Жуков провел на Халхин-Голе классическую операцию на окружение. В первый же день японская оборона была прорвана на флангах, наша пехота вышла к государственной границе. На третьи сутки кольцо замкнулось. Однако японцы сопротивлялись отчаянно — и тяжелые бои в «котле» затянулись еще на неделю, до конца августа. Самураи дрались до последнего, в плен почти не сдавались, в безнадежных ситуациях предпочитая покончить с собой. Вообще, это был очень серьезный противник. По тем временам японская армия была одной из лучших в мире. Но все-таки наш моральный дух оказался крепче.
Как известно, первые советские военные специалисты прибыли в Поднебесную еще за год до смерти Ленина. А всего в 20-е годы через Китай прошли сотни военспецов, в том числе такие прославленные «герои Гражданской войны» как Блюхер, Примаков, Путна и др. Однако в 1927 году, после «победы контрреволюции», когда правое крыло национальной партии гоминьдан во главе с Чан Кайши совершило переворот, порвав с левой частью национально-освободительного движения (к которой примкнули китайские коммунисты), а затем и с СССР — официальное военное сотрудничество было свернуто. Что, впрочем, не означало полного прекращения советской военной помощи — просто отныне она шла по другим каналам.
В советской прессе помощь Китаю оружием и советниками рассматривалась исключительно как выполнение «интернационального долга». Это дало повод многим недоучкам-интеллигентам говорить о стремлении Москвы устроить пролетарскую революцию и т. д. Это не более чем бред. Никаких предпосылок к пролетарской революции в Китае не было, и наше руководство это прекрасно понимало. В ходе вялотекущей гражданской войны в Китае правительство СССР поддерживало наиболее лояльные к нему силы — от коммунистов до феодальных князьков типа Шэн Шицая. Москве не улыбалась победа какого-нибудь прояпонского или пробританского режима в Центральном Китае, равно как и приход к власти в Синьцзяне фанатиков-мусульман.
В 1933 г. на северо-западе Китая, в приграничной провинции Синьцзян, захватил власть и стал дубанем (правителем) Шэн Шицай. Он формально признавал гоминьдановское Центральное правительство, а на деле пользовался неограниченной властью, ввел свои порядки, создал местную денежную систему и т. п. (Правда, так же поступали и многие китайские губернаторы-феодалы). Одновременно дубань проявлял дружеские чувства к СССР. По просьбе туземного правительства в Синьцзян была направлена группа советских инструкторов — летчиков, штурманов, авиатехников.
До Семипалатинска они ехали поездом, а оттуда в декабре 1933 г. на самолетах Р-5 перелетели в город Шихо. Там они попали под начальство… эмигранта Иванова — бывшего полковника царской армии. Он предложил советским летчикам нанести удар по мятежникам-мусульманам, осадившим столицу Синьцзяна город Урумчи.
Пара Р-5 вылетела на задание. Как вспоминал участник этих событий Ф. П. Полынин:
«Подлетая к городу, мы увидели у крепостной стены огромную массу людей. Мятежники штурмовали крепость. Тускло мелькали частые вспышки выстрелов. Позади штурмующей пехоты гарцевали конники. И мне, и Шишкову доводилось бомбить цели только на полигонах. Нетрудно понять, какое волнение охватило нас. Снижаемся и начинаем поочередно бросать в гущу мятежных войск 25-килограммовые осколочные бомбы. Внизу взметнулось несколько взрывов. Видим, толпа мятежников отхлынула от стены и бросилась бежать. Обогнав ее, помчалась в горы конница. На подступах к крепости отчетливо выделялись на снегу трупы. Почти у самой земли мы сбросили последние бомбы. Мятежники точно обезумели от внезапного воздушного налета. Позже выяснилось, что суеверные вояки генерала Ма Чжуина восприняли падающие с неба бомбы как божью кару. Никто из них ни разу в жизни не видел самолета. Разогнав мятежников, мы возвратились в Шихо…»
В 1937 г. положение в Китае кардинально изменилось. 8 июля произошел «инциденту моста Лугоуцяо» (попросту говоря, перестрелка между китайскими и японскими патрулями), спровоцированный японцами и использованный ими как повод для начала полномасштабного вторжения. Оккупировав приморские провинции Китая, японцы быстро продвигаются в глубь страны. Китайская армия отступает, в небе безраздельно господствует японская авиация. Запад фактически отказывает Китаю в помощи. В этой отчаянной ситуации гоминьдан и коммунисты объявляют о прекращении гражданской войны и создании единого фронта для борьбы с захватчиками. Чан Кайши вновь обращается за помощью к Советскому Союзу. Сталин немедленно открывает Китаю кредит (в общей сложности на четверть миллиарда долларов) и дает «добро» на поставки вооружения.
Всего за два года СССР поставил в Китай 985 самолетов, 82 танка, более 1300 артиллерийских орудий, свыше 14 тыс. пулеметов, а также боеприпасы, оборудование и снаряжение, нефтепродукты и медикаменты. Большая часть вооружения шла по трассе Алма-Ата — Ланьчжоу через Синьцзян. Синьцзянский тракт стал «дорогой жизни» для Китая, его обслуживало до 5200 советских грузовиков ЗИС-2. Для перевозки людей и особо важных грузов была создана авиалиния.
В ноябре 1937 года в Китай прибывают первые советские летчики-добровольцы — и с ходу вступают в бой с японской авиацией.
21 ноября наши истребители без потерь сбили над Нанкином три вражеских самолета.
Столь же успешно действовали и советские бомбардировщики.
2 декабря девятка СБ под командованием М. Г. Мачина, вылетев с аэродрома под Нанкином, бомбила японские авиабазы около Шанхая, уничтожив на земле до 30 японских самолетов. В нашей группе потерь не было. Один поврежденный СБ дотянул до Ханьчжоу и там приземлился.
Вскоре эта же группа нанесла удар по японским кораблям на реке Янцзы. Советские источники упоминают о потопленном крейсере (а в мемуарах говорится даже об авианосце), но документально эти сведения не подтверждаются. Вероятно, летчики добросовестно заблуждались. (Не первый и не последний в военной истории случай — к примеру, в 1942 г. американские «летающие крепости» атаковали две японские подводные лодки, те погрузились, а янки доложили о потоплении двух тяжелых крейсеров.) Японские источники категорически отрицают любые безвозвратные потери своих боевых кораблей в Китае. Так что советские бомбардировщики, скорее всего, потопили на Янцзы транспортное судно.
После того как китайские войска оставили Нанкин, наши СБ стали регулярно бомбить «родной» аэродром под Нанкином, где теперь базировалась вражеская авиация.
Но наиболее сенсационным успехом советских бомбардировщиков стал налет на остров Тайвань 23 февраля 1938 г. 28 самолетов СБ под командованием капитана Полынина сбросили на расположенную здесь японскую авиабазу 280 бомб, уничтожив на летном поле до 40 самолетов. Японцы чувствовали себя на острове в полной безопасности, и бомбежка вызвала шок. Ни один истребитель не поднялся в воздух. Все СБ вернулись из боевого вылета невредимыми.
Целями для советских бомбардировщиков в Китае были не только аэродромы, но и мосты, железнодорожные станции, позиции японских войск. В феврале 1938 г. группа из 3 °CБ атаковала одну из крупных станций Пукоуской железной дороги — Тяньцзинь. Летчики разбомбили 3 эшелона. На следующей день 2 звена СБ нанесли удар по японцам, переправлявшимся через реку Хуанхэ. На плоты и лодки сбросили бомбы, а пехоту разогнали пулеметным огнем. Переправа была сорвана.
В конце марта 1938 г. капитану Полынину была поставлена задача разбомбить железнодорожный мост через Хуанхэ. До него надо было лететь более тысячи километров. Полынин принял решение на обратном пути сделать дозаправку в Сучжоу. Три восьмерки СБ благополучно добрались до цели, разбомбили железнодорожный мост, а заодно и соседний — понтонный.
