— Совсем неправда, — повторила Светлана. Однако, помолчав, добавила: — Ну, может быть, в самом-самом крайнем случае.
— Чего уж там выкручиваться! Знаю!
— Что знаешь? — насторожилась она.
— А то, что плакала в лесу. Скажешь, нет?
— Откуда тебе известно? Шпионил?
— Ничего не шпионил. Так уж получилось, что знаю. Помнишь, мы тебя тогда обругали здорово. Напрасно, конечно, обругали. Вижу — расстроилась ты и зачем-то быстро пошла на улицу. «Может, под трамвай, — думаю, — хочет броситься». И побежал за тобой. А в лесу увидел: стоишь возле березы и плачешь.
— Да, я тогда плакала, — проговорила Света. — Уж очень обидно мне было…
Голос ее чуть дрогнул, — видно, обида до сих пор не прошла.
— Ты не сердись, — тихо сказал Андрей и замолчал, не в силах больше ничего придумать.
Пауза затягивалась.
Ветер гнал рваные облака, очищая небо. Темное, бездонное, оно все было усеяно яркими звездами.
— Как красиво! — легко вздохнув, сказала Света, и он обрадовался: «Простила!» — Вот если бы все в жизни такое красивое было! Правда, Андрей?
— Да, хорошо, когда люди красиво живут! Вот у нас соседи есть, у них все красивое — ковры, телевизор, цветы, — начал было Андрей…
— Не о том, не о том ты! — горячо перебила Света. — Разве в коврах дело? Надо, чтобы люди друг к другу относились красиво…
«Не простила!» — сжался Андрей. А Света уже спокойнее продолжала:
— Вот, например, дружба. Думал ли ты когда-нибудь, как настоящая дружба жизнь украшает? Только настоящая! Дружба… Это что-то такое большое, нет, громадное, прекрасное. Без нее и жить нельзя. Ты понимаешь?
Андрей молча смотрел на нее. И то ли ему привиделось, то ли отразились далекие звезды в ее широко раскрытых глазах, но ему показалось, что в них светятся голубые искорки.
— Потому я и плакала тогда, — совсем тихо промолвила Света. Андрей непроизвольно встал, но не мог произнести ни слова. А она, будто очнувшись, вдруг заторопилась: — Ну, я пошла. Ты идешь?
— Нет еще… Побуду здесь.
Она поднялась. Три-четыре секунды еще виднелось из-под пальто ее белое платье, а потом все пропало. И шаги затихли.
В интернате скучно не бывает. Развлечений сколько угодно. Было бы только время. Можно пойти в спортзал — поиграть в мяч, настольный теннис, изобразить на турнике «лягушку». Можно отправиться в библиотеку доступ к полкам с книгами свободный. Можно немало интересного найти в пионерской комнате. Тут и шахматы, и шашки, и куча головоломок, да таких, что битый час ломай голову и не сообразишь, как, например, в маленькое кольцо просунуть большую фигуру. Тут и подшивки газет, журналов, и аквариум с рыбками. Много занятных вещей…
Но если кого грызет забота, у кого тяжело на душе, то лучше всего заняться каким-нибудь делом. Андрей это на себе испытал. Приходя на занятия кружка «Умелые руки», он забывал обо всех своих невзгодах. Шуршание рубанка, повизгивание пилы, стук молотков, гул мотора электросверла, озабоченные голоса ребят были лучшей музыкой для него, а запах столярного клея, лака, жженой паяльной кислоты и свежих березовых стружек — лучшими запахами на свете.
Руководил кружком преподаватель столярного дела Иван Акимович Мудрецов. Ребята между собой звали его Мудрец. Другого имени не признавали — Мудрец, и все! Средних лет, сухонький, невзрачный, он никогда не повышал голоса, объяснял коротко, без лишних слов. Совсем незаметный с виду, простой человек, — однако ребята преклонялись перед ним. В мире, казалось, не было такого дела, которого бы не знал Иван Акимович. Все было известно ему — и как приготовить паяльную кислоту, и как деталь из обыкновенной фанеры довести до зеркального блеска или сделать такой, что не отличишь от бронзы. Знал он, как в одну секунду наточить ножницы, как из бутылки с помощью обрывка шпагата сделать одновременно стакан и воронку, как обрабатывать и склеивать органическое стекло. Перечислить все, что знал и умел Иван Акимович, невозможно.
