Тот подошел.
— Вы получили мои вещи?
— Точно так, сэр Чарльз.
— А вино у вас есть?
— Заказал пять ящиков, сэр.
— А табак?
— Волокнистый крепкий из Тринадато.
— А в пикет вы играете?
— Играю недурно, сэр.
— Тогда подымайте якорь, и с Богом!
Дул свежий восточный ветер, и солнце уже проглядывало через утренний туман.
Дряхлый губернатор продолжал хромать по палубе, придерживаясь одною рукою за борт.
— Теперь вы, капитан, очутились на государственной службе, — прокаркал он снова, обращаясь к Скарроу, — правительство по пальцам считает дни, ожидая моего приезда. У вас полный груз на корабле?
— Да, сэр Чарльз.
— Вот и прекрасно. Жаль только, что я — слепой и больной старик. Моя компания не доставит вам удовольствия.
— Совершенно напротив, ваше превосходительство, ваше присутствие — для меня великая честь. Я очень сожалею о том, что у вас болят глаза.
— Да, да, а все проклятое южное солнце и эти белые улицы Бассетерра.
— Я слышал, что у вас была также перемежающаяся лихорадка?
— Да, лихорадка задала мне хорошую трепку.
— Мы отвели каюту и для вашего врача.
— Ну, едва ли мы дождемся этого плута. Он и не думает ехать. Практика у него в купеческих домах хорошая, вот он и уперся.
Вдруг губернатор поднял вверх руку, украшенную кольцами. С берега донесся глухой пушечный выстрел.
Капитан удивился.
— Это с острова стреляют; уж не сигнал ли это, чтобы мы возвратились назад?
Губернатор рассмеялся.
— А разве вы не слыхали, что сегодня утром должны были повесить пирата Шаркэ? Я приказал сделать залп в тот момент, когда негодяя вздернут на воздух. Мне хотелось знать, когда именно это произойдет. Теперь дело сделано. Шаркэ наступил конец.
— Конец Шаркэ! — подхватил капитан.
Этот возглас был подхвачен всей командой, которая стояла группами на палубе, глядя на красноватую полоску удаляющегося острова.
Судно выходило при самых счастливых предзнаменованиях в западный океан. Больного губернатора все на корабле полюбили. Все моряки были благодарны ему за избавление от Шаркэ. Если бы не губернатор, негодяя отправили бы на Ямайку, а оттуда он, подкупив судей и полицию, бежал бы.
За обедом губернатор рассказал много анекдотов об умершем пирате. Старик оказался очень любезным и обходительным человеком. Между прочим, он обладал способностью применяться к пониманию людей низших, чем он, по положению. Капитан и штурман были от него прямо в восторге. Они чувствовали себя свободно, точно с товарищем беседовали, а не с высокопоставленным сановником.
— Ну, а как Шаркэ держал себя на суде? — спросил капитан.
— Ну, на суде он обнаружил присутствие духа. Шаркэ — человек представительный.
— Ну, какой же он представительный! Я слыхал, что у него была пребезобразная рожа, — заметил штурман.
— Да, иногда он бывал безобразным, — согласился губернатор.
— А вот один китобой из Нового Бедфорда говорил мне, что он во всю свою жизнь не забудет глаз этого Шаркэ. Глаза у него были светлые, светло-голубые, а веки красные и в складочках. Правда ли, сэр Чарльз?
— Увы, у меня у самого глаза так слабы, что я не вижу глаз других людей. Но, насколько мне помнится, главный мой адъютант описывал глаза пирата именно так, как вы описываете. И, кроме того, адъютант рассказывал, что глупые присяжные заседатели терялись всякий раз, как подсудимый на них глядел. Этим присяжным надо радоваться, что Шаркэ умер. Шаркэ не оставлял ни одной обиды не отомщенной. Что, если бы он остался жив, да если бы кто-нибудь из этих присяжных попался ему в руки? Он сделал бы из них всех соломенные чучела.
И, сказав это, губернатор рассмеялся — рассмеялся тонким, пронзительным смехом, напоминающим лошадиное ржание. Моряки тоже рассмеялись. Им пришло на мысль, что Шаркэ — далеко не единственный пират, которого можно встретить в западных морях, и что и их может постигнуть участь, которая постигла бы присяжных заседателей в таком случае, если бы Шаркэ остался жив.
Вина пили много. Окончив одну бутылку, раскупорили другую, а затем губернатор потребовал третью «для ровного счета». Капитан и штурман отправились после этого выполнять свои обязанности.
Продежурив четыре часа на вахте, штурман снова спустился в каюту и изумился. Губернатор продолжал сидеть за столом, попыхивая трубкой, и перед ним красовались шесть пустых бутылок.
«Ну, — подумал штурман, — хорошо еще, что нам пришлось пить с губернатором Сент-Киттса в то время, как он болен. Упаси Боже, попасть к нему в компанию в то время, как он здоров».
Путешествие «Утренней Звезды» было благополучно, и через три недели она очутилась у устья Британского канала. Больной губернатор с первого же дня начал поправляться и сделался энергично деятелен. Люди, защищающие пользу вина, могли бы сослаться на его пример, ибо он повторял каждый вечер то же самое, что проделал в первый день. Несмотря на это, он вставал рано и уже при первых лучах восходящего солнца выходил на палубу и беседовал с матросами. При этом он страшно интересовался всем, что касалось управления кораблем. Если бы не слепота губернатора, он ни в чем не уступил бы никому на судне. Но и это неудобство было устранено. Капитан приставил к губернатору спасенного им уроженца Новой Англии. Этот рослый моряк водил его по кораблю и садился возле него по вечерам, когда губернатор играл в карты. Без посторонней помощи губернатор не мог бы счесть выигрыша или отличить короля от валета.
Этот Эвансон служил губернатору с удовольствием, и это было вполне естественно. Ведь Эвансон был жертвою негодяя Шаркэ, а губернатор отправил этого Шаркэ на виселицу. Американец с величайшим удовольствием сопровождал губернатора на его прогулках, а по вечерам с величайшим удовольствием стоял за его стулом и подавал ему прикуп.
Губернатор почти всегда выигрывал, и когда «Утренняя Звезда» стала подходить к Англии, в карманах капитана и старшего штурмана оставалось очень немного.
Скоро морякам пришлось узнать, что у сэра Чарльза Эвана преотвратительный характер. Противоречий он не выносил совершенно. При малейшем намеке на противоречие нос его поднимался кверху, а бамбуковая трость начинала свистать по воздуху. Однажды он съездил палкой по голове плотника за то, что тот его случайно толкнул, проходя по палубе.