Самый крупный воздушный бой за все время войны в Китае произошел над Уханем 29 апреля 1938 г., когда японцы в день рождения своего императора решили отомстить нашим летчикам за удары по Нанкину и Тайваню. С японской стороны в налете на Ухань участвовало 45 самолетов. В небе над городом их встретили 64 советских истребителя И-15 и И-16. По заранее разработанному плану И-15 связали боем японские истребители, а И-16 атаковали оставшиеся без прикрытия бомбардировщики. В получасовом воздушном бою были сбиты 11 вражеских истребителей и 10 бомбардировщиков, 50 членов японских экипажей погибли, двое, спустившись на парашютах, попали в плен. Защитники Уханя потеряли 12 самолетов и 5 летчиков. По рассказам очевидцев, после этого боя японцы в течение месяца не появлялись над Уханем.
В том же апреле 1938 г. японское правительство по дипломатическим каналом потребовало от СССР отозвать из Китая советских летчиков, тем самым косвенно признав высокую эффективность их действий. Требование это было категорически отвергнуто советским правительством. Нарком иностранных дел Литвинов официально заявил, что СССР вправе оказывать помощь любому иностранному государству и что «претензии японского правительства тем более непонятны, что, по уверению японских властей, в Китае нет сейчас войны, и Япония вовсе не воюет с Китаем, а то, что в Китае происходит, квалифицируется Японией лишь как «инцидент» более или менее случайный, не имеющий ничего общего с состоянием войны между двумя независимыми государствами».
В следующем году боевое крещение в китайском небе приняли новейшие советские дальние бомбардировщики ДБ-3. В начале октября девятка ДБ совершила налет на японскую авиабазу под Ханькоу. Хотя бомбометание велось с больших высот (8700 м), бомбы легли исключительно точно, уничтожив и повредив более полусотни самолетов, убив 130 человек, в том числе 7 старших офицеров от капитана 1-го ранга и выше, и ранив около 300, включая контр-адмирала Цукахара. Бензохранилище авиабазы горело после налета более трех часов. Потери были столь велики, что японцы объявили траур, а коменданта аэродрома расстреляли.
14 октября бомбардировщики повторили налет. Но на этот раз японцы были начеку — их истребители успели подняться в воздух и атаковали ДБ, как только те отбомбились. Три бомбардировщика получили повреждения.
Применялись в Китае (правда, весьма ограниченно) и тяжелые бомбардировщики ТБ-3. Так, группа ТБ, ведомая смешанным советско-китайским экипажем, совершила дневной пролет над Японскими островами. По политическим мотивам самолеты не бомбили, а сбрасывали листовки с предупреждением японцам: «Если ты и дальше будешь творить безобразия, то миллионы листовок превратятся в тысячи бомб». Текст оказался пророческим…
Следует упомянуть, что в конце 30-х годов наши военные служили не только в китайской авиации, но и в армейских частях — к осени 1939 года в армии Китая числилось 80 советских военных специалистов, которые также внесли большой вклад в дело борьбы с японскими захватчиками, хотя у них, конечно, не могло быть столь сенсационных дел, как налет на Тайвань.
В 1940 году советское правительство начало свертывать военную помощь гоминьдановскому Китаю. Официальным поводом для этого послужило прекращение гоминьдановцами снабжения 8-й и Новой 4-й армий, возглавляемых коммунистами. В том же году советские советники и летчики прекратили непосредственное участие в боях. В дальнейшем, после заверений Чан Кайши о поддержке единого фронта и лояльном отношении к Компартии Китая, поставки были возобновлены. В начале 1941 г. из СССР в Китай прибыли еще 200 бомбардировщиков и истребителей. Однако через несколько недель, после ареста гоминьдановцами командующего «мятежной» Новой 4-й армией и приказа о ее расфомировании, Москва заявила о полном прекращении поставок оружия и об отзыве из Китая советских военных специалистов.
