— Садитесь, Старичков, — сказал он, кивая на кресло. — Курите, если желаете.
Я сел. Что-то в тоне генерала заставило меня сразу почувствовать, что разговор будет не совсем обыкновенный.
Все же я очень удивился, когда Шатов, опустившись в рядом стоящее кресло, спросил:
— Слушайте, Старичков, как звали того профессора, который заставил вас уйти с биологического факультета?
Когда-то, когда меня принимали на работу, я подробно рассказывал Шатову свою биографию и упоминал об этом случае, но никак не думал, что он это помнит.
— Костров, — сказал я.
— Андрей Николаевич?
— Да.
— Значит, у вас были с ним скверные отношения?
Я удивился:
— Нет, почему? Обыкновенные, как у студента с профессором. Зачет я ему сдал хорошо, и он даже меня похвалил.
— Но он помнит вас или нет, как вы думаете?
— Не знаю. Он, может быть, и забыл.
Я вспомнил о Вале и невольно подчеркнул, что забыть меня мог только он, то есть сам Костров. Шатов почувствовал это и сразу насторожился:
— Почему вы подчеркиваете, что он забыл?
— Да нет, Иван Гаврилович, — сказал я, смутившись, — просто так. Я немного ухаживал за его дочерью и думаю, что, может быть, она меня помнит.
Шатов посмотрел на меня, наклонив голову:
— Об этом вы мне не рассказывали.
— Я не думал, что это может вас интересовать.
— Конечно, — согласился Шатов. — Это и не могло интересовать меня.
Он задумался. Я положительно недоумевал, почему вдруг возник этот разговор.
— А с тех пор вы не виделись с Валентиной Андреевной и не переписывались с ней? — спросил Шатов.
— Нет.
Меня поразило, что он знает даже ее имя.
Шатов, помолчав, сказал:
— Я только потому задаю вопрос, что он важен для дела: ваше внутреннее отношение к ней сейчас такое же, как и прежде?
Я еще больше смутился. Кабинет начальника не место для таких разговоров, и, кроме того, все это было очень неожиданно.
— Дело давнее, Иван Гаврилович, — сказал я. — Я в то время был очень молод. Да и она девчонкой была. Что ж, ей тогда двадцати лет не было.
— Ну хорошо, оставим это. Значит, вы с тех пор, как бросили биологию, совсем потеряли Костровых из виду?
— Совсем потерял. Только перед войной прочел в газете, что он делал доклад на коллегии Наркомздрава о какой-то своей вакцине.
— А вы знаете, что это за вакцина?
— Нет, в газете ничего не говорилось.
— Я сегодня поинтересовался этим делом, — сказал Шатов. — Я не биолог. Вы лучше поймете. Речь идет о послераневых осложнениях.
— Газовая гангрена, шок и так далее? — спросил я.
— Вот-вот. Вы, значит, знакомы с этим вопросом?
— Очень немного.
— По-видимому, это очень важно. Кроме того, сама история открытия — одна из самых странных историй нашего времени. Но об этом после. Какие вы ведете сейчас дела?
Я перечислил.
— Придется их передать другому.
— А мне вы поручите новое дело?
Шатов рассеянно посмотрел на меня и слегка кивнул головой.
— Совершено очень странное преступление, Старичков, — сказал он, задумавшись, и повторил: — очень странное. Обстоятельства складываются так, что его необходимо раскрыть молниеносно. В один… ну, в два дня. Условия работы будут не совсем обычные. Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
— Нет, не приходилось.
— А боитесь?