— Вот столечко — у мамы. Но прислать фотку все равно нельзя — если кто-то из дядиной семьи найдет, я даже не знаю, что будет…
Я поморщился.
— Какой вредный у тебя дядя.
— Он не вредный, — возразила Фарха, — просто очень строгий. Понимаешь, он пастух. И отец его был пастух. И в Лондоне не жил никогда… Когда убили отца и братьев, мы с мамой переехали к нему. Он строгий, но я люблю его, — добавила она. — К тому же, у него неприятности сейчас. Танкетки стали ходить в округе, и он боится выходить на пастбище — только по ночам, когда танкетки спят. А тут еще какая-то танкетка повадилась овец убивать…
— Это не я! — сказал я быстро.
— Да я знаю, — отмахнулась Фарха. — Это же за перевалом, на пастбищах. А ваших тут вообще много?
— Не. Я еще никого здесь не встретил. Ну, кроме тебя.
Мы помолчали.
— Знаешь, — сказала Фарха, — а вот я наверно смогу тебе прислать открытку, когда буду в поселке. Только бумажную, как в старину.
— Круто! — обрадовался я. — У тебя есть, чем записать адрес?
Фарха кивнула, полезла за пазуху и достала небольшой кожаный кошелек, висевший на шее на шнурке. Оттуда появился маленький блокнот и карандаш. Замелькали странички…
— Ух ты! — удивился я. — Ты еще и рисуешь?
— Немножко… — смутилась Фарха.
— Покажи! — попросил я.
Она полистала блокнот перед объективами камер. Рисунки были совсем беглые, но уверенные и очень живые: горы, овцы, хижины, деревья, белье на растянутых веревках.
— Это дом, где мы живем, — объяснила она, а затем открыла чистый листок.
— Пиши, — скомандовал я. — Один-семь-два-… — я тщательно продиктовал индекс. — Новый Шахтур, седьмой район, Вторая парковая, дом шестьдесят два, Артур Галик.
— Я через неделю в поселке буду и зайду на почту, — пообещала Фарха, убирая блокнот в кошелечек и пряча его за пазуху. — А жаль, что ты мне не сможешь прислать фотографию.
Мне вдруг пришла в голову идея:
— Слушай, а если ты скажешь дяде, что я тоже верую в Аллаха?
Фарха засмеялась.
— Дурачок ты. Пойди расскажи моему дяде, что ты веруешь в Аллаха и при этом фотографируешься.
— А что, вам Аллах еще и фотографироваться запрещает?! — изумился я.
Фарха пожала плечами.
— Кому как. Дядя считает, что запрещает. — Она вдруг внимательно посмотрела на меня. — Слушай, а ты правда что ли веруешь в Аллаха?
— Нет, но…
— Но ты хотел бы поверить? Это просто! Достаточно трижды произнести…
— Нет, Фарха, спасибо. Я в Иисуса верю.
Фарха огорчилась и поджала губы.
— Но это же выдумки. Был только пророк Иса. А бога Иисуса — нету такого.
— Почему это нету? — обиделся я.
— Потому что нет бога, кроме Аллаха, — объяснила Фарха.
Я засмеялся.
— Это он тебе сам сказал?
— Это в Коране написано.
— А Библию ты читать не пробовала?
— Зачем? — удивилась Фарха. — Есть Аллах, он меня хранит, я это чувствую.
Мне стало обидно.
— Нет никакого Аллаха! Его твой дядя пастух придумал! Ты попробуй почувствовать Иисуса, вот он тебя точно любит! Потому что он вообще всех любит! Он не злой.
— Это тебе Иисус сказал? — усмехнулась Фарха.
— Это я сам чувствую! — обиделся я. — Иисус меня хранит всю жизнь!
— Как он тебя хранит? — поинтересовалась Фарха.
— Как… — растерялся я. — Как всех. А как тебя твой Аллах хранит?
Фарха стала очень серьезной.