Всего в 30-е годы через Китай прошли более трех с половиной тысяч срветских добровольцев. По официальным данным, 211 из них не вернулись с той войны. В Ухани, где шли самые ожесточенные воздушные бои, им был поставлен памятник с такой надписью: «Вечная слава советским летчикам-добровольцам, погибшим в войне китайского народа против японских захватчиков».
С начала 1930-х годов я служил в НИИ Военно-Воздушных Сил старшим летчиком-испытателем, участвовал во всех парадах и показательных полетах, ежегодно получал благодарности от Калинина и Ворошилова.
В конце 1937 года нас, большую группу летчиков, подняли по тревоге и повезли в Генштаб, где отобрали документы и в каком-то подвале переодели в штатское. Мы решили было, что нас собираются отправить в Испанию. Но на инструктаже в Кремле, который проводил лично Михаил Иванович Калинин, нам объявили, что международная ситуация осложнилась, возник новый очаг напряженности, поэтому нам предстоит лететь не на запад, а на восток — в Китай, помогать братскому китайскому народу в его борьбе против японских оккупантов. Помню, Калинин предупредил: если кого-то из вас собьют, то в плену, как бы вас ни пытали, ни в коем случае не признавайтесь, что служили в Красной Армии и состояли в партии; врите, что работали в гражданской авиации, что вас уволили и вы поехали в Китай на заработки, что вы вообще не согласны с советской властью — а уж Родина вас не забудет, непременно вытащит из плена и вернет домой.
Когда Калинин предложил задавать вопросы, первым поднялся мой сослуживец Виктор Рахов и смущенно попросил оставить его в Москве, поскольку он всего три дня как женился. Калинин, улыбнувшись, согласился. Нет никаких оснований подозревать Виктора в малодушии — впоследствии он стал Героем Советского Союза и погиб на Халхин-Голе. После Рахова самоотвод по разным причинам взяли еще несколько человек. В результате из нашего НИИ в Китай отправились лишь мы с моим близким другом Григорием Кравченко (впоследствии дважды Героем), остальных летчиков набрали в строевых частях.
Нас сразу предупредили, что воевать придется под чужими фамилиями. Я взял девичью фамилию матери, а остальные назвались кто Ленским, кто Онегиным, кто Пушкиным, кто Гоголем — каких классиков читали, те фамилии себе и брали.
До Алма-Аты мы ехали в мягком вагоне, выдавая себя за стахановцев, — так что пришлось припомнить свои прежние гражданские профессии. В Алма-Ате нас уже поджидали истребители И-15 и И-16 с китайскими опознавательными знаками, на которых мы в самом конце 1937 года перелетели в Китай, где боевые действия были в самом разгаре. Воевать нам пришлось в штатском, без документов — лишь с охранной грамотой, выданной китайским правительством.
Кстати, для нашего проживания китайские власти арендовали клуб русских белоэмигрантов. Признаться, чувствовали мы себя там довольно неуютно — во-первых, были непривычны к заискиванию прислуги, а во-вторых, то и дело замечали за собой слежку.
До прилета нашей группы японцы имели полное господство в воздухе. Они почти беспрепятственно наступали вдоль Янцзы в глубь китайской территории. Однако после нашего прибытия ситуация изменилась. Советская авиатехника заметно превосходила японскую. Истребитель И-16, на котором я провоевал в Китае весь 38-й год, был лучшим самолетом того времени, что мы и доказали в боях.
Между собой мы сразу договорились, что, поскольку воюем на чужой территории и речь не идет о защите Родины, мы не обязаны побеждать любой ценой, что главное для нас — не терять своих, а уж потом, если получится, сбивать японцев. Но все равно наши потери в Китае оказались очень велики — настолько силен был противник и тяжелы воздушные бои.
