После завтрака Шакир на своем игривом Уларе отправлялся искать следы барса, а Диля оставалась хозяйничать: сушила на солнце отсыревшую под росою кошму, оседлав покладистого Комуза, ездила в лес за хворостом, пекла лепешки на потрескивающих углях.
Она уже привыкла к мысли, что барса им не только изловить, но даже и увидеть не посчастливится. Шакир возвращался каждый вечер усталый, злой.
— Извели зверя! — ворчал он, стягивая порыжелые сапоги-читеки с натруженных ног. — Перестреляли, повыловили. Ни барса теперь, ни козерогов! Одни суслики остались.
Но однажды Шакир вернулся задолго до заката какой-то загадочный, молчаливый. Отстегнул притороченный к седлу мешок, вытряхнул из него слежавшийся пук душистой эфедры, толстую кизиловую палку и, забыв расседлать Улара, начал прилаживать к палке сыромятные ремни. Расспрашивать его ни о чем Диля не стала: суеверный, как все охотники, Шакир этого терпеть не мог. Молчали они и за ужином, молча улеглись спать.
А наутро все так же молча Диляра принялась седлать своего Комуза. Мудрый конь, как всегда, чуть опускал хребтину, чтобы девочке легче было водрузить седло, и напрягал живот, когда слабосильная хозяйка затягивала подпругу.
— Далеко собираешься? — с напускным равнодушием осведомился Шакир.
— С тобой поеду! — Диляра постаралась придать голосу как можно больше непреклонности. — Я ради барса сюда приехала, а не у костра коптиться.
— Вот как? — Шакир недобро усмехнулся. — Ладно! Только чтоб никаких «ахов» и «охов»! На ручках не понесу, учти. Сама напросилась.
Этот день надолго запомнится Диле: крутые, вытоптанные козерогами тропы вдоль скал, шум высотного ветра в ушах, захватывающее предвкушение полета, когда Комуз берет короткий разбег, чтобы прыжком перенести ее через глубокую расщелину.
Возле скал коней пришлось стреножить. Они остались щипать траву на сыроватой луговинке. А Диле предстояло взбираться вслед за Шакиром по такой крутизне, что вниз лучше было и не заглядывать. Она старалась не отставать, упираться ногами в те самые выбоины и уступы, где только что оставили след мягкие читеки Шакира, хваталась руками за те же камни, а главное силилась дышать не так уж шумно и часто, чтобы Шакир не догадался, как трудно приходится ей здесь, в поднебесье, как мучает и душит ее проклятая «горняшка».
Наконец, путь к облакам сделался поотложе, но Диля уже так измучилась, что еле держалась на ногах. А беспощадные читеки с размеренностью неутомимой машины продолжали взбираться по каменным плитам, начисто выметенным ветрами. И кровь звенела в ушах, и слепила яростная белизна близких снегов, и колыхалась перед глазами синяя чаша неба.
Зато какое блаженство испытала Диля потом!
Недвижимо лежать на земле, прогретой скупым на тепло горным солнцем, ненасытно, полной грудью хватать прохладный, столь желанный в высокогорье воздух и смотреть, как через заснеженную седловину перевала ползут рыхлые облака.
Порывами налетал ветер. Травинки на ближнем гребне горы вздрагивали, торопливо и низко кланялись. А вскоре там, на перевале, меж двух синеватых хребтов, ленивое облако начинало вытягиваться, скручивалось, расползалось на куски, словно истлевшая ткань, и быстро уносилось вверх, как уносятся клубы дыма в закопченную отдушину юрты.
— Можешь посмотреть на него! — вплетается в посвист ветра приглушенный шепот Шакира. — Только чтоб ни звука! Никаких поросячьих радостей.
Еще ничего не понимая, Диля берет из рук Шакира протянутый ей бинокль. Вначале перед стеклами размытой дымчатой тучей косо пронесся близкий камень, колыхнулись толстые, словно разбухшие, травы, потом зазмеился по синему небу контур соседнего хребта.
Вдруг линия горизонта собралась в четкий силуэт козерога. Как удивительно легко держит он на маленькой горбоносой голове пудовую тяжесть шишкастых рогов! Застыл, словно изваяние, на своем каменном пьедестале.
Приглядевшись, Диля замечает и других: тут и там по крутому склону вкраплены рыжеватые пятна. Целое стадо! Все поджарые, стройные. Некоторые каким-то чудом держатся на совершенно отвесной круче.
— Не туда глядишь! — снова зашептал Шакир. — Ниже смотри и левее.
