— Нет, это ты послушай! Это меня закололи ножом, обезглавили и похоронили на заднем дворе — кроме всего прочего! Кроме того, что я стал призраком!
Шейн опустил взгляд.
— Кому я должен был сообщить? Вампам? Брось!
— Мне!
— Ты вамп, — сказал Шейн. — Давно не смотрелся в зеркало?
Майкл встал так резко, что его кресло заскользило по полу. Опираясь руками о стол, он навис над Шейном.
— Я-то делаю это каждый день. А ты? Ты видел свое отражение в последнее время? Я вообще начинаю сомневаться, что знаю тебя.
Лицо Шейна исказилось от боли.
— Я не имел в виду…
— Может, я тут последний вампир, — прервал его Майкл, — Может, все остальные умерли или скоро умрут. Мало мне обезумевших толп, жаждущих оторвать нам головы, и Бишопа, который вот-вот захватит власть. Так еще и твой отец откроет охоту на меня… Да уж, как раз этого и не хватало!
— Он не станет…
— Один раз он уже убил меня… ну, попытался. И сделает это снова не задумываясь. Тебе это известно, Шейн! Он считает, что я предал человеческую расу, и поэтому будет охотиться именно и прежде всего на меня.
На этот раз Шейн не сказал ничего. Майкл взял со стола рацию и сунул ее в карман джинсов. От него исходило сияние белого золота; Шейн не решался посмотреть ему в глаза.
— Если захочешь помочь отцу убивать вампиров, Шейн, ты знаешь, где меня найти.
Майкл взбежал по лестнице, и с его уходом из комнаты как будто выкачали воздух; Клер даже стало тяжело дышать.
Взгляд широко распахнутых темных глаз Евы тоже был прикован к Шейну. Она медленно встала.
— Ева… — сказал он и потянулся к ней, но она отшатнулась.
— Я просто глазам своим не верю. Ты видел, чтобы я так носилась со своей матерью? Нет. А ведь она даже не убийца.
— Морганвилль нуждается в переменах.
— Очнись, Шейн! Он уже изменился. Это началось несколько месяцев назад и происходило прямо у тебя на глазах! Вампиры и люди сотрудничают. Доверяют друг другу. Ну, стараются. Это трудно, да, но у вампов были серьезные причины опасаться нас. А теперь ты хочешь перечеркнуть все это и помочь отцу установить гильотину на площади Основателя? — Глаза Евы почернели от горечи. — Пошел ты!
— Я не…
Не слушая, она зашагала вверх по лестнице. Шейн и Клер остались одни.
Шейн попытался свести все к шутке.
— Ну вот, как обычно, я опростоволосился, — сказал он. Клер встала. — Клер, ох, не надо, только не ты! Пожалуйста, не уходи.
— Ты должен был рассказать ему. Просто не верится, что ты этого не сделал. Он твой друг. По крайней мере, так мне казалось.
— Куда ты?
— Упаковываться. Я решила переехать к родителям.
Упаковываться она не стала. Поднялась наверх, закрыла дверь и вытащила свои жалкие пожитки. Большинство из них срочно нуждались в стирке. Она уселась на постель, глядя на лежащую на полу одежду, чувствуя себя потерянной, одинокой и больной. И пытаясь разобраться, действительно ли в ее решении есть смысл или она просто убегает, словно маленькая девочка.
Груда вещей на полу выглядела душераздирающе.
В дверь постучали, но она ответила не сразу. Это, конечно, Шейн.
«Уходи!» — мысленно сказала она, но он пока не научился читать мысли и постучал снова.
— Не заперто, — сказала она.
— Но и не открыто, — произнес Шейн через дверь, — Я не такой осел, чтобы ломиться.
— Нет, именно такой.
— Ладно, иногда и впрямь такой, — Он переминался с ноги на ногу; она слышала, как пол поскрипывает под его ногами. — Клер?
— Входи.
Увидев на полу перед ней груду одежды, он замер.
— Выходит, ты это серьезно.
— Да.
— Собираешься просто взять и уйти.
— Родители хотят, чтобы я жила с ними, и тебе известно об этом.
Несколько мгновений он не произносил ни слова, а потом достал из заднего кармана черный футляр размером с ладонь.
— Тогда вот. Я собирался подарить это позже, но, наверное, лучше сделать это сейчас, пока ты еще с нами.
Это был твердый, обтянутый кожей футляр на пружинных петлях. Заколебавшись на мгновение, Клер надавила на один конец, и коробочка открылась.