Особенно памятно мне грандиозное сражение 29 апреля 1938 года — я участвовал в трех войнах, но такого количества самолетов зараз в воздухе больше никогда не видел. Японцы поклялись сделать своему императору ко дню рождения подарок — стереть с лица земли временную столицу Китая город Ханькоу. В налете участвовали сотни вражеских самолетов. Мы поднялись им навстречу. Бой был страшный. Все небо — от горизонта до горизонта — было исхлестано пулеметными трассами. Японские летчики демонстрировали чудеса храбрости — даже будучи подбиты, пылая вовсю, сгорая заживо, их бомбардировщики не покидали строя. Но смогли прорваться лишь к концессионным заводам — сам город почти не пострадал. При этом японцы потеряли более полусотни самолетов; значительные потери понесли и наемники, воевавшие на стороне Китая, — американцы, французы, англичане, — почти половина их не вернулась из этого боевого вылета. Советская группа потеряла лишь двух летчиков. А ведь поначалу западные наемники смотрели на нас свысока — почти все они были опытными пилотами, матерые, седые, многие нам в отцы годились, а как дошло до дела — опозорились, струсили и решили возвращаться домой. Китайцы смогли ихудержать лишь пообещав платить прежнее огромное жалованье, не требуя участвовать в боевых вылетах (это было необходимо из политических соображений — ради демонстрации солидарности Лиги Наций с борющимся Китаем и чтобы Советский Союз не обвинили, что мы помогаем китайцам в одиночку). А так вся нагрузка по воздушной обороне свободных районов Китая легла на местных летчиков и на нас.
Японцы, кстати, все-таки предъявили СССР претензии: мол, на каком основании советские граждане участвуют в боевых действиях без объявления войны. В ответ нарком иностранных дел Литвинов заявил, что наших военнослужащих в Китае нет, а если кто и воюет, то это эмигранты, недобитые белогвардейцы, ответственности за которых советское правительство не несет. Это заявление Литвинова, напечатанное во всех центральных газетах и фактически ставившее нас вне закона, мы восприняли очень болезненно. Да, китайское правительство платило нам большие деньги — по 500 долларов в месяц (это при том, что новенький «Форд» стоил около четырех сотен, отличный костюм — три доллара, а пообедать в китайском ресторане можно было за 10 центов), но сами себя наемниками мы, конечно, не считали — не за длинным долларом мы ехали в Китай, не ради денег сражались и умирали, так что нашему возмущению заявлением Литвинова не было предела.
Должно быть, информация об этом дошла куда следует, потому что вскоре нас вызывают в советское посольство и сообщают, что слова Литвинова — это дипломатия, маскировка, что все обязательства остаются в силе, Советская Родина от нас не отказывается и в беде нас не бросит. Ну, мы поверили и успокоились.
Тем временем подошел срок окончания нашей командировки. Мы уже совсем было собрались домой, уже сложили чемоданы — как вдруг тревога и приказ на взлет: получены сведения, что к нашему аэродрому приближается большая группа японских бомбардировщиков. Потрепали мы их тогда здорово — Гриша Кравченко раз за разом расстраивал их боевые порядки, а мы расстреливали отбившиеся от строя самолеты по одному. Только подожгли пятый бомбардировщик — смотрю, у меня стре лки в красном секторе: перегрев мотора, придется спешно, в одиночку, возвращаться на аэродром. И надо же такому случиться — на обратном пути, еще над оккупированной японцами территорией, сталкиваюсь с пятнадцатью вражескими истребителями И-96. Делать нечего — надо принимать бой. Мотор пока тянет — значит, у меня преимущество в скороподъемности и вооружении: я-то летал на пушечной модификации «ишака», а у японских истребителей лишь пулеметы винтовочного калибра. Навязываю им бой на вертикалях, использую огневое превосходство — при этом, конечно, понимаю, что шансов отбиться у меня мало. Правда, поначалу мне здорово везло: подбил