Без этой подсказки Диле нипочем бы не заметить его. А теперь пестрый, золотистого оттенка камень вдруг ожил, приобрел очертанья непомерно большой кошки. Невидимый для козерогов, рассыпавшихся по склону, барс тянулся к ним носом, выцеживая в порывах ветра какие-то чрезвычайно важные для себя запахи. Ветер лохматил его роскошную, в темных подпалинах шкуру, делая текучими, изменчивыми контуры его удлиненного сильного тела.
Легко и невесомо, словно тень, барс скользнул к выступу скалы и встал во весь рост, опершись передней лапой о камень. Пушистый хвост его игриво подергивался, живот подтянулся. Вот он выгнул гибкую спину и совсем по-кошачьи сладко зевнул, широко раскрывая розовую пасть. Диля счастливо рассмеялась.
— Тихо! — зашипел Шакир. — Спугни мне только! Это такая чуткая тварь…
Барс и вправду обернулся в их сторону. Вытягивая шею, начал принюхиваться. Но ничего подозрительного, как видно, не обнаружил, потому что мягко опустился на все четыре лапы и не пошел, а как бы потек вверх по склону, легко и красиво переливая все тело вслед за выставленной лапой. Даже издали чувствовалось, что движется он совершенно бесшумно, ловко обтекая встречные камни. Открытые места он проскальзывал с особой осторожностью — пригнувшись, почти распластываясь по земле. В укрытиях, будь то груда камней пли приземистый кустик, на минуту затаивался, вытягиваясь на передних лапах и жадно принюхиваясь.
— Ну, и хитер, шайтан! До чего же ловкий охотник! — восхищенно прошептал Шакир и добавил с затаенной угрозой: — Но погоди же! Мы тебя все равно перехитрим. Считай, спета твоя песенка.
«Перехитрим!»… Сколько раз потом одурманенная охотничьим азартом повторяла Диля это коварное слово… Три дня рыскал Шакир в окрестных горах, выслеживая излюбленные тропы барса, чтобы наверняка насторожить ловчие петли. И вот (наконец-то!) Диляре доверено настоящее, ответственное и, как ей нравилось думать, совсем небезопасное дело.
Дважды в день — ранним утром и перед закатом солнца — она должна выезжать на Комузе высоко в горы. Так высоко, что по утрам голубоватый искристый иней осыпает там выстуженные за ночь камни и траву.
Едет Диляра на свой пост осторожно, скрываясь за гребнем горы. На этом Шакир настаивал особенно строго: вид всадника на коне может взбудоражить барса, а тот должен смело ходить по привычным своим тропам. В узком лазе меж глыбами камней подстерегает его искусно запрятанная петля. Заросли пахучей арчи отбивают запах металла. Стальная петля вдобавок старательно, до позеленения натерта душистой эфедрой, присыпана пылью и мелкой арчовой хвоей. В середине петли притаилась прочная капроновая сетка. От нее, невидимый, крадется поводок к тугой настороженной пружине. Ступи только лапой на сетку, сорвется поводок, и ожившая пружина в мгновение ока захлестнет петлю вокруг лапы. Лязгнет коварная защелка, и тогда безумствуй от ярости, катайся по земле, грызи петлю зубами — все равно твоя песенка спета.
Охотнику не нужно подъезжать вплотную, чтобы проверить, сработал ли самолов. Издали, с соседнего хребта, видна в бинокль одинокая арча, как бы вплавленная в слепящую белизну ледника. Это и есть сигнальная вешка. Стоит деревце нетронутым, значит, пока не повезло тебе, охотник. Запасайся терпением, поворачивай коня и возвращайся к своему костровищу. Повалена арча — не мешкая, спеши вязать пятнистого пленника, пока не изуродовал он себя в отчаянных попытках освободиться.
Четыре дня выезжала Диляра на свой высокий, овеваемый певучими ветрами пост. И всякий раз нетронутая рыжая вешка, будто издеваясь, четко маячила на белизне ледника. И уже закрадывалось подозрение — не поставил ли Шакир ее самолов в совершенно безнадежном месте, на прошлогодней, давно не хоженной тропе? Поставил просто так, чтобы отвязаться от девчонки, чтобы не ныла о настоящем деле и не увязывалась с ним, когда на резвом Уларе отправлялся он проверять три другие самолова, настороженные далеко отсюда — за склоном синего хребта.
В то памятное утро Диле нездоровилось. Больше, чем обычно, одолевала «горняшка», раздражал привязчивый кашель. Она совсем было решила пропустить одно «дежурство», потом все-таки превозмогла слабость и с уздечкой через плечо вышла на луг. Комуз издали увидел лепешку в ее руке и заржал звонко, заливисто. Наверно, еще жеребенком потешал он конюхов редкой голосистостью, коль назвали его так же, как зовется киргизская бандура.
