Преследования ведьм свирепствовали с особою силою в конце XV века и в двух последующих веках. Примеры ведовских процессов бывали и раньше, но странным образом они умножались и росли как в числе, так и в свирепости по мере того, как время шло вперед, удаляясь от средневекового варварства и приближаясь к новой культуре Возрождения. Глубина Средневековья скептически равнодушна к волшебству. В одном капитулярии Карла Великого «занимающиеся обманчивым искусством магии» приравниваются к «упорствующим в языческом суеверии», что карается тюремным заключением и церковным послушанием, покуда виновные не покаются в своих заблуждениях и не докажут, что исправились. В другом капитулярии славный император говорит еще цельнее: «Всякий, кто, поддавшись обману дьявола, верит, по обычаю язычников, будто существуют колдуны и ведьмы, пожиратели людей, и, побуждаемый этим суеверием, предаст их сожжению или отдаст тела их на растерзание, — да будет тот повинен смерти». Итак, около 800 года по P. X. Карл Великий считал магию ложною наукою, и, если бы инквизиторы жили в его времена, он казнил бы их смертью как человекоубийц. Агобар,{366} епископ Лионский (ум. 840), один из самых просвещенных и либеральных умов не только средневековой, но и всех времен Церкви, порицал веру в магию как простонародное суеверие и сожалел, что невежды позволяют обманывать себя предполагаемым колдунам. Воздушный полет ведьм, за который инквизиция вынесла столько смертных приговоров, суеверие весьма древнее, но не менее стары и мнения о нем как о бредовой мечте. В XII веке Иоанн Салисберийский{367} называет его дьявольским обманом; в XIII — Стефан Бурбонский, еще решительнее, — фантазией больных женщин.{368} Сама Церковь весьма долго не применяла к обвиненным в волшебстве никаких других наказаний, кроме духовных, что поддерживалось даже папами, вроде Григория VII, который с резким осуждением запретил разбирательство в уголовном порядке дел против лиц, виновных только в пустом и глупом суеверии. Венгерский король Коломан{369} (1095–1114), владыка страны почти что варварской, тем не менее категорически заявил в одном своем указе: «Ведьм на свете нет, и, следовательно, против тех, которые себя таковыми почитают, не должно возбуждать никакого судопроизводства». С такою же решительностью выступало в XII–XIII веках против веры в колдовство и в особенности против казней колдунов и ведьм православное духовенство на удельно-вечевой Руси. В этом отношении особенно выразительно известное слово Серапиона,{370} епископа Владимирского (XIII век), выступившего с пылкою резкостью против сожигания ведьм огнем и испытания их водою:
«Мал час порадовахся о вас, чада, видя вашу любовь и послушание… А еж еще поганского обычая держитесь, волхованию, и пожигаете огнем невинныя человекы и наводите на весь мир и град убийство. Аще кто и не причастися убийству, но в соньми быв в единой мысли — убийца же бысть, или могай помощи, а не поможе — аки сам убить повелел есть. От которых книг или от ких писаний се слышасте, яко волховнием глади бывают на земли, и, пакы волхованием живота умножаются? То аже сему веруете, то чему пожигаете я? Молитесь и чтите я, и чтите я, и дары приносите им, ать (пусть) строят мир, дождь пущают, тепло приводят, земли плодити велят. Се ныне по три лета житу рода несть — не токмо в Руси, но и в Латене: се влхвове ли створиша? аще не Бог ли строит свою тварь, яко же хощет, за грех нас томя?.. Правила божественныя повелевают многыми послухи осудити на смерть человека; вы же воду послухом поставите, и глаголите: аще утопати начнет — неповинна есть, аще ли попловет — волхов есть. Не может ли дьявол, видя ваше маловерье, подержати да не погрузится, дабы въврещи в душьгубство; яко оставльше послушьство боготворенаго человека, идосте к бездушну естьству». Такой человечности и благоразумия у восточного духовенства тоже не надолго стало, и начиная с XIV века костры ведьм и колдунов учащаются и мало-помалу из права церковно-обычного переходят в законодательство. Но все же явлением постоянным, а тем более эпидемическим, как на Западе, они не стали и считаются на протяжении пяти столетий много если сотнями единиц, а не сотнями тысяч, как в землях католических и протестантских.
На Западе, к сожалению, правилам разумной гуманности не суждено было удержаться надолго. В XIII веке св. Фома Аквитанский, будущий непогрешимый оракул Католической церкви и неугасимый светоч ее философии, объявил волшебство, по силе догмы, делом не призрачным, но реальным. В том же веке инквизиция по ересям доверяется доминиканцам, которые злоупотребляют своими полномочиями, как только успевают. А папа Иннокентий IV благословляет процессуальную пытку, против которой другой папа, Николай I, за четыре века пред тем восставал в благородных и достопамятных словах. С этих пор открывается странное и прискорбное зрелище. Церковь становится открытою покровительницею и пропагандисткою враждебного ей суеверия, льстит самым низким инстинктам черни, провоцирует их и разжигает. Смешивает преднамеренно воедино ересь с колдовством и создает чудовищное поле для юридических злоупотреблений, около которых отныне будут согласно и союзно греть руки свои невежество, суеверный страх, глупость простака и злой умысел мошенника. Начинаются процессы против ведьм; вспыхивают первые костры — и что дальше, то их больше. Папы — Григорий IX, Иоанн XXII — стараются превзойти один другого в пожарах человеческого тела, которые они обобщают громким именем «войны Бога против Сатаны». Так приходит 1484-й год, в котором 5 декабря папа Иннокентий VIII обнародовал свою знаменитую буллу — Summis desiderantes affectibus. Это указ об инквизиции и наказ ей по вопросу о колдовстве, разъяснитель канонических и юридических норм инквизиции, по которым инквизитор становится фактически полномочным владыкою общества. Булла Иннокентия VIII открывает эру террора и скорбей, которой подобных ни раньше, ни позже не было в истории человеческой.