четверых — то есть, может, и не сбил, но зацепил точно. Но тут и меня достали — длинная очередь прошла через весь фюзеляж, раздробив мне руку и ногу. От верной смерти спасла бронеспинка — мы их, кстати, устанавливали сами, — принявшая добрую дюжину пуль. Высота — больше четырех километров, атмосферное давление низкое, а кровяное — как на земле, так что кровь из ран хлещет фонтанами. Боль дикая, в глазах темно. Выхожу из боя крутым пикированием, ныряю в какое-то ущелье, несусь над извилистой горной речкой мимо отвесных склонов. От кровопотери окончательно отказывает зрение — все внизу сливается в сплошное зеленое пятно. Ну вот, думаю, и отлетался. И тут, не поверите, явственно слышу голос Гриши Кравченко — это при том, что радио на наших истребителях тогда не было. «Влево», — командует он, и я слепо доворачиваю влево. Потом: «Вправо», — и я ухожу вправо, буквально в метре разминувшись со скалой. Потом опять: «Влево», — и я уворачиваюсь от следующей. Так этот спасительный призрачный голос и провел меня сквозь все ущелье. Потом говорит: «Сейчас будем садиться». «Разобьемся!» — хриплю я. «Сядем, там есть место». И по его подсказке, за последним поворотом, я сажаю самолет «на брюхо». Удар и скольжение, песок в лицо. Кажется, ненадолго теряю сознание. Придя в себя, обнаруживаю, что умудрился приземлиться на крошечную — всего метров двадцать-тридцать в длину — песчаную отмель в излучине реки. Вот и не верь после этого в чудеса.
С трудом выбравшись из кабины, перетягиваю жгутом левую руку — нога кровоточит меньше. Шатаюсь, как пьяный, уши заложены — то ли от рева мотора, то ли от потери крови, то ли от перепада высот. Потом гляжу — рядом, словно срезанные невидимой косой, беззвучно валятся ветки с кустов. Ничего не понимая, поднимаю голову — оказывается, это японские истребители пытаются с пикирования расстрелять меня из пулеметов. Прижимаюсь к скале и, кажется, вновь отключаюсь.
Когда очнулся, японцев уже не было — улетели. Зато, словно из-под земли, появились местные жители — наверное, наблюдали за воздушным боем и сбежались к месту моей вынужденной посадки. Я, признаться, плохо тогда соображал — в голове только крутилось, что я на оккупированной территории и что в плен нипочем не сдамся. Достаю из кобуры пистолет — благо правая рука цела и слушается. Людей вокруг все больше. Я прикладывая дуло к виску — врешь, думаю, не возьмешь. И тут сквозь толпу проталкивается человек в военной форме и в фуражке с восьмиконечной китайской звездой. Только тогда я поверил, что это свои, что спасен.
Дальше помню плохо. Китайские товарищи вытащили меня из глубокого японского тыла на бамбуковых носилках, какими-то тайными горными тропами, в обход японских постов.
Когда наконец добрались до неоккупированной территории, лечиться пришлось в частном американском госпитале — других в Ханькоу просто не было. Поскольку после ранения прошло уже несколько дней, рана на руке загноилась, началась гангрена, все врачи в один голос настаивали на ампутации, но я отказался наотрез и руку все-таки сберег. Хотя запястье навсегда осталось нерабочим — впоследствии приходилось летать, привязывая ладонь к сектору газа. Однако медицинскую комиссию удалось-таки обмануть, так что после Китая я воевал еще и на Халхин-Голе, и в Великую Отечественную.
А день своего ранения запомнил на всю жизнь и потом всегда отмечал — но по другой, куда более приятной причине. Дело в том, что в тот самый день жена родила мне сына — я узнал об этом от советского военного атташе, когда лежал в госпитале.
Знаете, я вообще везучий. Не всем так посчастливилось, как мне, — вернуться из Китая раненым, но живым. Всего, по официальным данным, в конце 30-х годов в Китае погибли 211 советских летчиков, но я этим цифрам не верю — например, в моей группе из семидесяти пилотов вернулись на родину лишь четверо. А в других группах потери были еще выше. Все наши павшие похоронены там, в Китае.