Умный конь привычно пригнулся, когда маленькая хозяйка, страдая от одышки, взваливала ему на спину седло, покорно проследовал в поводу к каменной плите, откуда наезднице легче было достать носком до стремени. В пути он тоже был исключительно предупредительным. Каждый раз, перемахнув прыжком через промоину, косил глазом, словно хотел убедиться, что Диля не вывалилась из седла.
Вот наконец и знакомое укрытие — узкий, как бойница, пролом в каменном щите. На солнечную сторону выползли отогреваться после ночного заморозка вездесущие солдатики в красных мундирчиках. Совсем еще сонные — тронешь пальцем, вяло топорщатся и падают вниз.
Диля хочет отдалить неприятную минуту разочарованья, когда в бинокле предстанет нетронутая, как бы поддразнивающая своей нерушимостью вешка. Так было все предшествующие дни, то же самое, конечно же, повторится и сегодня. И она нарочно водит биноклем по сторонам.
В поле зрения скоро попадается рыжий сурчонок, мусолит какую-то былинку за зеленым частоколом травы. Почуяв неладное, завертел по сторонам круглой безухой головенкой и побежал, расстилаясь по земле, в спасительную норку. Поводила Диля биноклем также вдоль скалы, где вчера выследила гнездо беркута. Но сейчас гнездо оказалось в тени, и уродливых крючконосых орлят видеть не удалось.
Привычно побежал перед стеклами иззубренный, будто топором иссеченный склон по ту сторону ущелья. Вверху лишь недавно освободившаяся из ледового плена земля, темная, лоснящаяся от обилия влаги, но пока еще холодная, безжизненная. Ниже, на пригреве, чуть просачивается отрадная для глаз зелень. Сливаясь по склону, травянистый покров плотнеет до густоты зеленого ковра. А вот и ползучий кустарник жмется к скалам. Сверкнул за гранью хребта далекий ледник… Но где же арча?
Диля задергала биноклем в одну сторону, в другую. Нет, местом она не ошиблась. Именно здесь, напротив ледника, еще вчера вечером торчала рыжая вешка… Сейчас ее нет. Исчезла.
Что же это? Значит, сработал самолов? Неужели и вправду барс, легендарный, бесстрашный ирбис, томится сейчас там на стальной привязи?
Бинокль задрожал у Дили в руках… А вдруг вешку просто-напросто повалило ветром? Или круторогий архар неосторожно ступил копытцем на капроновую сеть? А, может быть, сурок, пробегая, разрядил самолов, и стальная петля бичом щелкнула вхолостую у него над головой?.. Приведешь Шакира, а он только посмеется: «Не бывало еще такого, чтобы из осла добрый скакун получился, а из бабы — охотник!».
Нет, раньше надо самой проверить. Маршрут несложен: проехать вверх до заснеженной лощины, перебраться через нее на соседний отрог и — спускайся по нему до самой вешки!
Диля упрятала бинокль в футляр и заспешила к коню. Честно говоря, ее немного страшила предстоящая поездка. Не было также уверенности, что Шакир одобрит ее выходку. Но Шакир далеко, а до снеговой шапки на вершине горы рукою подать. Видно даже, как лучистым веером разбегаются из-под нее ручьи.
Уже через полчаса под копытами Комуза зашуршал крупитчатый снег, будто конь шагал по рассыпанному овсу.
На дне лощины талые воды проточили за столетия глубокую расщелину. Диля решила довериться коню: лишь слегка подтолкнула его пятками в бока и отпустила поводья. Комуз всхрапнул, вскинулся на дыбки. Несколько раз Дилю высоко и упруго подбросило в седле. Затем седло как бы провалилось под нею, в темной глубине сверкнула крученая струя воды, лязгнули копыта по камню, и ров захлопнулся позади, словно зияющая пасть дракона. Конь с налета проскакал еще немного в гору и стал, кося глазом назад.
— Молодец, Комуз! — похвалила наездница. — Ты же такая умница. Больше ничего страшного не будет. Только посмотрим, кто там попался, и сейчас же обратно.
Но Комуз, всегда такой сговорчивый, послушный, вдруг заартачился и вздумал повернуть назад. Пришлось не раз хлестнуть его поводьями и поколачивать стременами в бока. Они наконец миновали угрюмую лощину с ее покалывающим холодом, шуршаньем потревоженных снегов и спускались по зеленому склону, обласканному солнцем. Из-за ближнего хребта всплывали розовые, теплые на вид облака и, отрываясь от земли, легко возносились в густо-синее небо. Широкими кругами, ни разу не взмахнув крыльями, парил в вышине орел.