— Знаешь, если мы будем продолжать в том же духе, то можем говорить, говорить и говорить, так ничего и не сказав друг другу.
— Да, но зато так надежней.
Она, прищурившись, посмотрела мне прямо в глаза:
— Думаешь? Ладно, тогда скажу я. Мне вообще не надо было выходить замуж за Кена. Вообще!
— Тебе не следует выходить из образа, Ники. Во всяком случае, пока, — сказал я. — Не забывай, ты ведь убитая горем вдова.
— Да, я причинила тебе боль, я знаю. Очень сильную боль.
— На самом деле?
— Не надо отвечать ударом на удар. Только не сейчас. Может быть, чуть попозже, но только, пожалуйста, не сейчас. Вот что я хочу тебе сказать....
— Слушаю.
— Наш брак был большой ошибкой, я поняла это уже через шесть месяцев после свадьбы. Но Кен искренне любил меня, а я уже успела причинить боль слишком многим людям, поэтому изо всех сил старалась сделать его счастливым.
— Боюсь, не очень успешно, Ники. Мягко говоря. Во всяком случае, судя по тому, что мне довелось слышать...
— Значит, тебе прекрасно известно, каким он был последние несколько месяцев. И я ничего, поверь, совсем ничего не могла сделать, Геван. Господи, как же я старалась! Но он... он догадывался, что все совсем не так, что я просто притворяюсь... делаю ему что-то вроде одолжения. Хотя я никогда, ни разу не сказала, даже не намекнула, что сожалею о своем замужестве.
Я поставил пустой бокал на стол и отодвинул его в сторону.
— Что само по себе вызывает забавный вопрос, Ники. Зачем же ты вышла за него замуж?
— Честно говоря, Геван, долгое время я сама не понимала, как это случилось, почему я сделала эту ужасную вещь по отношению к тебе... к нам обоим. У нас ведь все было так хорошо. Просто прекрасно. Нельзя было так поступать. Увы, я только потом это поняла. Слишком поздно.
— При помощи диаграмм?
Она наклонилась вперед:
— Мы с тобой оба сильные люди, Геван. По-своему, может, даже слишком сильные. Желаем всегда быть только хозяевами положения и, как ты бы сказал, все решать самостоятельно. Кен был намного слабее. Ему нужна была я, нужна была опора в жизни, наверное, даже кто-то вроде матери. Тебе я такой никогда не была нужна. Вообще! А ему — да. У него это было написано на лице.
— А у меня, значит, нет.
— Не совсем так. Все началось так странно, как бы застало нас врасплох. Мы ведь совсем не ожидали, что так случится. А потом все дальше и дальше. Обратного пути, казалось, уже не было, и у нас не оставалось иного выхода, кроме как найти время и место, чтобы сказать тебе об этом. Мы собирались сделать это как раз в тот вечер, когда ты неожиданно пришел и... все увидел. Я никогда не забуду ни тот вечер, ни твоего взгляда, Геван.
— Вообще-то моя память тоже хранит эти воспоминания, Ники. Четко и, думаю, навечно.
— Знаешь, я слишком долго тебе врала, Геван, и сейчас хочу быть с тобой честной. До конца честной. Хочу сказать тебе все как есть. Мне его не хватает, очень не хватает. С ним было хорошо, иногда даже очень хорошо, но я его не любила, поэтому без него мне совсем не так, как без тебя, Геван. Мне трудно, поверь, очень трудно глядеть на тебя, говоря эти слова, но... но даже если бы не этот дурацкий, нелепый несчастный случай, мы с Кеном рано или поздно, но все равно разошлись бы, и тогда... тогда, дорогой, я в любом случае прибежала бы к тебе и на коленях умоляла бы о прощении. На любых условиях, лишь бы ты принял меня назад. Сейчас я говорю честно, Геван. Еще раз прошу, поверь. — Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. — Я приползла бы к тебе, Геван.
Я тоже посмотрел ей в глаза. Они, казалось, заметно потемнели.
— Думаешь, это поможет?
— Хочешь сказать, уже поздно, да? — спросила она. Ее голос звучал мягко и как бы издалека, отстраненно. Не вопрос, а скорее констатация печального факта, принятие трагической ошибки, навсегда изменившей наш личный, некогда особый мир. — Слишком поздно, — обреченно покачивая головой, повторила она, отворачиваясь от меня.
Ники, моя Ники, прямо напротив меня, совсем рядом, стоит только протянуть руку... такая близкая и такая доступная. Импульс внезапного и столь хорошо знакомого желания заставил меня вскочить на ноги до того, как я успел бы взять себя в руки. Мой уже пустой бокал опрокинулся и с мягким стуком упал на ковер. Она сидела, по-прежнему отвернувшись от меня. Так длилось, казалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Затем, неторопливо поставив свой бокал на стол, она со свойственной ей природной грациозностью и непринужденностью тоже встала, подошла ко мне, остановилась всего в нескольких дюймах, затем медленно начала поднимать на меня глаза с беспощадностью, как у нас в свое время было принято говорить, «взрыва без предупреждения».
После этого осознания происходящего ее взор вдруг затуманился, рот чуть затрепетал, губы стали мягкими, влажными и даже слегка набухли, когда она их раскрыла. Голова чуть склонилась набок, колени, будто от необъяснимой слабости, слегка согнулись, тело, казалось, стало мягким и податливым, а мышцы бедер и живота слегка, но заметно запульсировали.
