Гонзик нахмурился.
— Сказал, — упрямо подтвердил он. — Можете донести на меня.
Доктор тоже весело улыбнулся, а Гонзик насупился еще больше.
— Не знаю, что здесь смешного? — сердито заметил он. — И не знаю, зачем ты твердишь об этом?
Лицо доктора стало серьезным.
— Извини, — сказал он. — Я совсем не собираюсь смеяться над тобой. А Крапке тебя не выдаст. Он наш человек, потому я и заговорил при нем напрямик. Ты сказал, что хотел бы помочь. Так поговори с ним об этом.
Человек в кресле снова весело осклабился.
— Помощники нам нужны. Нужен каждый, кто ненавидит нацизм и Гитлера. Что бы вы могли сделать для нас?
Гонзик смутился и покраснел.
— Что угодно… — неуверенно сказал он. — Вернее… я не знаю, что вам нужно… Оружия у нас нет, одни голые руки. Ими мы и можем помочь.
— Оружие очень нужно и нам, — сказал Крапке. — Немного у нас есть, но для всех его не хватит. Могли бы вы раздобыть оружие?
Гонзик с минуту стоял молча.
— Вы меня просто ошарашили. Впрочем, вы правы, долгие околичности ни к чему. Но с оружием дело не так-то просто. Где его взять?
Крапке внимательно поглядел на него.
— При вашей роте — пятнадцать солдат.
Гонзик медленно покачал головой, потом озабоченно наморщил лоб. Через минуту он поднял взгляд на Крапке.
— Я думаю, что это удастся.
Крапке подал ему руку.
— Благодарить тебя не буду.
Гонзик вспомнил, что в палате его ждут товарищи и поспешил к себе. Ребята уже собирались уходить.
— Испортился ты, — проворчал Мирек. — Товарищи пришли к тебе в гости, а ты якшаешься с каким-то нацистом.
Гонзик покосился на спящего Гастона.
— Ребята, — сказал он. — Битва за Сталинград кончена. Немцев разгромили.
Карел тихо свистнул и взволнованно помял пальцами заросший подбородок.
— Черт подери, вот это здорово! Немцы сообщили?
— Нет, не они. Они еще помолчат несколько дней. Москва.
Пепик вытянул губы и поднял брови.
— Это, конечно, очень отрадно, но для нас освобождение придет с запада. Не думаешь же ты, что Сталинград определит исход войны? Что русские начнут наступление и пробьются в Германию? В такую-то даль!
— Именно так я и думаю, — твердо сказал Гонзик.
— И да спасет тебя вера твоя, — отозвался Пепик, нахлобучивая кепку.
Мирек на минуту онемел от удивления.
— О господи! — взволнованно произнес он. — Впервые за всю войну немцы биты!
— Во второй раз, — поправил его Гонзик. — Впервые это было под Москвой.
— И как только Адольф скажет об этом народу? — рассуждал Мирек, выходя вслед за Пепиком. — Ведь он обещал, что Сталинград будет взят.
— Вот он и взят! — улыбнулся Гонзик и, слегка сжав Карелу руку, задержал его в дверях. — Пошли мне сюда Кованду или зайди завтра сам, — прошептал он. — Сегодня я не могу… — Он кивнул на Мирека и Пепика.
Карел подмигнул: понимаю, мол, и Гонзик проводил товарищей до выхода.
— Мы еще придем к тебе, — пообещал Мирек. — Но лучше скорей возвращайся ты сам. Не хватает тебя в нашей комнате.
Вечером Гонзик опять сидел у доктора. Тот читал, а Гонзик играл на пианино и слушал радио. Говорили они очень мало.
— Если я тебя спрошу, что вы замышляете, ты мне скажешь? — спросил Гонзик.
Доктор снисходительно улыбнулся.
— Нет, не скажу.
— А почему?
— Каждый из нас знает совсем маленький участок подполья и лишь нескольких ближайших товарищей. Это не потому, что мы не верим друг другу, а в интересах безопасности нашего дела.
Гонзик вошел в палату тихо, чтобы не разбудить Гастона. Раздеваясь в темноте у своей постели, он услышал слабый приглушенный хрип. Гонзик бросился к выключателю и зажег свет. Гастон лежал на полу, с петлей на шее, сделанной из кожаного пояса, другой конец которого был привязан к изголовью кровати. Глаза у него вылезли из орбит.