— Что случилось? — склонился над столом гость.
— Записи нет!
— Проверьте.
— Сами посмотрите, файл лежал у меня в информационном блоке «Документы». Но его там нет!
— Поищите в других разделах диска.
Пальцы Ватшина лихорадочно забегали по клавиатуре.
— Нигде нет! Да я и не записывал его в других форматах.
Иван Петрович с любопытством заглянул в раствор объёмного монитора, перевёл взгляд на потное красное лицо писателя, сказал мягко:
— Да вы успокойтесь, Константин Венедиктович. Вспомните, к вам никто не заходил? Друзья, родственники, знакомые?
— Конечно, заходили, и не раз. Десять месяцев прошло с того дня. Я-то наизусть почти помню, не было надобности открывать файл часто. А вы что, подозреваете кого-нибудь в… краже?
— Никого не подозреваю. Есть факт, требующий осмысления. Неужели вы не сбросили послание на отдельный диск или на флэшку?
— Ч-чёрт! — Ватшин хлопнул себя ладонью по лбу. — Конечно, я сделал копию.
Он начал копаться в этажерке дисков, залез в стол, сбегал в спальню, вернулся, бледный и растерянный.
— Не могу найти.
Иван Петрович покачал головой.
— Сядьте, успокойтесь. Давайте вспоминать, кто у вас был в последнее время в кабинете. Можно, я приглашу одного товарища с аппаратурой? Он поищет следы гостей… непрошеных.
— Приглашайте, — махнул рукой расстроенный Ватшин.
Иван Петрович вынул айком.
— Солома, кликни Дэна и подъезжай с ним к писателю Ватшину на Севастопольский, дом сорок три.
Ватшин начал искать диск снова, более тщательно, однако все его усилия оказались тщетными. Единственное, что он обнаружил, было отсутствие должного порядка в кабинете.
Книги стояли ровно, но не так, как прежде, диски и флэшки лежали с виду в тех же позициях, но не в той последовательности, в какой он их хранил.
— Здесь кто-то копался…
— Я это уже понял, — сказал Иван Петрович. — Время у вас есть?
— Да, я никуда не собирался.
— Тогда давайте поговорим о послании, пока придут мои парни. Вы даже не представляете, какой силы материал получили.
— Почему же, интересная гипотеза.
— Это не гипотеза, это реальность, уважаемый Константин Венедиктович. Я не знаю, почему носители чужой этики — те самые ксенотики, как мы их называем, — допустили просачивание суперважнейшей информации в эфир, пусть и в виде фантастического романа, однако это произошло, и, боюсь, вы теперь представляете для них нешуточную опасность. А они люди серьёзные, точнее, нелюди, и не остановятся ни перед чем, чтобы остановить утечку. То, что директор издательства отказался печатать доптираж вашего романа, только первая ласточка.
— Но я же ничего плохого не сделал, — наивно воскликнул Ватшин.
— Какая разница? Для них это дела не меняет. Мы поможем вам, но и вам теперь придётся рассчитывать каждый свой шаг.
В дверь позвонили.
Заместитель директора ФСБ Феофан Свиридович Кузьмичёв имел интеллигентнейший вид и походил скорее на дирижёра симфонического оркестра, нежели на адепта секретной службы. Волосы он зачёсывал назад, носил очки и слушал собеседника с благожелательным выражением лица, как учитель ученика.
В кабинете, кроме него, находились ещё трое посетителей: двое мужчин в строгих костюмах и полная женщина в малиновой кофте и юбке почти такого же цвета.
Гордеев остановился на пороге.
— Проходите, садитесь, — сказал Кузьмичёв с мягкой непреклонностью.
Гордеев поздоровался со всеми одновременно, сел, положив перед собой на стол чёрную папочку.
— Докладывайте.
— Они опередили нас.
— Подробнее.
— К великому сожалению, наши аналитики пропустили роман Ватшина «Никому не верьте», где раскрываются многие тайны ксенотиков. Я давно предлагал организовать специальный отдел по анализу произведений…
— Позже на эту тему.
— Сами ксенотики тоже «прохлопали» ушами, судя по внезапному появлению романа. Но мы отстали и от них. Нелюди начали заметать следы.
— Замели?
— Не успели. У Ватшина исчезли все записи и черновики романа, а также файл, присланный ему небезызвестным нам Кротом, сотрудником российского отдела «Викиликс». Кстати, своё послание он подписал фамилией Кротов.
Мужчина, сидевший напротив Гордеева, осанистый, круглоплечий, с породистым важным лицом, шевельнулся, но, заметив взгляд Ивана Петровича, застыл как монумент, пробормотав: