Девушка, знавшая моряков и их манеры, инстинктивно сделала шаг вперёд, но затем снова остановилась.
— Чего вы от меня хотите? — серьёзно спросила она. — Шли бы домой спать.
— Дом у моряков там, — он кивнул в сторону гавани, — на корабле.
— Ах так?
— Ага.
— Ну и отправляйтесь туда.
— А если я не хочу?
— А чего вы хотите?
Павел, помолчав, подошёл поближе к девушке, стоявшей у каменной ограды.
— Шутник, — бросила она, отходя от него.
— Может, и вправду шутник, — пробормотал Павел и пошёл следом. В нём снова пробудился юношеский задор, из-за которого он, бывало, лез в драку.
— Обождите!
Девушка не останавливалась.
— Послушайте, мадемуазель, гёрл, леди, проводите-ка меня на корабль. Я пьян. А то без вас попаду ещё под машину.
Девушка не остановилась, думая, наверное, лишь о том, как бы отвязаться от моряка. И пришлось Павлу Ивановичу, 25-летнему белокурому моряку, в одиночестве возвращаться в порт. Он поругался с портовым вахтёром, потребовавшим предъявить документы, чуть было не набросился на того с кулаками, но сумел всё-таки обуздать, себя. Забравшись затем на койку, проспал до полудня.
Примерно через неделю, бродя по городу, Павел купил в каком-то неказистом киоске газету и неожиданно услышал знакомый голос:
— Морячок, сдачу забыли!..
Киоскёрша оказалась той самой девушкой, которая повстречалась ему ночью.
С тех пор прошло 25 лет. Павел Иванович никогда не думал, что время столь быстротечно.
Лишь порою, сидя в кино, наблюдая, как играют «Марченки» или «Гурченки» — так он обычно выражался о тех артистках, которые напоминали ему молодую девушку в синей юбке, — он чувствовал, как его старое выдубленное и избитое жизнью сердце пронзает светлая боль воспоминании.
И опять вспомнилось, что прошло целых четверть века. Теперь у него уже две дочки. Одна из них вышла замуж за офицера, другая дружила с парнишкой из профессионально-технического училища. Замужество первой сошло гладко, молодые подошли друг другу. Володя понравился и Кире Андреевне и тестю.
Павлу Ивановичу был по душе также и Анин дружок. Однако Кира Андреевна поглядывала на парнишку косо, лишь из вежливости не указывая ему на дверь. Подумайте, какой-то ремесленник, а имеет виды на дочь капитана дальнего плавания и ныне начальника экспедиционного лова.
У семьи Закурко есть своя автомашина, водит её та же Кира Андреевна. Их дом изобилует коврами и всякой мебелью. Павел Иванович привык к комфорту, и судьбе было угодно чтобы каюта на новом базовом корабле оказалась не менее комфортабельной. Но иногда, вышагивая по железному, скользкому от рыбьей чешуи палубному настил беседуя с рабочими в ватниках и высоких резиновых сапогах он, как ни странно, ощущал, что настоящая жизнь миновала его, пронеслась стороной, что где-то далеко-далеко то утро, когда он, стоя у каменной ограды, смотрел на морские суда и радовался предрассветному прохладному ветерку.
Его жена — в прошлом простенькая продавщица газет Кирочка — уже давно нигде не работает. А сейчас и радиограмму шлёт: почему опоздал поздравить? И в самое горячее время для него время когда случается, по двадцать часов не сомкнуть глаз.
— Ну что ж, такова жизнь, — как бы оправдывался он, хотя и знал, что этими словами обманывает себя. Однако не мог Павел Иванович согласиться и с теми кто гововаривал: «Любовь моряка — вы сами знаете какою она бывает порой». Любовь у Павла Ивановича не была такою, он любил свою жену, свою Киру и хотел относиться к ней по-прежнему, несмотря на то, что порою страдало его мужское самолюбие.
Сколько раз приходилось Кире ожидать его возвращения из морских рейсов. Никогда не изгладится из памяти их первая встреча после войны. Он ехал с фронта подчас «зайцем», едва втискиваясь в битком набитые вагоны. Все военные годы Кира провела в захолустной сибирской деревне, работая с утра до ночи, чтобы прокормить малолеток-дочерей и себя. Четыре года не было от мужа никаких известий: в первый месяц войны она проводила Павла на торпедный катер и с тех пор ни одного письма. Исхудавшая, загорелая до черноты, в старом ситцевом платье, она бросилась ему на шею и разрыдалась. И в этот вечер выплакала всю боль, которую все эти годы она испытывала в холодной Сибири, всю свою материнскую любовь и женскую гордость.
Павел тогда словно онемел, потрясённый встречею с семьёй, а после сказал:
— Ничего. Начнём всё заново.
Жена в ответ опять всплакнула.
— Заживём… да, да… заново…
Он помнил, какой была Кира в первые послевоенные годы. Со дня на день крепла его любовь к ней, любовь, возрождённая после долгой разлуки. Вот она — жена — стоит на пирсе, моложавая, радостная, загорелая, в белом платье. У неё открытые красивые плечи, словно изваянные искусным скульптором. Она прижимает к груди яркий букет. Тогда Павел Иванович чувствовал себя помолодевшим на добрый десяток лет.
На суше рядом с Кирой он не представлял, какую огромную роль играет женщина в жизни моряка.
А когда снова наступал срок и он покидал семью, когда рядом не было Киры, воспоминания о ней постепенно очищались от всего наносного, житейского. В него вселялся морской покой, и в то же время в нём оживала морская тоска по счастью. И она — Кира Андреевна — была для него этим счастьем, светлым, надёжным.
Признаться, в первые годы супружества, в годы медленного продвижения по служебной лестнице ему было по душе, что Кира изменилась: скромная девушка стала волевой и энергичной женщиной. Она привыкла хорошо одеваться, следуя моде, прекрасно обставила квартиру. Ему нравилось, как жена ухаживала за ним во время короткого отдыха перед новым морским походом.
Выходило так, что одновременно с повышением мужа на службе преуспевала в своём личном мирке и Кира Андреевна. У неё появились новые знакомства, новые туалеты, новое отношение к людям, порождённое возросшим самомнением. И всё-таки она — жена и мать — была любима. Даже манера Киры Андреевны ходить с гордо вскинутой головой нравилась мужу.
В начале их совместной брачной жизни Павлу Ивановичу казалось порою, что он обладает какой-то самостоятельностью. Идёт куда хочет и когда хочет. Однако теперь к тем немногим дням, которые он проводил на берегу, можно было отнести излюбленное выражение боцмана:
— Жена, Павел Иваныч, это, скажу я, вроде Северного моря. Волны будто бы и нету, а всё бьёт, любит не отпускает.
И ещё добавлял боцман:
— У нас жёны дома посиживают, нас дожидаются, а глядишь, кабальеро (он подразумевал под этим словом испанцев и португальцев) даже корабли женскими именами крестят: Санта-Мария, Санта-Евгения, Санта-Элиза. Не прожить им без женщин.
Думая о Кире, Павел Иванович не удивлялся, когда молодые моряки приходили просить его:
— Отпустите меня на берег, уйдёт ведь она к другому. Знаю я женскую натуру.
Он понимал это нетерпение молодых, но сделать ничего не мог.
Кое-кто высказывался по-иному:
— Да ты только пройдись по главной улице — сразу баба отыщется. А разговор у неё один: «Будешь зарабатывать триста — айда в загс, а двести — маловато!»