И я с тревогой отметил, что этот взгляд — усталый. Впрочем, усталым он был, когда она смотрела на лампочку, а не на меня. А когда отвела его от этого напоминания о долге, в нем снова вспыхнуло что-то теплое и азартное.
— Спасибо, Эрвин. Это было изумительно. Я хотела бы услышать еще многое. И то, что уже рассказано тоже, еще раз! Мне хотелось бы знать подробности — все кажется таким живым! Поразительно. Но ведь прошли столетия.
— В каком-то смысле, — улыбнулся я, делясь одним из главных секретов «Януса» — не скрываемых, но лишь там ощущаемых в полной мере, — все времена существуют «одновременно».
— Это хорошо, — улыбнулась она в ответ. — Значит, в каком-то смысле мы всегда живы.
И всегда нет. Но раз не бывает иначе — какой смысл видеть плохие стороны? Надежда на равновесие и приход дня после темной ночи?
— Мы прибываем! — сказала королева. — Нас ждет торжественная встреча.
Ощущение вакуума пропало. Мир наполнился яркими цветами, фактурой, громкими звуками, материей, плотностью, шероховатостью, грубостью, резким запахом нагретого металла и праха, сгоревшего и развеянного.
Не реальность по умолчанию, не нулевая точка, а просто еще один новый неизведанный мир, один из многих, неповторимый, уникальный, не данность, не обычное положение вещей — нечто дышащее, податливое, ускользающее. Мимолетное и прекрасное своей эфемерностью и преходящестью, необязательностью существования.
В шлюзы корабля ворвался ветер, приправленный странными специфическими благоуханиями иного мира и масляно-металлической гарью. Мы вышли за границы судна на некое подобие стеклянной галереи — высоко над поверхностью планеты, над которой зависли как горящее разноцветными огнями облачко в небе. И пока мы шли по этой стеклянной галерее, нас сопровождал негромкий, но отчетливый хрустальный звон, угрожающий, бодрящий и зачаровывающий. Под нами змеились полыхающие драконы и распускались мерцающие лилии, а по сторонам опадали, как лепестки роз, огоньки обычных фейерверков, оставляющие сизые следы крошечных комет, сплетающиеся в призрачную, колеблющуюся в воздухе, медленно развеивающуюся паутину.
В ночном небе бледно светились огрызки двух маленьких лун и довольно ярко — крупная синяя звезда, спорящая с лунами и блеском и величиной: собственно Денеб, что известна как Альфа Лебедя, и отнюдь не та звезда, вокруг которой на самом деле обращается Леда. В нашем современном понимании Денеб — это огромный сектор, где он почти всюду виден ярким, как Луна в земном небе. Солнце Леды, правда, тоже по традиции зовут Денебом, но Малым, иногда опуская эту часть как саму собой разумеющуюся. Планеты, обращающиеся вокруг настоящего Денеба, вследствие его массы и мощности его свечения — сущие котлеты, а не планеты. Леда является столицей королевства, островками разбросанного по всему сектору как наиболее благоприятная для обитания при своей близости к этому мощному ориентиру, наблюдаемому с Земли, и как первая из них, освоенная земными колонистами и конкистадорами. Так было принято со многими звездами-сверхгигантами, именем которых назывались основанные в относительной близости государства, и на которые просто было удобнее ориентироваться.
То, на что мы ступили в конце галереи, не было ни полом, ни даже лифтом в обычном смысле слова. Это было упругой воздушной подушкой в огромной цилиндрической прозрачной трубе, которая подалась, и медленно заскользила вниз, тогда как, в сущности, под ногами у нас ничего не было. Нам навстречу понемногу принялись вырастать из плотной белой точки ярко освещенные шпили королевского дворца, окруженные темными садами и сияющими фонтанами.
— Жизнь небожителей не для слабых духом, — едва слышно выдохнула Линор, когда мы опустились уже почти до уровня верхушки самого высокого шпиля. Я чуть заметно кивнул. А ведь могли спуститься по-человечески, на шаттле… Но раз такое возможно — упустить это было бы жаль — спуск с головокружительной высоты посреди прозрачного цилиндра. Интересно, как выглядела бы эта панорама днем? Но тогда не вышло бы такой театральной подсветки, которая все это сопровождала, создавая эффект, будто мы спускаемся на сияющем облаке.