Инквизитор-доминиканец Яков Шпренгер{371} выпускает в свет свою безумную и свирепую книгу — «Malleus maleficarum» («Молот на ведьм»). Она принимается всеми инквизиторами Европы как руководящий кодекс, а за нею падает град подражаний и продолжений — таких же безумных и ужасных книг, наставляющих в святом искусстве, как открывать ведьму, допрашивать, пытать и, наконец, изжарить на костре, вопреки всем обманам и хитростям дьявола, ее естественного друга и покровителя. Костры все множатся; папы раздувают их ужасно, в том числе даже Лев X, гуманный и блистательный Медичи, покровитель ученых и художников, восторженный любитель всяких изяществ. В одной Лотарингии сожигают за 15 лет 900 человек; в Вюрцбургском епископстве столько же — всего за пять лет; епархия Комо сожигает 100 человек в один год; тулузский парламент — 100 сразу, за один прием. Никто не уверен, что завтра обвинение в колдовстве не обрушится на него и не поведет его на почти неизбежный тогда костер. Никто не предвидит, какой именно повод даст толчок к его обвинению в колдовстве. Ведь даже простое сомнение в существовании волшебства уже вменяется в вину, бросает в тюрьму и застенок. Пытка делает чудеса, у самых закоснелых и упрямых вырывает она признания в гнусном общении с Сатаною, вырывает клубы доносов, бесконечно переплетенных между собою, тянувшихся из судебной камеры в устрашенный народ, подобно цепким щупальцам гигантского полипа. Сами инквизиторы порою терялись. Не один из них в ужасе ставил себе вопрос: уж не перешел ли в служение Сатане весь род человеческий? Чтобы обогнать противодействием злу распространение зла, сокращают и ускоряют порядок судопроизводства. Допросы чинятся не по существу каждого отдельного дела, а по сборникам готовых формул, так составленным, что сами вкладывают обвиняемым в уста признания в их преступлениях. Обостряются и умножаются пытки, беспощадно сожигается на кострах все подозрительное, не зачумлено ли бесовскою заразою: люди и животные, мужчины и женщины, старики и дети. В некоторых местах палачи, разбитые чрезмерною работою, переутомленные, одуревшие, отказываются от исполнения обязанностей и бегут с своих должностей. Бывали инквизиторы, которые от переутомления ужасами допросов с пристрастием не выдерживали систематически повторного нервного потрясения и расплачивались за свои зверства сумасшествием: начинали сами себя подозревать в сношениях с дьяволом, гласно себя обвиняли и требовали себе костра. Мережковский очень чутко, хотя, к сожалению, лишь вскользь схватил этот любопытный патологический момент в своих «Воскресших богах» (Леонардо да Винчи).
Результаты такого правосудия превосходят все ожидания. Николай Реми{372} (Remigius), судья в Лотарингии, восклицает в справедливой гордости: «Дело правосудия у нас так хорошо налажено, что в один год шестнадцать ведьм покончили сами с собою, только бы избежать моего суда». Протестанты в этих ужасах ничуть не уступали католикам. Лютер верил в ведьм и одобрял сожигающие их костры. Во главе особенно пылких пропагандистов этого ужасного суеверия и подстрекателей судопроизводства на отвратительнейшие свирепости первое место принадлежит королю Якову I Английскому (1566–1625), «английскому Соломону», толкователю Апокалипсиса, ученому демонологу-педанту и трусу, как всякий искренний демономан. Так-то в течение трех веков совместною работою католицизма и Реформации были обращены в пепел даже не десятки, а сотни тысяч человеческих жизней.
В ведовском процессе имел суд пред собою не одного, но двух противников: видимую ведьму и видимого дьявола, так как последний, естественно, не покидал свою подругу и возлюбленную в постигшей ее беде и продолжал ей, сколько мог, покровительствовать. По утверждению опытных инквизиторов, он помогал жертве лгать и мужественно переносить пытку, он отнимал память у свидетелей, затемнял соображение судей, наводил усталость на палачей. Все было от него. Если ведьма умирала под пыткою, это дьявол душил ее; если ведьма накладывала на себя руки, это дьявол толкал ее, чтобы отнять у правосудия честь и славу процесса. В гессенской деревне Линдгейм несколько женщин подверглись обвинению в том, будто бы они вырыли труп ребенка и сварили из него «ведьмовский отвар». Пытаемые по всем правилам искусства, они сознались в преступлении. Но муж одной из них оказался хлопотун: добился постановления о разрытии могилы, и трупик мнимо похищенного ребенка оказался на месте, нетронутым в своем гробу. Тогда инквизитор, ничуть не смутясь, объявляет, что тельце это — призрак, наваждение дьявола; ему же, ввиду признания виновных, нет нужды в иных доказательствах. И правосудие пошло своим ходом ad majorem Dei gloriam, неповинные женщины были сожжены живыми.