Для нас это всегда означало впадение в состояние некоего магического транса, которое неизбежно кончалось бешеной и ненасытной любовной игрой на ближайшей кушетке, кровати, ковре или даже на травянистой лужайке. Где угодно, но только немедленно, не откладывая ни на секунду! Мы этого никогда заранее не планировали — оно как хищный зверь вдруг накидывалось на нас, и мы уже ничего не могли с собой поделать... Я крепко обхватил ее плечи, сильно сжал руки, ощутил горячее дыхание на своей шее, услышал громкий призывный зов боли и страстного желания, почувствовал, как напряглись ее упругие мышцы, якобы пытаясь освободиться от моих объятий. Наша обычная игра, подсознательное продление предстоящего наслаждения. Я знал, с какой страстью она снова бросится в мои объятия, как только я ее отпущу, какими поразительно сильными окажутся ее руки, каким счастливым будет ее громкий вскрик страстного желания, какими необычайно вкусными покажутся мне ее жаркие, влажные губы, которые с силой вопьются в мои...
Неожиданно снаружи послышался отчетливый шорох автомобильных шин. Затем он прекратился, громко хлопнула дверца. Я держал ее в объятиях, пока не почувствовал, как ослабла сила ее рук, затем отпустил в реальный мир — рот вдруг закрылся, взгляд стал отчетливо осознанным, тело напряглось и выпрямилось... После нескольких секунд почти животной ярости от того, что столь желанная жертва ускользнула, я почувствовал огромное облегчение. Если бы не эта случайность, я вряд ли смог бы остановиться — впрочем, равно как и она, — после чего мне всю жизнь пришлось бы стыдиться и горько жалеть о том, что случилось. Без каких-либо оправданий!
Она одним уверенным движением поправила прическу, бросила взгляд на часы:
— Это приехал Стэнли Мотлинг. Я совсем забыла, что попросила его заехать. — Ники высоко подняла голову и вызывающе посмотрела на меня. — Ничего страшного, еще совсем не поздно, дорогой.
— Ах да, извини, я совсем забыл, дорогая. Что ж, иди встречай такого милого, такого чудесного человека. Что он предпочитает пить? Поскольку мне, полагаю, следует немедленно начать готовить его любимый напиток...
Стэнли Мотлинг вошел, когда я размешивал сахар в чайной ложечке. Так как никто мне никогда не рассказывал, как он выглядит, я почему-то ожидал увидеть одного из тех крутых типов с квадратной, как у терьера, челюстью, осторожным и свирепым взглядом, однако он оказался просто поджарым, скромным и в принципе довольно затрапезного вида человечком с сонным взглядом совиных глаз... Не больше сорока, на вид даже несколько застенчивый, мятый костюм из твида, будто он в нем спал две ночи подряд, рост около метра восьмидесяти пяти и, как ни странно, очень твердое рукопожатие.
— Рад наконец-то познакомиться с вами, мистер Дин. Чертовски жаль, что вас привела сюда такая беда. Очень жаль. Искренне надеюсь, мы сможем поладить с вами, так же как и с вашим братом Кеном.
В ответ я произнес несколько обычных, банальных фраз, одновременно пытаясь как можно скорее «определить», что он, собственно, собой представляет. Вообще-то вполне приятный, легкий в общении, даже какой-то естественный... Но при этом, хотя и появился он в гостиной всего несколько минут тому назад, вел себя так, будто был здесь не случайным гостем, а скорее хозяином.
Я принес напитки и сел рядом с Ники. Обе кушетки стояли практически под идеальным прямым углом к камину, а между ними — низенький продолговатый журнальный столик под стеклом.
Мы некоторое время поговорили о разных, совершенно ничего не значащих вещах, так сказать, вели светскую беседу, а затем я решил сделать шаг, который помог бы мне поскорее понять, для чего Мотлинг вдруг сюда заявился.
— Мистер Мотлинг, признаться, меня почему-то несколько встревожило известие о довольно неожиданном уходе Тома Гэрроуэя.
Он кивнул:
— Да, это действительно было довольно неожиданно и, можно сказать, неприятно. Прекрасный работник, прекрасный человек. Один из тех, за которых в принципе надо держаться обеими руками. Если бы не обстоятельства того времени, я бы, поверьте, сделал все возможное, чтобы попытаться его хоть как-нибудь, так сказать, перевоспитать. Но он оказался на редкость избалованным и упрямым человеком.
— Избалованным? В каком, интересно, смысле?
Мотлинг изобразил улыбку на добродушном лице:
— Мистер Дин, вы сами, хотите того или нет, приглашаете себя на одну из коротких лекций на мою любимую тему о теории управления. На мой взгляд, промышленные технологии давно уже перешли ту грань, когда какой-то один, пусть даже самый гениальный человек, но один сможет контролировать производство сам по себе, как ему того хочется. Увы, такое уже давно невозможно. Я искренне полагаю, что сейчас работать можно только в команде. Причем в команде единомышленников. Ну, предположим, например, передо мной поставили задачу создания какого-то высокоточного инструмента для произведения определенной высокоскоростной технологической операции, и мне, естественно, требуется срочно образовать группу специалистов, состоящую, скажем, из инженера, металлурга и опытного практика, производственника, который будет быстро и эффективно сводить все это вместе. Быстро и эффективно, заметьте! Причем без каких-либо дурацких навязчивых идей, связанных с собственной гениальностью, амбициями, ну и тому подобной белибердой. Если вопрос количества тоже имеет значение, то тогда мне в этой команде конечно же понадобится кто-то вроде грамотного дилера или, как у нас принято говорить, распространителя. Но Том Гэрроуэй, к сожалению, так работать не мог и, главное, не желал. Это полностью противоречило его понятиям. А у меня, кстати к не меньшему сожалению, тогда совершенно не было времени его переубедить. Хотя я и старался, честное слово, очень старался.
Да, такие вещи обычно звучат вполне правдоподобно, особенно если их произносить достаточно быстро. Прекрасная теория, и она мне совсем не понравилась.