Пришлось повторить маневр. И с тем же результатом. Родители, значит, еще не пришли. И Володи-гостя тоже, оказывается, не было… Мою задачу это только осложняло. Приходилось отпирать самому и самому вносить дубленку и магнитофон, а домашние или кто-то из них могли ведь появиться в любую секунду…
Торопясь, стараясь не думать ни о чем, я сунул вещи гостя туда, откуда брал. И успел выкатиться прочь, прихватив с собой свой теплый плащик.
Может быть, кто-то воображает, что убегать из дому бог весть как приятно?.. Дрогнешь в пустых сырых подворотнях, а за окошками, при свете, в тепле люди пьют себе чай с вареньем и с бубликами. И улыбаются: ни перед кем они не виноваты… А если даже тебе повезет: кто-то выставит на лестницу старое кресло, то и пригревшись в нем, все равно ощутишь внутри тоску и холод. Будто это не кресло, а необитаемый остров, к которому уже не придут корабли.
Я уснул лишь с рассветом, повернув кресло к стене.
Так начались те последние странные дни, когда я жил еще в родном измерении, но уже немножко в нем и не жил… Во всяком случае, родного дома у меня в те дни уже не было.
На следующее утро я столкнулся с Геркой.
— Наконец-то, Валет, — заорал он с ходу. — Бежим!
Он был в отцовых альпинистских сапогах с шипами, на шее болтался театральный бинокль. А бежать он собрался, конечно, на базу. Мне же все равно было теперь куда идти.
Я приготовился к долгой ходьбе — вчера мы брели минут так пятнадцать. И какой дорогой! От лазанья и прыжков до сих пор болели икры. Правда, теперь я даже радовался такому пути: все-таки отвлекает… Однако стоило нам вылезти на крышу, Герка как заорет:
— Нет-нет! Не туда. Давай за мной, сворачивай!
Мы свернули за чердачный козырек, сделали два прыжка — и вот он знакомый каменный мешок! Я только и мог сказать:
— Послушай! А их что? Две?
— Сто две!.. А ты не думал, Валет, что, может, сегодня рано-рано кто-то уже лазал здесь и отыскал этот ближайший путь?
Вот это да! Чтобы мой Герка — такая соня — да поднялся рано-рано?.. Впрочем, ему при его будущей специальности надо учиться преодолевать недостатки…
Но на базе не происходило сейчас ничего.
Единственное на что стоило глядеть, был Геркин заплывший глаз. Потрясающий синячище! Багровое переходило в оранжевое, оранжевое — в изумрудно-зеленое, и все замыкалось в черную рамку, точно как на картине "Рассвет в космосе". Это украшение навело на мысль о доме, и я спросил:
— А мои предки звонили вчера твоим?
Не хотел я про это ни думать, ни тем более спрашивать! Ну что с того, что, увидев дома искалеченный магнитофон, мама стала искать меня, обзванивая знакомых? Она делала так всегда…
— Да нет. Не слыхал. Не звонили.
Если бы не этот ответ, я, наверное, не вошел бы уже в свою квартиру ни разу…
Сперва я надавливал на звонок как всегда — отбежав на пол-этажа. Потом вставлял в замок ключ, а в мозгу роилось: "Почему она не звонила? Заболела? Отправили в больницу?" И пальцы дрожали, мешая отпирать. Припомнились папины слова: "А ты доведешь-таки мать до инфаркта!" Билась одна лишь мысль: "Господи! Да я больше ни за что!.. Никогда-никогда!.. Пусть бы только обошлось вот теперь…"
И обошлось. На стене в передней белела записка: "Валёк! Шуба уже зашита. Магнитофон починим. Не убегай больше. Целую. Мама".