— Не зря же мы побывали в Асгарде, — ободрил я. Хотя, наверное, это лучше было считать весьма условным символическим визитом в эфемерную зыбкую вероятность. Трудно сказать, где на самом деле блуждало тогда наше сознание, когда мы видели сияющий Биврёст и чувствовали брызги воздушного водопада, по которому двигалось нечто, в чем мы умудрились распознать Нагльфар. — Потренировались…
Линор тихо рассмеялась.
Стеклянные стены растворились. На самом деле они не были стеклянными, их роль играло силовое поле. И отовсюду грянула музыка — оркестр в королевском парке.
Я вдруг заметил, что мама искоса смотрит на нас и немного натянуто улыбается.
— Я знаю, мне вас не поразить, — шепнула она, будто одними губами, — но это традиция. — И отвернулась, устремив спокойный прямой взгляд вперед. Отец смотрел на нас снисходительно еще почти секунду, прежде чем сделать то же самое.
Как будто так было для него всегда. Насколько хорошо мы его знали? Настолько же, насколько себя. Если это хоть что-нибудь значит.
Я подал руку Линор и, кажется, мы все прониклись этой спокойной серьезностью. Нас всех охватило странное чувство — что так было всегда. Мы могли внушить его и другим. Так же, как себе. Мы всегда были здесь, мы знали это место. А оно — знало нас.
С корабля на бал — не просто констатация факта. Это норма и заведенный порядок. Тем более что флагман все же весьма комфортабельный корабль, сам по себе летучий дворец. Да и спуск с небес на сияющем облаке тоже может считаться более чем комфортабельным. Море света и музыки, плескаясь волнами в стены и окна, разливалось по дворцу, в который мы вошли из собственного парка, а не со стороны парадного подъезда, через который приличествует прибывать гостям.
— Что-то мне подсказывает, что наших друзей мы сегодня не увидим… — с легким беспокойством заметил я, оглянувшись по дороге на потемневшее небо на месте недавно сиявшего там флагмана.
— Шаткая дипломатическая ситуация, — качнула головой Линор. — Ни к чему сразу же раздражать общественность. Надо сперва дать ей к нам привыкнуть. И так все обо всем в курсе более, чем это было бы приемлемо и… — Линор пожала плечами с такой забавной гримасой, будто хотела сказать «чем это было бы благопристойно».
— Ну да, конечно…
В распахнутые стеклянные двери лились ароматы экзотических цветов и ночная прохлада, ложащаяся легкой дымкой на узоры на стекле. Вот это и есть звездное королевство? Ну конечно. Все планеты блуждают в пространстве, и чтобы почувствовать это, не нужно непременно находиться на Луне, практически безжизненной. Очень утилитарной в той зоне, в которой находился «Янус». Тогда мы больше ощущали свою оторванность от каких бы то ни было планет. А теперь перспектива осесть где бы то ни было, конечно, внушала вполне естественный ужас. Но кто недавно рассуждал о бессмысленности нашего существования? И о возможности того, что «Янус» не вернет нас, а доставит в любое место, где бы наши желания по-своему, пусть искаженно, выполнялись, ведь во многом он пользовался компасом в наших собственных головах. По крайней мере тогда, когда доставил нас в очень сомнительный конец пятого века, которого просто не могло быть, если исключить все сказки, что мы когда-то слышали.
И хотя он должен был вернуть нас обратно в тот же мир, откуда исчез, по собственному следу, вызывающему наименьшее сопротивление — тут был пропущен некоторый промежуток времени, да и в пространстве мы тоже сместились — неизбежная погрешность в вероятностях. Время, в которое мы вернулись, могло быть «по-настоящему нашим», насколько это вообще возможно или имело значение, в нашем прошлом пока не было найдено никаких расхождений с текущей действительностью. А могло быть, теоретически, каким угодно, каким мы решили бы его считать. Как бы мы ни старались учесть все, это не было бы ближе к нашему настоящему времени. Попытайся мы сместиться куда-либо еще, внести поправки, мы лишь увеличим погрешность. Мы там, где мы есть. И это и есть реальность. Ничего лучшего или более реального нам все равно не добиться.