Чтобы обезоружить коварства и обманы дьявола, в разных местностях практиковались разные средства и меры пресечения. Ведьму одевали в сорочку, вытканную и сшитую в один день; поили ее настоем разных противодьявольских веществ, кропили святою водою, окуривали дымом ладана с примесью некоторых специальных трав и т. д. В результате таких мер редко удавалось дьяволу оказать своим друзьям помощь действительную и долговременную. Сицилианский историк Фома Фацелл (Tommaso Fazello, 1498–1570) сообщает об одном волшебнике Диодоре, который с помощью дьявола несколько раз ускользал из рук стражников и улетал по воздуху из Катании в Константинополь. Но в конце концов епископ Лев все-таки успел изловить его и сжечь в раскаленной печи.
Первым борцом против этого отвратительного суеверия и ужасных его результатов выступил в XVI веке знаменитый Корнелий Агриппа из Неттесгейма (1486–1535). За ним следовал и превзошел учителя ученик его Иоганн Вейер{373} (1518–1588), книга которого составила эпоху. Однако в результате чрезмерной осторожности, с которою им приходилось формулировать свои мысли, оба эти мудреца сыграли свою двойственную роль в истории сатанизма и волшебства. Разрушая магию демоническую, они много содействовали замене ее магией мистической, и последняя была горше первой… Вслед за тем число защитников здравого смысла и человечности быстро растет, но суеверие держалось упорно, глубоко впущенными в землю корнями, и война, ему объявленная, тянулась долго и стоила недешево. В Европе последние ведовские процессы со смертными казнями относятся к половине XVIII века. В Мексике же два костра, воздвигнутые католическим фанатизмом, загорелись еще в 1860 и 1873 годах. Самосудные убийства колдунов и ведьм в России до сих пор не редкость. И было бы слишком смело утверждать, чтобы инквизиция, с ее человекоубийственными вожделениями, умерла действительною смертью, — она только лишена всех прав и сил, находится в состоянии политического омертвения. Суеверия же ее, вкусы и намерения живы и копошатся в недрах католического мира по-прежнему: она ничего не забыла и ничему не научилась. Не проходит года, пишет А. Граф, чтобы не вышло в свет из-под пера какого-нибудь запоздалого неудачника-теолога книги, вопиющей о том, что весь мир — в когтях дьявола и учеников его и приспешников, только мир по-прежнему полон волшебников, только еще более опасных, чем старинные, потому что они переоделись в науку, литературу, политику, а что хуже всего — дьявол, их повелитель, нашел-таки наконец способ разбить тюрьмы и застенки, в которых волшебников мучили, и погасить костры, на которых их сожигали. Немножко бы огоньку — и все еще можно поправить. Но, как удачно формулировал один из этих воздыхателей по кострам о. П. Равиньяни, «главный успех Сатаны заключается в том, что он уверил нашу эпоху, будто Сатаны нет»: le chef d’oeuvre de Satan c’est de faire se nier par notre siècle.
У Сатаны бесчисленное множество приверженцев, но и противников у него немало. Приверженцы его разделены между землею и адом, противники — между землею и небом. Приверженцы Сатаны — 1) все другие бесы; 2) все порочные люди, в особенности же колдуны и еретики. Противники — 1) все добродетельные люди, в особенности же святые (живые и умершие), 2) все священнослужители; последние, если даже не по силе своей добродетели, то по силе сана, 3) различные ангельские чины, 4) Дева Мария, 5) Господь Бог.
Прямое участие Бога в битвах с нечистым духом редко, так как битвы эти — собственно говоря, борение лишь временное, хотя и ежеминутное. Бог спокойно ждет исполнения времен для рокового предела, который положит дьявольскому нахальству вечный конец. Покуда Он предоставляет усмирять бушующего врага, чтобы тот не слишком безобразничал, так сказать, во времени и пространстве, младшим силам светлой иерархии, по исчисленным выше ступеням.
Для сражения с бесом христианин был снабжен весьма изрядно оружием, как оборонительным, так и наступательным, и как материальным, так и духовным.
Во-первых, его осеняла помощь милосердия Божия, без нее же несть спасения; во-вторых — вера и добродетель окружали его как бы стенами мощной крепости; затем следуют усердие к церковной службе, молитва, частое приобщение Святых Тайн, посты, неусыпное бдение. Ужасным для Сатаны орудием — тем более что оно всегда наготове — почиталось крестное знамение. Бесчисленное множество чертей признавалось, что пред крестным знамением никак не устоишь. Крестное знамение не только прогоняло бесов, но тушило пожары, утишало бури, излечивало больных, усмиряло диких зверей и совершало много других чудес. Большую силу имело также своевременное призывание Бога Отца, Иисуса, Девы Марии. Затем следовала святая вода. Черти почитали ее гораздо более жгучей, чем кипящая смола и расплавленный свинец адских котлов.
Воспетый Мицкевичем Твардовский заставил служившего ему дьявола выкупаться в святой воде:
Мощи святых, восторжествовавших над всеми нападениями и кознями Сатаны, помогали бесчисленному множеству других святых добиться подобного же торжества, равно как некоторые папские грамоты (brevi), носимые в ладанках на шее или зашитые в платье, а также разные амулеты. Довольно много предметов и в естественном мире, которыми можно воевать с чертом, так как он чувствует к ним острую антипатию. Из драгоценных камней таковы хризолит и агат: они обращают беса в бегство, и сапфир: он примиряет человека с Богом. Из растений — чеснок, мята и трава, называемая французами permanable: она дает силу повелевать демонами. Соли они также чрезвычайно боялись. В животном мире злейший враг их — вестник утра и восходящего солнца — петух. От крика его разбегается нечистая сила, хотя бывали случаи, что и не вся. Наконец, иным христианам случалось пускать против черта в ход просто собственные кулаки или добрую палку — и ничего, даже помогало. Даже так или иначе попав под власть дьявола, можно было считать свое дело не вовсе проигранным, ибо чистосердечное покаяние с суровыми эпитимьями не только выручало грешника из плена, но еще могло покорить ему «под нозе» и беса-то самого.
Однако жития множества святых, от малых и средних до самых великих, свидетельствуют, что арсенал всех этих надежных орудий оказывался состоятельным далеко не всегда. Попадались черти настолько дерзкие и бесстыжие, что, передразнивая угодника, повторяли слово за словом молитвы, которыми тот думал удержать их, и даже пели псалмы. Другие нагло издевались над крестом, хотя он обыкновенно обращает бесов в бегство. Третьи пускались в пляс и амурились под самым кропилом. Словом: чем сильнее была защита, тем яростнее и упорнее становились их нападения.
Из людей самыми грозными врагами Сатаны являлись святые. Они сражались с ним то ради самозащиты, то других защищая от его мерзостей. Они должны были терпеть от него много козней и докуки, но часто они наверстывали все с лихвою, и торжество над бесом было тем полнее и славнее, чем дольше и упорнее вел он свою атаку. Повестью о пакостях, учиненных Сатаною святым Божиим, и наказаниях, понесенных им же от них же, можно наполнить многие толстые томы. Угодники и угодницы, анахореты с седыми бородами и юные благочестивые девы, едва вышедшие из детства, одинаково испытывали и ковы дьявола, и торжество над ними.
Св. Антония бес тысячами досаждений — даже до побоев! — до того довел, что однажды отшельник взял да просто плюнул ему в рожу. Бес так растерялся, что поджал хвост и дал тягу. Впрочем, плевок святого мог обладать специфическими силами, которых лишен плевок обыкновенного человека. По крайней мере, епископ Донат во времена Аркадия и Гонория{375} умертвил громадного и престрашного дракона, именно только плюнув ему в самую пасть.
Св. Сульпиций{376} и св. Фродоберт{377} еще детьми отгоняли крестным знамением беса, который мешал им ходить в школу. Другие святые тем же средством достигали еще более выразительных результатов. По рассказу Петра Преподобного, однажды проник в аббатство Клюни черт с намерением искусить уж не знаю какого монаха. Но приор, бывший человеком большой прозорливости и не меньшей святости, как пошел крестить нечистого, так, без всякого иного средства, загнал его в отхожее место.
Мы видели, что святые Сульпиций и Фродоберт воевали с дьяволом, еще будучи школьниками. Святость и сопряженные с нею способности проявлялись иногда необычайно рано. Св. Пахомий неумолимо поражал нечистого уже в самом раннем своем возрасте, а св. Виктор Аршиакский пугал чертей даже из чрева своей матери. Но всего удивительнее ужас, который черти чувствуют к св. Игнатию Лойоле:{378} даже самые наглые и озорные из них расточаются от его образков и статуэток, яко воск от лица огня. По всей вероятности, ад искони предчувствовал пикантную притчу Беранже, что, когда Сатана помрет, св. Игнатий Лойола попросится на его место.
Св. папа Сильвестр — тот самый, который крестил императора Константина и, по легенде, в награду за Миланский эдикт подарил ему всю Западную империю, — так этот св. Сильвестр{380} однажды изловил беса в глубокой пещере под видом дракона, связал его веревкою и запечатал ему пасть крестным знамением. В Ибернии св. аббат Мунна{381} оковал беса раскаленною цепью. Другие святые действовали проще. Св. Аполлон,{382} игумен пустыни Фиванидской, захватил беса гордости во образе маленького эфиопа и зарыл его в песок. Св. Контекст{383} поймал суетившегося подле него блудного беса, набросив последнему на шею собственную свою епитрахиль, и потом провел его по городу, как собаку. Св. Иллидий{384} заставил одного беса перенести две колонны из Тревиров в Авернию. Св. Прокопий Пражский{385} заставлял чертей пахать плугом по камням. Блаженный Нотчер Вальбул,{386} войдя раз ночью в церковь, застал там дьявола в виде собаки; приказал ему подождать и, взяв посох, принадлежавший ранее св. Колумбану,{387} сломал его на спине нечистого. Св. Дунстан (924–928), аббат Гластонбюрийский,{388} обошелся с чертом еще хуже. Однажды, когда он работал в своей кузнице, бес-искуситель явился ему во образе прекрасной юницы. Святой притворился, будто не узнал черта, и вступил с ним в дружескую беседу, а тем временем накалил клещи докрасна и — вдруг, среди разговора — неожиданно хвать ими беса за нос и давай таскать по кузнице с такой яростью, что тот со страха вертится как волчок, ревет как буйвол и при первой возможности улетает как стрела. Св. Доминику черт мешал в его научных занятиях. Святой, нимало не выходя из терпения, взял из подсвечника свечу и вложил в лапу черту, приказав крепко держать ее, пока он будет читать. Заклятый дьявол вынужден повиноваться, но свеча горит, догорает — и бедный бес сжег себе все пальцы. Говорят, то же самое проделали с ним св. Антоний и св. Бернард. В более или менее подобном случае Лютер пустил в черта чернильницей. Но Лютер не был святым. Напротив, ходили о нем слухи, будто он и сам-то был бесовского происхождения: родился от черта, обольстившего его мать во образе золотых дел мастера. Св. Бернард Клервосский ехал раз в тележке; черт сломал ему колесо. Тем хуже для черта: святой обернул его самого колесом и заставил везти себя дальше. Подвиг необыкновенный даже для святого, но, к сожалению, заимствованный из старинной сказки германского эпоса о железном Гансе. Едет Ганс лесом в телеге на паре волов. «Прибежал к нему страшный волк и заревел: „Я съем одного быка“. — „Нужды нет, — отвечает Ганс, — но тебе придется заместо его самому тащить воз“. Едва волк сожрал быка, как железный Ганс схватил его за шею и запряг в телегу. Немного погодя явился черт: „Я, — говорит, — изломаю у тебя ось“. — „Пожалуй, только тебе самому придется занять ее место“… Черт не обратил внимания на эти слова; но едва изломал он ось, как железный Ганс схватил его за шиворот и буквально исполнил свое обещание» (Гримм).
