в Танжере как офицера французской армии. Вы слышали и признание самого подсудимого о том, что показания свидетеля правильны.
- Я признаю это и сейчас. Но вместе с тем правильно также и то, что сказал я. Несколько лет мне пришлось быть солдатом, но раньше я был врачом и с января этого года, обосновавшись в Бриджуотере, вернулся к своей профессии доктора, что может подтвердить сотня свидетелей.
- Не хватало еще тратить на это время! Я вынесу приговор на основании твоих же собственных слов, подлец! Еще раз спрашиваю: как ты, выдающий себя за врача, мирно занимавшегося практикой в Бриджуотере, оказался в армии Монмута?
- Я никогда не был в этой армии. Ни один свидетель не показал этого и, осмеливаюсь утверждать, не покажет. Я не сочувствовал целям восстания и считал эту авантюру сумасшествием. С вашего разрешения, хочу спросить у вас: что мог делать я, католик, в армии протестантов?
- Католик? - мрачно переспросил судья, взглянув на него. - Ты - хныкающий ханжа-протестант! Должен сказать тебе, молодой человек, что я носом чую протестанта за сорок миль.
- В таком случае, удивляюсь, почему вы, обладая столь чувствительным носом, не можете узнать католика на расстоянии четырех шагов. С галерей послышался смех, немедленно умолкший после направленных туда свирепых взглядов судьи и криков судебного пристава.
Подняв изящную, белую руку, все еще сжимавшую носовой платок, и подчеркивая каждое слово угрожающим покачиванием указательного пальца, Джефрейс сказал:
- Вопрос о твоей религии, мой друг, мы обсуждать не будем. Однако запомни, что я тебе скажу: никакая религия не может оправдать ложь. У тебя есть бессмертная душа. Подумай об этом, а также о том, что всемогущий бог, перед судом которого и ты, и мы, и все люди предстанем в день великого судилища, накажет тебя за малейшую ложь и бросит в бездну, полную огня и кипящей серы. Бога нельзя обмануть! Помни об этом всегда. А сейчас скажи: как случилось, что тебя захватили вместе с бунтовщиками? Питер Блад с изумлением и ужасом взглянул на судью:
- В то утро, ваша честь, меня вызвали к раненому лорду Гилдою. По долгу профессии я считал своей обязанностью оказать ему помощь.
- Своей обязанностью? - И судья с побелевшим лицом, перекошенным усмешкой, гневно взглянул на Блада. Затем, овладев собой, Джефрейс глубоко вздохнул и с прежней мягкостью сказал: - О, мой бог! Нельзя же так испытывать наше терпение. Ну хорошо. Скажите, кто вас вызывал?
- Находящийся здесь Питт. Он может подтвердить мои слова.
- Ага! Подтвердит Питт, уже сознавшийся в своей измене. И это - ваш свидетель?
- Здесь находится и Эндрью Бэйнс. Он скажет то же самое.
- Дорогому Бэйнсу еще предстоит самому ответить за свои прегрешения.
Полагаю, он будет очень занят, спасая свою собственную шею от веревки. Так, так! И что все ваши свидетели?
- Почему же все, ваша честь? Можно вызвать из Бриджуотера и других свидетелей, которые видели, как я уезжал вместе с Питтом на крупе, его лошади.
- О, в этом не будет необходимости, - улыбнулся верховный судья. - Я не намерен тратить на вас время. Скажите мне только одно: когда Питт, как вы утверждаете, явился за вами, знали ли вы, что он был сторонником Монмута, в чем он уже здесь сознался?
- Да, ваша честь, я знал об этом.
- Вы знали! Ага! - И верховный судья грозно посмотрел на присяжных заседателей, съежившихся от страха. - И все же, несмотря на это, вы поехали с ним?
- Да, я считал святым долгом оказать помощь раненому человеку.
- Ты называешь это святым долгом, мерзавец?! - заорал судья. - Боже милосердный! Твой святой долг, подлец, служить королю и богу! Но не будем говорить об этом. Сказал ли вам этот Питт, кому именно нужна была ваша помощь?
- Да, лорду Гилдою.
- А знали ли вы, что лорд Гилдой был ранен в сражении и на чьей стороне он сражался?
- Да, знал.
- И тем не менее, будучи, как вы нас пытаетесь убедить, лояльным подданным нашего короля, вы отправились к Гилдою?
На мгновение Питер Блад потерял терпение.
- Меня занимали его раны, а не его политические взгляды! - сказал он резко.
На галереях и даже среди присяжных заседателей раздался одобрительный шепот, который лишь усилил ярость верховного судьи.