Вскоре все заключенные стали клиентами Абу Сиба. Цены, которые он сам устанавливал на свой товар, были ниже цен «черного рынка», давно возникшего в тюрьме благодаря тайной торговле многих надзирателей. Между ними и Абу Сиба вспыхнула жестокая конкуренция. Самого Абу Сиба никто не трогал. Но ему часто приходилось прибегать к помощи кулаков и даже палки, чтобы защитить своих покупателей от преследования конкурентов, пытавшихся применять к ним параграфы тюремного устава.
Тюремщики возненавидели Абу Сиба, хотя прикрывали свою ненависть льстивыми улыбками и приветствиями. Назревало столкновение. И оно произошло.
Это случилось во время дежурства молодого офицера, только что назначенного на службу в тюрьму. В тот вечер он должен был наблюдать за обыском. Все шло хорошо, пока не наступила очередь камеры номер десять на седьмом этаже. Огромная фигура ее обитателя загородила вход.
— Здесь ничего запрещенного нет! — сердито проговорил Абу Сиба.
Молодой офицер оцепенел от изумления и возмущения. В первый день службы в тюрьме в присутствии надзирателей его престижу нанесен такой удар! Нет, он это так не оставит! Офицер размахнулся и сильно ударил великана по лицу.
Глаза Абу Сиба сверкнули яростью, кровь прилила к щекам, а зубы лязгнули с такой силой, словно челюсти были из камня.
Один из надсмотрщиков подошел к офицеру и хотел было что-то шепнуть ему, но тут же в страхе попятился: его начальник застонал, дернулся всем телом и рухнул на пол, скорчившись в нелепой позе. Это Абу Сиба в ответ на пощечину ткнул его пальцем в живот.
Немного оправившись от ужаса, тюремщики помогли офицеру подняться и, поддерживая его с обеих сторон, покинули поле сражения. А вслед им в тюремной тишине раздавался громкий прерывистый хохот и привычное восклицание:
— Э-эх, ребятки!..
И тотчас со всех сторон послышались радостные крики заключенных…
Прошло несколько часов. Ночь окутала тюрьму непроницаемым мраком. Все камеры погрузились в сон. Слышался громкий храп заключенных, в котором утонули еле различимые звуки шагов нескольких десятков пар босых ног, направлявшихся к дверям одной из камер на седьмом этаже. Дверь камеры распахнулась, и туда ворвалась толпа тюремщиков, вооруженных винтовками, револьверами, железными ломами, палками, наручниками. Раздались выстрелы, звон цепей, дикий рев, отчаянные вопли и стоны, хруст костей… Мгновенно тюрьма всполошилась и зашумела…
Прошел час… второй… И главный надзиратель дрожащим голосом прокричал:
— Всем спать! Абу Сиба больше нет!
Он перевел дыхание и поспешно добавил:
— Абу Сиба хотел убить офицера!..
Утром тюрьма была похожа на кладбище: ни обычного шума, ни голосов заключенных.
Прибыл следователь. Его сопровождал офицер и несколько надзирателей. Тюремщики улыбались и поздравляли друг друга.
Пришел судебный врач, чтобы произвести вскрытие. И тут на груди Абу Сиба нашли маленький кожаный мешочек, в котором лежала кредитная бумажка в пятьдесят гиней и это письмо, написанное на зеленом промасленном листке бумаги:
Дорогая Хафиза!
Я посылаю тебе пятьдесят гиней, чтобы ты пошла к самому лучшему доктору. Ешь лучше, скорее поправляйся. Купила ли ты лекарство на те деньги, которые я послал тебе в прошлом месяце? Береги свою грудь от холода и ветра. Хафиза, не забудь сходить к Абу Мурси аль-Аббасу, и пусть он помолится за нас обоих. Большой горячий привет Джуме, Рамадану, Хадидже и всем остальным.
Перевод Л. Вильскера
— Так продолжаться не может. В селе насмехаются уж чуть ли не в глаза: в тридцать лет ты все еще не женат.
— Сколько раз я просил тебя не вмешиваться… — запальчиво ответил он. — Предоставь это воле Аллаха. Придет день, и я женюсь на Саадии. Перед богом и людьми с малых лет она предназначена мне.
— Кроме нее нет достойной девушки что ли?
— Для меня — нет. Только она… или я совсем не женюсь.
— Да разве она согласится…
Эти слова больно, беспощадно ударили по мужскому самолюбию. Кровь закипела, глаза зловеще засверкали.