В кружке занималось больше тридцати человек. Иван Акимович не сдерживал фантазии ребят. Каждый делал такую вещь, какую хотел. Одни выпиливали простенькие рамки. Других привлекала более сложная работа: шкатулки, резные полочки, чернильные приборы. Третьи мастерили игрушечную мебель. Некоторые, по просьбе учителей физики и химии, трудились над различными моделями и приборами. Толя Лужков задумал неимоверно трудное дело: катер, управляемый по радио. Ребята пробовали отговаривать Толю, уверяли, что ничего с этой затеей не получится, но он сказал: «Посмотрим».
Андрей взялся делать макет паровой турбины. Конечно, по сравнению с Толиным катером его паровая турбина, что телега против «Волги». Однако согнуть из жести тонкую разъемную трубочку, запаять ее и вмонтировать в пустую консервную банку, собрать колесо турбины с двенадцатью лопастями — все это оказалось чертовски тонкой работой. Но зато какой увлекательной работой! Даже в те дни, когда кружок не работал, Андрей приходил в мастерскую и что-то паял, точил, привинчивал. Все свободное время уходило на это. Теперь он лучше понимал Олега Шилова, который всегда куда-то спешил, вел счет каждой минуте и часто повторял где-то вычитанную фразу: «Даже реки можно повернуть, но время — никогда». Олег многое успевал сделать. Мало того, что отлично учился и замечательно фотографировал, он ещё находил время читать книги, посещал занятия в математическом кружке и духовом оркестре. Иногда появлялся и среди ребят кружка «Умелые руки». Над чем он трудился, Андрей не знал. Олег высверливал в тонких палочках отверстия, потом распиливал палочки на дольки.
Однажды Андрей, избегавший в последнее время Олега, все же спросил, что он мастерит. Тот загадочно улыбнулся:
— Это секрет. Сделаю — покажу.
Очень деловым человеком был Олег Шилов. Этой деловитостью, энергией он заразил и Кравчука. Иван тоже стал важной персоной. Повсюду ходил с фотоаппаратом через плечо и с таким выражением лица, словно озабочен государственными обязанностями. Фотографируя воспитанников, строго говорил:
— Никаких улыбочек! Снимаю для истории! — И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, добавлял: — Почетное пионерское поручение! Мне доверено создание фотолетописи истории интерната!
И солидность сразу появилась у него, в голосе — басовые нотки. И плечи меньше сутулил, голову не опускал. Выражаться стал туманно, намеками. Когда на днях Андрей исправил по геометрии тройку на пятерку и его в «лунной диаграмме» с легковой машины пересадили на реактивный самолет, Иван покровительственно и туманно заметил:
— Ого, братец! За родителями хочешь угнаться?
— За какими родителями?
— Ну-ну! Знаем! — сказал Кравчук и, растопырив пальцы, сунул их Андрею под нос. — Видишь, какие руки?
— Обыкновенные.
— Не обыкновенные, а желтые. От проявителя. На тебя работаю. Понятно?
Абсолютно ничего понятного не было для Андрея в словах Ивана. Но расспрашивать не стал. Мало ли чего взбредет тому в голову!
В субботу Андрей не успел закончить паровую турбину. Взял ее домой. Он провозился целое воскресенье, но все же наладил. Опробовали вместе с Нинкой, которая не отходила от брата. Налив в котел горячей воды и соорудив под ним что-то наподобие спиртовки, Андрей начал кипятить воду. Нинка пришла в восторг, когда из тонкой трубочки показалась слабая струйка пара. Струйка окрепла, распрямилась и ударила в согнутую лопасть турбины. Колесо дрогнуло, повернулось и пошло крутиться! Со свистом вылетавшая струйка пара толкала лопасти так сильно, что их нельзя было уже рассмотреть — сплошной серебристый круг. Турбина работала!
Вечером Андрей мог бы продемонстрировать ребятам свою модель, но постеснялся. Еще подумают — хвастается. Зато на другой день в мастерской он запустил ее на полную мощность. Ребята только ахнули. Даже сам Иван Акимович признал, что работа выполнена аккуратно и чисто.
Лишь Толя ничего не сказал. Постоял с минуту и пошел на место. Андрея это задело. Его простенькая турбина, конечно, не катер, управляемый по радио, но разве он мало повозился с ней!
— Ну, как моя турбина, понравилась? — подошел он к Толе.
— Ничего, — ответил тот, и взялся было за напильник, но вдруг склонил голову и положил руки на тиски.
— Что с тобой? — Андрей вмиг забыл о турбине.
Толя не отвечал. Наконец снял с тисков руки, покрепче зажал деталь и принялся опиливать ее.
— Нет, правда, случилось что?