Когда черти плутуют со святыми, они то и дело попадаются в собственные сети. Св. Луп стоит на молитве. Бес навел на него сильную жажду. Св. Луп{389} приказывает подать себе кувшин свежей воды. Черт сейчас же влез в кувшин в расчете вместе с водою проникнуть в тело угодника. Но св. Луп, вместо того чтобы пить, спокойно положил на кувшин подушку с кровати и, закрестив, продержал наглого беса узником до следующего утра. Такое же точно приключение пережил с большею пользою и удовольствием для себя новгородский владыка Иоанн.{390} «Был у владыки круглый медный сосуд, с двумя носками, висевший на цепи в маленькой впадине с внешнею щелью для стока воды. Этот сосуд служил для владыки умывальником. Впадина затворялась дверцами от холода, проникавшего в щель. Все это и теперь показывается в Новгороде. Однажды, когда святой муж ночью стоял на молитве, бес вошел в сосуд и начал плескаться водою, чтобы прервать молитву старца праведного. Иоанн уразумел бесовские козни, подошел ко впадине, и осенил крестным знамением сосуд; бесу некуда было выскочить; он пробил дыру в сосуде, но крестное знамение крепче меди; все-таки не выскочил бес и стал проситься; тяжело было отверженному духу под крестным знамением. Иоанн потребовал, чтобы он превратился в коня и свозил его в Иерусалим так скоро, чтобы в одну и ту же ночь можно было воротиться в Новгород. Велика была сила крестного знамения у праведника. Бес повиновался. Он явился в образе черного коня пред келиею Иоанна. Владыка сел на него и помчался быстрее ветра по воздушному пространству. Он прибыл в Иерусалим к церкви Воскресения. Церковные двери сами собою отворились; лампады сами собою зажглись во храме; святой поклонился Гробу Христову и прочей святыне и опять сел на своего волшебного коня, и на рассвете конь принес его в Новгород. Святой отпустил беса. „Смотри же, отче, — сказал бес, — никому об этом не рассказывай! А то я тебе великую пакость сочиню!“ Верно, бесовское самолюбие не могло выносить, как над ним, духом гордыни, будут смеяться и радоваться тому, что он попался впросак». Впоследствии владыка, однако, проговорился, и бес действительно отомстил ему жестоко, хотя в конце концов был опять посрамлен… (Костомаров. «Северные народоправства»).{391} Другие святые запирали бесов подобными же способами надолго. Св. Конон Исаврянин{392} заключал чертей в запечатанные горшки и потом закладывал их в фундамент своего дома. Урок, как запечатывать чертей, дошел к святым, как известно, еще от Соломона. К сожалению, совершенно невозможно передать шутку, которую сыграл с чертом св. Къюпилло — угодник, которого нет ни в одном календаре, что не мешает ему быть чрезвычайно чтимым в Неаполе. И не только сыграл, а еще такие слова прибавил, что пришлось посрамленному черту со стыда сгореть!
Святые девы школили беса не хуже святых мужей. Достаточно двух примеров. Св. Юлиания{393} отказалась вступить в брак с Евлогием, префектом Никомидии, идолопоклонником. Префект напрасно убеждал ее и грозил ей. Наконец, потеряв терпение, велел сначала сечь ее розгами, потом повесил ее за косы и лил ей на голову расплавленный свинец. Так как все это нисколько ей не повредило, он заковал ее в цепи и бросил в темницу. Здесь является к деве дьявол и, приняв образ ангела, говорит:
— О, Юлиания! Господь послал меня к тебе с разрешением поклониться идолам, чтобы ты не умерла такою постыдною смертью.
Но Юлиания обратила молитву к небу, и дьявол должен был снять личину и явиться в настоящем виде. Тогда мужественная девушка, чтобы проучить нечистого, вперед не морочил бы святых дев, связала ему лапы за спину, бросила его на пол и, сколько он ни вопил, отхлестала его тою же цепью, в которую была закована. Префект приказывает привести Юлианию из темницы для новых пыток. Юлиания выходит, но ведет за собою на привязи и врага своего. Этот плачет и молит:
— О, Юлиания! не выставляй меня на посмешище: ведь после такого срама на что я гожусь и какой же кому буду искуситель? Ведь говорят, что христиане милосердны: почему же ты не хочешь сжалиться надо мною?