— Если ты не прекратишь, мама, мне придется уйти навсегда.
— Не суждена она тебе Аллахом — так говорит даже сам староста Альван.
— Да будут прокляты Аллахом он, и весь его род, и все достояние его!
Муджахид хлопнул дверью и заперся в спальне. Лишь здесь он дал волю своему оскорбленному чувству, его отчаяние разрядилось скупыми мужскими слезами. Ему жаль было себя и стыдно, что он, мужчина, которого все на селе боятся, плачет из-за женщины… Он подошел к зеркалу и стал внимательно рассматривать свое лицо. О, проклятье! До чего он некрасив! Как жестока судьба, велики страдания! Вся жизнь исковеркана! Он прикрыл лицо руками: невыносим был вид правого глаза, затянутого безобразным бельмом. Это бельмо придавало его лицу какое-то жалкое выражение… Он остро чувствовал оскорбительно-снисходительное отношение к себе одних и злорадно-насмешливое других. И Саадия… Разве может красавица Саадия примириться с подобным уродством, побороть отвращение к нему?..
Эти мысли не давали ему покоя. Они погнали его из дома на окраину села, а потом и в поле, где работали его люди. Убедившись, что все в порядке, он сел на придорожный камень и снова предался раздумьям. «О Аллах, — мысленно обратился он с жалобой к небу, — за что, за что ты меня наказываешь? Я так люблю Саадию, а она отвергает мою любовь. Видит бог, не могу же я насильно заставить ее выйти за меня. Она постоянно твердит: „Если ты на мне женишься вопреки моей воле, никогда ты не найдешь счастья. Докажи свою любовь тем, что не будешь добиваться меня. Останемся навеки друзьями, как сейчас“».
Чтобы избавиться от тяжелых мыслей о самом себе, о слепом глазе, о Саадии, он взял лопату и с остервенением, не щадя сил, стал вскапывать землю. Он работал до захода солнца. Когда все отправились по домам, он поднялся на высокий холм и лег в траву. Слуга принес ему поесть. Свежий вечерний ветерок ласкал уставшее тело и успокаивал страдающую душу. Он заснул. Проснулся оттого, что продрог. Вечер был темный, кругом ни зги не видно. Лишь невдалеке, на поле Хаджи Рашида, отца Саадии, горел небольшой костер, на котором закипал чай и жарились маисовые початки. К Рашиду приближалась женщина. Муджахид не мог ее рассмотреть, но сердцем понял, что это Саадия. Каждый вечер она приносила отцу ужин и они пили чай. Колеблющиеся отблески костра делали ее еще привлекательнее. Никто не мешал Муджахиду любоваться ею…
Спустя некоторое время Муджахид увидел, как к костру подошел человек. По кашлю Муджахид узнал Абд ар-Рахима аль-Захди. Лицо Муджахида нахмурилось, огонь зависти запылал в груди. Он насторожился.
Абд ар-Рахим уселся у костра. Беседа, мирная вначале, постепенно перешла в возбужденный разговор, а затем в ссору. Началась драка. Саадия бросилась их разнимать. Абд ар-Рахим оттолкнул ее. Она упала. Тут же Хаджи Рашид схватил лопату и ударил ею Абд ар-Рахима по голове.
Все это продолжалось несколько минут. Муджахид еще не успел собраться с мыслями. Он был далеко от места происшествия и не мог понять причину ссоры.
Муджахид осторожно подполз ближе и притаился за деревом.
— Он убит, Саадия… убит!
Крик ужаса раздался в ночи. Хаджи Рашид рукой закрыл рот дочери.
— О Аллах, Аллах! — дрожь в голосе Рашида выдавала его волнение. — Скорее, доченька, помоги бросить его в канал.
Они потащили тело убитого и исчезли за поворотом дороги. Спустя десять-пятнадцать минут, которые Муджахиду казались вечностью, они вернулись и принялись лихорадочно засыпать землей следы крови. Затем Рашид взял лопату и сказал дочери:
— Я отправляюсь к сестре Захие. Если кто-нибудь спросит обо мне, скажи, что я ушел туда утром. А Абд ар-Рахима ты вообще не видала.
И он скрылся в темноте.
Муджахид был потрясен. Все это ему казалось скверным сном, дьявольским наваждением. Но вот ведь живая Саадия — она поспешно собирает посуду, гасит костер, слышатся удаляющиеся шаги!