Обычные вальсы. Вернее, они назывались уже иначе, и были обычными именно для этого места и времени, но какая разница? Все было так старомодно, так замшело… В день прибытия, кажется, у нас не намечалось ничего серьезного, кроме того, чтобы тратить время впустую у всех на виду.
— Когда-то на Веге… — проговорил я просто из-за свободного бесцельного блуждания мыслей, — был знаменитый «зал парящих колонн»… — Со сложной системой антигравитации, а вернее, произвольной гравитации под ногами танцующих — колонны тут были ни при чем, только облегчали навигацию, — и во время танца все кружились в воздухе… — ой!..
Линор засмеялась.
— Ну при чем тут Вега? В наши времена это есть повсюду.
— Вот знаешь, вдруг подумал, что здесь даже не сподобились, для солидности… — И это после патетического спуска с небес? Кажется, я сам себе противоречил, смешивая воспоминания о давнем и старомодном с тем, что попадалось на глаза. — А там когда-то был самый легендарный. Пока весь королевский дворец не взлетел на воздух…
И как раз с этим ассоциировал тоже. Иначе не получалось.
Мы снова воспарили на воздушной подушке, на этот раз не на безумной высоте.
— Упускаешь детали, — назидательно заметила Линор. — Явно хочешь быть где-то еще, а не здесь.
— А кто нет? — риторически вопросил я.
Конечно, пока мы здесь, и мы даже потанцуем — но перспективу жить под микроскопом не возместишь никакими сияющими облаками. Кажется, мое настроение опять стало портиться. Кого можно обмануть тем, что здесь что-то можно сделать? Все это только иллюзия полета, искусственные гравитационные поля. Надежно удерживающие в воздухе, так что даже трудно потерять равновесие — они мгновенно перестраиваются под тобой и держат — куда надежней, чем морская вода. Они не дают упасть, они не блокируют некоторые движения — иначе танец был бы невозможен. Некоторые — не значит все. Можно приноровиться и достичь высокого искусства в этом передвижении, но свободы тут нет — меньше, чем если просто двигаться по паркету. Зато можно взмыть ввысь. Сделать вид. Если не случится никакой неполадки.
Утро началось скверно. С назойливой вибрации будильника и тревожного, выпрыгнувшего из тяжелого сна, электрического ощущения, что произошло что-то непоправимое — мы действительно упустили какие-то детали. Важные для нас. И это было скверно. С нашей стороны скверно. Хуже привкуса похмелья, которого в наши дни не так-то просто добиться честно. Мы сделали что-то — чего-то не сделав, не заметив. Так чувствуешь себя какое-то время спустя после того, как тебя обвели вокруг пальца. Твое внимание все время было отвлечено, и вдруг картина становится ясной. Или почти ясной. Возможной.
Так-так-так… коммуникатор… Сволочь! У нас же не было своих! Только действующие на флагмане — приспособленные для связи в его пределах. Здесь — был дворцовый. А все прочее, что еще оставалось «нашим», было оставлено на корабле и забыто. И неодушевленные предметы, и не только. Прежде, чем я разыскал кого-то, даже Линор, я уже знал, что произошло — слишком скользкая политическая ситуация. Для того чтобы оставили в покое нас самих, кем-то пришлось пожертвовать. Всей командой «Горгульи», а также Нейтом и Тарси. Я не мог добиться внятного ответа, куда именно они делись. Просто — Денеб не мог предоставить им убежища, и им пришлось срочно покинуть его — пока мы теряли время «у всех на виду».
— Но это же значит, что мы ничего не значим!
— Да, именно так, — отрезал отец. — Едва услышав от меня что-то, он сгреб меня в охапку и затолкал в комнату. Предполагалось, что это какая-то часть их общих с матерью покоев, но какая именно, сказать было трудно. Еще не обжитая. Его кабинет? Приемная? Кунсткамера? Какие-то глухие шкафы, портреты на стенах, статуэтки — тихий ужас. — Привыкай. Это тебе не игрушечное сказочное королевство, наполовину созданное воображением.
— Они все созданы воображением. Миллиардов людей, а потом воплощены. Но почему нам не сказали ни слова?..
— Подумай сам.
— Я знаю, почему!
— Тогда чего ты требуешь?
— Чтобы этого не было! Они знали, что нам это не понравится, и потому смолчали. — Меня осенила нехорошая мысль… — А ты? Ты знал?