Но Юлиания не внемлет, торжественно проводит беса через весь форум и наконец бросает его в отхожее место. Префект все это видел, но по безрассудству своему ничуть таким чудом не убедился и приказал деву колесовать. Ангел сломал колесо, и дева осталась цела и невредима. Бесчисленные толпы зрителей, очевидцев чуда, обращаются к вере Христовой, и префект, тут же на месте, приказывает обезглавить на скорую руку 500 мужчин и 130 женщин, а Юлианию погрузить в котел с расплавленным свинцом. Когда же и это не помогло, велит, уж так и быть, без новых ухищрений, ее просто обезглавить. В это время снова является дьявол, во образе юноши, и подзадоривает палачей, напоминая им поругания Юлианией идолов и его, бедного беса. Но достаточно Юлиании чуть приоткрыть глаза, чтобы черт пустился бежать без оглядки. И тогда лишь наконец небо дозволило Юлиании принять мученический венец.
Другая Юлиания, настоятельница обители Монте-Корнелио,{394} когда дьявол уж очень надоел ей, бросила его себе под ноги и топтала, как топчут виноград в точиле.
Более поэтично укротила беса одна из многочисленных св. Гертруд. В нее безумно влюбился некий рыцарь. Но она, не будучи расположена к земным радостям и не мечтая об ином браке, как с небесным женихом, ушла в монастырь. Тогда благородный рыцарь отдал все свое имущество ордену, в который вступила Гертруда, и в течение трех лет щедрая благотворительность довела его до нищеты. Огорченный не тем, что обеднел, но тем, что ему нечего больше жертвовать в честь своей возлюбленной, рыцарь уныло бродил по полям и лесам и однажды ночью повстречал черта. Последний обещает его сделать богаче, чем был, под условием, что по прошествии семи лет рыцарь заплатит ему своею душою. Влюбленный принял условие, расписался на контракте собственною кровью и, сделавшись несметным богачом, пошел опять сорить деньгами во славу своей дамы. Между тем годы бегут, приходит условленный срок. Рыцарь идет проститься с девушкой и дает ей понять, какая судьба его ожидает. Затем, выпив стакан вина, который Гертруда ему предложила, садится на коня и, как честный должник, едет в полночь к условленному месту, где ждет его грозный кредитор. Но дьявол, едва его увидел, затрясся от испуга и, ничего не требуя, возвратил рыцарю контракт. Дело в том, что он увидал — позади рыцаря, на крупе коня — незримо сидящую самое св. Гертруду.
Иногда естественная вражда между демонами доходила до дуэльных вызовов, поединков и настоящих сражений врукопашную. Св. Вульстан{395} получил вызов на борьбу от какого-то глупого черта, когда молился в церкви пред алтарем, — принял поединок и задал бесу жесточайшую трепку. Святому Андрею Скифскому было однажды странное видение: будто он находится в цирке, где с одной стороны выступает партия эфиопов, т. е. бесов, а с другой — партия мужей в убеленных одеждах, т. е. христиан. Эфиопы, беседуя между собою о беге и борьбе, казалось, возлагали свои надежды, главным образом, на некоторого черного исполина, превосходившего всех их ростом и силою. А белые сомневались: кто из них в состоянии помериться с этим эфиопом? Андрей выступил против него и победил. Цирк гремит рукоплесканиями белых, и ангел приносит в награду победителю обычные три венка. Иногда подобные цирковые состязания между силой христианской благодати и дьявольским обаянием происходили не в сонном видении и не с аллегорическим задним смыслом, а в самой осязательной реальности. Бл. Иероним рассказывает в житии св. Иллариона, что некий «Италик, гражданин города Газы Палестинской, бывший христианином, приготовлял коней для состязания в цирке с газским дуумвиром, поклонником идола Марны. Итак, он, имея соперником своим чародея, который известными демоническими заклинаниями препятствовал коням одного и возбуждал к бегу коней другого, пришел к блаженному Иллариону и просил его не столько повредить врагу, сколько запретить его самого. Почтенному старцу показалось неуместным тратить молитву по пустякам такого рода. Когда он засмеялся и сказал: „Зачем ты не отдашь лучше цену твоих коней бедным?“, тот отвечал, что это — общественная обязанность и что это он делает не столько по желанию, сколько по принуждению: что он не может, как христианин, употреблять волшебство, но просит прежде всего помощи от раба Христова, особенно против газских врагов Божиих, которые и ругаются не столько над ним, сколько над церковью Христовой. Тогда, упрошенный братиями, которые присутствовали при этом, он велел наполнить водою глиняную чашку, из которой обыкновенно пил, и отдал ему. Взяв ее, Италик окропил и стойло, и лошадей, и возниц своих, колесницы и запоры карцеров. Ожидание народа было удивительное: потому что соперник, смеясь над этим самым, бесчестил Италика, а доброжелатели Италика торжествовали, обещая верную победу себе. Вот, когда был дан знак, эти летят, те встречают помехи; под колесницею этих горят колеса; те едва видят спины пролетавших мимо. Крик народа был чрезвычайный; так что сами язычники гремели, что Христос победил Марну. После этого взбешенные противники требовали на казнь Иллариона, как зловредного христианина. Но победа, несомненная как для них, так и для многих, возвращавшихся с торжественных игр, была поводом к обращению в христианство очень многих».