Уф! Я вздохнул с облегчением… Мамина подушка пахла, как пахнет одна моя мама. Мамой пахло и в платяном шкафу, где в углу на гвозде висел ее белый запасной халат… В прошлом году, когда я убежал из дому в первый раз, мама не пошла даже на работу. Но больным врач нужен каждый день, а мама — врач в туберкулезном институте. Записки мама писала всегда ласковые. Я прямо видел, как при бледном утреннем свете у столика в прихожей уже в пальто мама стоя пишет мне на своем медицинском бланке…
Выскочив на кухню, я схватил со сковородки картофелину — не ел ведь со вчерашнего дня. Облизал пальцы. И набрал было номер маминого рабочего телефона, готовый сказать: "Мамуль! Это я…" Но тут в голову пришла одна мысль — и я бросился по комнатам, заглядывая в углы, распахивая шкафы, выдвигая ящики. Я искал… Ан нет, Володиного магнитофона не было нигде.
"Эх, дурень-дурень! — говорил я себе. — Если уж брать у Володи маг, так не вчера. Брать надо было сегодня!.." Я вспомнил, что как раз сегодня — двадцать девятого мая — день рождения Ники из нашего шестого «а». И на него непременно прибудет ее сестра Катерина.
Дело в том, что на Никин день меня в этот раз не пригласили. Когда мы были маленькие, тетя Инга — Никина мама всегда меня к ним звала. Но теперь распоряжалась сама Ника.
Однако если бы в руках у меня оказался настоящий репортерский маг… С ним можно и без зова прийти куда угодно. Я пришел бы, а Катерина бы сказала: "Ой, какой прекрасный маг!" А я сказал бы ей: "Здравствуй"…
А может, в крайнем случае, подойдет и немного сломанный маг? Я мог бы сказать потом: "Ах, а я не знал, что он сломался!"
Но магнитофона не было нигде-нигде: сдали уже, наверное, в ремонт. Между тем пошел уже пятый час — маме звонить поздно, она скоро придет сама…
Мысль эта меня испугала. Неужели вот сейчас придется встретиться с родителями с глазу на глаз? Я чувствовал теперь, что этого просто не смогу. Во всяком случае не так сразу. Может быть, чуть позже, когда соберусь с силами?
И, забыв данное себе обещание, я бросился прочь. Но все же задержался, чтобы начертать поперек маминой записки огромными печатными буквами: "Жив и здоров!"
Если бы Нина Александровна — тетя Нина с папиной работы — училась в нашем классе, ее бы так и звали: «Нравиться». Это было ее любимое слово, она произносила его в минуту раз пять. Но мама говорила, что смеяться над этим просто грех, ведь тетя Нина самый добрый человек в округе.
Так считала не одна только мама. Тетя Нина переехала к нам во дворы недавно, и у папы на работе она была тоже новенькая, но доброту ее признавали уже все.
Испытал ее на себе и я, хотя было это, правду сказать, не так уж приятно: тетя Нина притащила вдруг к папе на работу аквариум для моих будущих рыбок. (Папа считал почему-то, что для моего гармоничного развития необходимы рыбки. Но считал он так давно: когда я был еще в пятом классе. Тогда аквариума не достали.) И надо же было, чтоб мы с моим Геркой завернули на папину работу как раз в тот день! Хотели попросить на кино. Папы в отделе не было. А вокруг тети Нининого стола собралась небольшая толпа и говорила разом:
— Какая роскошь! Да это же целое море! Нина Александровна, вы ангел во плоти!.. Нина! Вы с ума сошли — такая хрупкая женщина и таскать такую тяжесть! Да я б никогда, ни ради каких разлюбимых детей!
Тут они заметили нас с Геркой и начали:
— А, сам герой дня! Он как почувствовал!.. Валя, ты только взгляни, что тебе принесла наша тетя Нина!
Аквариум был гигантский.
— Валя, ты рад? Хотел такой?
По правде сказать, рыбки мне были ни к чему. Я хотел собаку — ирландского сеттера, я назвал бы его Лорд…
— Рад. Хотел. Спасибо вам, тетя Нина.
И пришлось нам с Геркой вместо кино тащить на себе домой эту огромную банку… Но тетя Нина была тут ни при чем: откуда ей знать, что я хочу не рыбок, а Лорда?
Теперь тетя Нина помогала тете Инге печь именинный пирог. Через приоткрытую форточку слышно было, как они переговариваются на кухне: сперва обсуждали, сколько класть изюму, потом втыкали свечки — тринадцать свечей по числу полных Никиных лет…
А на улицу лился праздничный вкусный запах.