Некий дюжий и набожный ломбардец только о том и молил Бога, как бы ему намять бока черту. Однажды, путешествуя в Испании, встретил он в поле нищую старуху, разбитую параличом, высохшую, как пергамент, и с такою гнусною образиною, что честный ломбардец, нисколько не усомнившись, что наконец-то судьба послала ему черта навстречу, без долгих разговоров набросился на эту бабушку и выколотил из нее остаток жизни. Но не было особенно редким чудом и взаправду побить черта — самого настоящего черта огненной породы и прямо из ада. Когда Сатана похитил перчатку разбойника Роллона, —
И даже добродушный кузнец Вакула не забыл отблагодарить черта, возившего его в Петербург, несколькими добрыми ударами хворостины…
Неисчислимо добро, принесенное святыми чрез то, что они мешали дьяволу делать зло. Черт пред святым всегда на подневольном отчете: вынужден говорить то, что более всего желал бы замолчать, признаваться во всех своих секретах и планах, в злодеяниях, уже совершенных и только задуманных. Святые распознают беса, под какою бы личиною он ни скрывался, а иные — даже и незримо чуют по запаху. Таков, например, был св. Илларион, о котором блаженный Иероним уверяет, будто он «имел благодатный дар по запаху тела и одежд, и всего, чего кто касался, узнавать того демона или тот порок, которому был предан кто». Эта тонкость обоняния может сравниться только с чуткостью вкуса английского короля Якова I, о котором есть предание, будто он приказывал кипятить подозреваемых ведьм в котле и потом, попробовав на язык несколько капель получившегося бульона, безошибочно определял, действительно ли покойница была ведьма или сварилась понапрасну. Все это было весьма на пользу человечеству, и агиографы с важностью утверждают, что единственною помехою, воспрепятствовавшею бесам в XIV веке разорить и погубить Италию, был св. Франциск из Паолы.{396}
Когда дьявол нападает извне, то справиться с ним при помощи вышеупомянутых благословенных средств нетрудно даже не святому человеку. Но борьба осложнялась, если бес, подобно врагу, проникшему тайными путями в осажденную крепость, входил в тело человека. Последний в таких случаях не мог избавиться от беды иначе, как с постороннею помощью. Правда, Фома Кантипратийский упоминает об одном церковнослужителе, который самолично избавился от одержимости бесом чрез то, что сжег какого-то еретика, но это исключение. Притом не всегда же бесноватый мог иметь под рукою еретика, годного для сожжения, да и жечь еретиков было делом инквизиции, ревнивой к своим прерогативам. Обыкновенно одержимый считался вне сражения, возникающего из-за него, и битва велась не между ним и бесом, а между бесом и бойцом-специалистом, который и атаковал нечистого всеми известными ему приемами борьбы. Строго говоря, одержимый рассматривался как замок, внутри которого дьявол или дьяволы укрепились против осады и отбиваются от штурмов — увы! — часто весьма победоносно.
Способы к изгнанию бесов были многочисленны, а действительность их зависела отчасти от присущих им собственных свойств, отчасти от качеств лиц, которые пускали их в употребление. Была большая разница в том, кто произносит заклинания — простой ли священник, не имеющий за собой иных заслуг, кроме своего сана, или святой чудотворец, способный вешать плащ на солнечный луч и превращать воду в вино. Там, где первый побеждал только после долгих и утомительных хлопот, зачастую подвергаясь опасности, что тот же бес, от которого он освобождал другого, вселится в него самого, — там святой побеждал одним жестом, словом, взглядом. Разнились и системы заклинаний. Иногда последние надо было сопрягать с длинною путаницей нарочных молитв, обрядовых формул, постов и других убиений плоти, возжения свечей, курения ладаном и т. д. Иногда дело обходилось и без всего этого, по простоте. Дело в том, что не все черти оказывались одинакового характера. Одни обращались в бегство не то что при первом штурме, но даже при первом звуке военной трубы. Другие, наоборот, защищались отчаянно, именно как черти, и вытащить их из тела одержимых было едва достижимо, потому что держались они в жертвах своих, как гвозди, по головку забитые в стену. Сообразно тому многие одержимые исцелялись уже одним прикосновением к мощам какого-нибудь славного святого или глотком воды, в котором разведена была щепотка пыли с его надгробья. Очень помогала вода, служившая для омовения деревянных башмаков св. Илии Пещерника (Спелиота). Заклинаемые святыми дьяволы обыкновенно немедленно подавали какие-либо существенные признаки своего смятения и страха. Один черт, таившийся в брюхе больного, когда стал заклинать его св. Апр,{397} выскочил из своего убежища через первое отверстие, какое нашел, что сопровождалось, сообщает точный описатель, большим извержением из живота. Бегство, вполне достойное столь мерзостного неприятеля.
Эразм Роттердамский{398} в одной из своих бесед, озаглавленной «Exorcismus sive Spectrum», весело издевается над всеми этими формулами, обрядами и сумасбродствами заклинателей. Однако его насмешки не помешали одному капуцину сочинить, уже в конце XVI века, огромную латинскую книжищу под заглавием «Бич на демонов», содержащую ужасные, могущественнейшие и действительные заклинания и наиболее испытанные средства, способные изгонять из тела одержимых бесом нечистую силу и всякого рода колдовства посредством своей благодати и всех других вещей, потребных для вышесказанного изгнания.
Не будем забывать, что среди наиболее испытанных средств имелась и палка, и не один бесноватый, будучи хорошо поколочен каким-либо дюжим святым, смирялся как по чуду и выздоравливал, не требуя каких-либо иных заклинаний. Большим мастером на такие исцеления был наш «протопоп-богатырь», незабвенный Аввакум.
Венгерский драматург Мольнар{399} написал черта фамильярным существом среди буржуазной обстановки, товарищем и добрым малым; un diavolo dabbene, как говорят итальянцы. В этой идее много народного, а потому и интимно-понятного, чуткого, бросающего к сверхъестественной условности мост правдоподобия. Почти во всех странах и во все века народ относится к черту гораздо лучше и добрее, чем учит и требует запугивающая Церковь. «Не так страшен черт, как его малюют». Демон-победитель, «царящее зло», сила грозная, мрачно-величественная, наводящая трепет и ужас. Но роль победителя выпадает черту сравнительно редко, а побежденный он только противен, иногда жалок, всего же чаще смешон. Народ любит фамильярно приближать к себе сверхъестественные силы. Первые же века христианства низвели с небес и заставили бродить по свету, принимая самое оживленное участие в делах человеческих, не только ангелов, святых, Деву Марию, но и самого Христа и Бога Отца. Раз фамильярный антропоморфизм умел приспособить к своим представлениям даже такие сокровенные высоты, как же бы мог он обойтись, не укротив по-своему и не одомашнив дьявола, предполагаемого постоянным враждебным спутником человеческой жизни? Черт в народе резко отличен от черта богословов и аскетов. Народный черт — нечто вроде скверного соседа, незримого, полузримого или даже вовсе зримого в том или другом, большем или меньшем человекоподобии. У черта есть дом, профессия, свои занятия, нужды, хлопоты, иногда он землевладелец, иногда рабочий, он ест, пьет, курит, носит платье и обувь, иногда он впадает в долги и должен ломать голову, из каких источников уплатить, иногда он болеет, принимает скверные лекарства — во всем этом очень мало чертовского и очень много человеческого. Одомашненный народный черт никогда не носит многозначительных, важных, торжественно-грозных имен из календаря Святого Писания или магической демонологии. Люцифер, Вельзевул, Сатана, Астарот, Бельфэгор, Мефистофель — дети и достояние «черных книг». Имена народных чертей будничные, уничижительные, смехотворные, а иногда так даже и ласкательные. В Италии — Фарфаникио (пустельга), Фистоло, Берлик, Фарфарелло (мотылек), Тентеннино (мямля, увалень), Куликкия, Тики-Таки. В Англии — Старый Ник, Старый Джентльмен (Old Gentleman — когда-то мой псевдоним!), Гусберри (крыжовник). В Испании — Дон Мартин или Мартин Пиньоль. В Польше — Хохлик, Ськерка. У нас — Анчутка Беспятный и прочие. Как только литература начала находить народные основы, она сейчас же подхватила и восприяла смешного и фамильярного народного черта. В так называемых макаронических поэмах черт является таким курьезным страшилищем, так дурачится, гримасничает и скачет, что свидетели этого зрелища едва живы от смеха. Народный черт совершенно чужд унылости, любит посмеяться сам и посмешить других. Св. Иероним рассказывает, что некоторый святой муж увидел однажды черта, хохочущего во всю глотку. На вопрос: чего ты? — черт отвечал:
— Да как же? Сейчас товарищ мой ехал верхом на шлейфе вон той дамы. Дама, переходя лужу, приподняла платье, — товарищ не удержался и бух прямо в грязь!
У св. Карадака{400} шутливый черт стянул однажды пояс с кошельком и радовался как ребенок, покуда святой напрасно искал пропавшие вещи. Чудесно написаны шалости лукавых народных чертей в «Очарованном страннике» нашего Лескова. А совсем уж гениальную феерию народных чертей с их курьезным шабашем создал Роберт Бёрнс в своем «Tam O’Shanter»,{401} с которым не может сравняться даже пушкинский «Гусар»…
Черт далеко не всеведущий и всепроницательный гений. Напротив, он доверчив, как ребенок, — охотно принимает на веру самую дикую чепуху, в контрактах и пари его то и дело надувают, в практике жизни он круглый невежда. Он вечно пытается обмануть — и вечно обманут. Ведь даже Мефистофель и тот дал маху на контракте с Фаустом — по крайней мере в трагедии Гёте. По некоторым Отцам латинской Церкви, самое дело искупления рода человеческого было по отношению к дьяволу колоссальным обманом, в котором дьявол работал на собственную свою голову со всем слепым усердием, ему свойственным. Он-де потому так старался погубить Иисуса, что вообразил, будто получает Его душу взамен искупленных душ человеческих, — и в конце концов, как водится, остался с носом: души Иисуса не приобрел, а души человеческие потерял. Во многих средневековых сказаниях Бог забавляется, играя доверием дьявола к обещаниям и уступкам, которыми тот никак не в состоянии воспользоваться.
Точно так же обманывают черта святые, волшебники и обыкновенные смертные. Легенды Талмуда и восточных сказок о Соломоне почти дословно повторились в средневековых сказаниях о маге Вергилии, о Парацельсе и т. д. Будущий маг слышит вой дьявола, заключенного силою чернокнижного искусства в тесную дыру, припечатанного заклятием: «Освободи меня, и я выучу тебя магии!..» Вергилий ломает печать, черт выходит на волю и, сдержав слово, делает поэта величайшим волшебником в мире. Перестав в нем нуждаться, Вергилий выражает сомнение: «Неужели ты мог поместиться в таком тесном заключении?» Тщеславный черт готов доказать: моментально влезает в свою старую тюрьму, а Вергилий его в ней тотчас же снова заклинает — и идет себе дальше своею дорогою. Парацельс точно таким же образом извлек черта, заключенного в дупло, выманил у него лекарство от всех болезней и золотую шкатулку и опять заколотил. Это — почти история Ариэля из «Бури» Шекспира:
Просперо
Ариэль
Просперо