Спасение, как ни странно, принесли им не «Крокодилы», штурмовые вертолеты МИ-24. Они появились позже, не намного, впрочем, опережая танки и БМП бронегруппы, которая шла с подмогой из-под Чарикара. Спасение пришло со стороны конвоя, откуда ее меньше всего ожидали. Их спасла, казалось, дотла сожженная, напрочь разбитая и уничтоженная нитка. «Урал», замыкающий колонну, отстал на Саланге и на место засады прибыл с опозданием. «Урал» на кузове вез смонтированную зушку. Скорострельное зенитное орудие ЗУ-23 с двумя соединенными стволами. Двадцатитрехмиллиметровые снаряды со стволов зушки первым делом перепахали обочину с правой стороны дороги, быстро очищая ее от моджахедов с базуками. Потом артиллеристы повернули стволы налево, на душманов, которые были на предполье заставы. И перемешали их с гравием. Перемешали, можно сказать, на настоящую однородную массу, как фарш для пельменей. А потом со скоростью две тысячи выстрелов в минуту, лупили по убегающим, пока не перегрелись стволы. Но, прежде, чем стволы перегрелись, над заставой уже грохотали МИ-24, а горы затряслись от разрывов нурсов, которые они выстреливали. Леварту не суждено было видеть ни прилета вертолетов, ни ракет. Взрыв последнего выпущенного в блокпост снаряда из РПГ, тот самый взрыв, который искалечил младшего сержанта Крючкова, бросил Леварта на камни с таким разгоном, грохнул его с такой силой, что он рухнул в неподвижность и темноту, погрузился в небытие и утонул в нем. Окончательно и бесповоротно.
Когда пришло подкрепление, с заставы «Нева» на собственных ногах сошли семь солдат, в том числе старший прапорщик Панин и Валун — сержант Валентин Харитонов. Девятерых снесли на носилках. Среди них — радиста Колю Синицина, целого, но в тяжелой контузии. Травмированного настолько сильно, что это обеспечивало ему дембель. Крюка, который потерял руку по локоть, естественно, демобилизовали тоже. Леварт попал в медсанбат в Баграме, где ему диагностировали сотрясения мозга. Сотрясение мозга дембель не обеспечивало. Нападение на заставу, как вскоре донесли осведомители ХАД, осуществил со своим отрядом Тарик Саид Кадир, подчиненный группировке Джамиати Ислами, которая сотрудничала с пакистанской разведкой. А так как, по свидетельству одного из осведомителей, опорный пункт Тарика Саид Кадира, должно быть, находился в деревне Хоранджарик, деревню Хоранджарик обстреляли и разбомбили штурмовики Су-25, не оставив от нее камня на камне. Тремя днями позже ХАД обвинил в нападении на заставу моджахедов муллы Абдурабуллаха, одного из подчиненных Гульбеддина Хекматияра из группировки Хезби Ислами. А поскольку активную поддержку мулле Абдурабуллаху, должно быть, оказывала деревня Шаран Карз, деревню Шаран Карз подвергли обстрелу осколочно-фугасными ракетами из установки БМ-21 «Град», не оставив от нее даже маленького кусочка глины. Чуть позже ХАД расстрелял своего информатора. Ибо оказалось, что он выдвигал ложные обвинения, поскольку имел с жителями обеих деревень конфликты личного характера. Нападение же на заставу в действительности было делом временно ни от кого не зависимого полковника Мунавара Рафи Хафиза, время от времени базирующегося в кишлаке Шиндсарай. Однако, поскольку тем временем собралось много совсем новых и свежих нападений на посты, и в канцеляриях царил неописуемый бардак, логистика засбоила, и кишлак Шиндсарай позабыли разбомбить. Вместо этого штурмовики Су-17 сбросили бомбы на миролюбиво настроенную деревню Мираб Хель, которая была совершенно ни при чем. И перемешали ее с землей. Перемешали, можно сказать, на настоящую однородную массу, как фарш для пельменей. Разрушению подверглись даже окрестные скальные утесы и барельефы на них, которые помнили еще Селевкидов.
Тем временем Павел Леварт вышел из госпиталя.
А жители деревень, как обычно, согнали в кучу разбежавшихся баранов. Как обычно, похоронили убитых родных и знакомых. И, как обычно, начали отстраиваться.
От рева турбореактивных двигателей затрясся весь дом. С расположенной невдалеке взлетной полосы как раз поднимался и круто шел вверх штурмовой истребитель-бомбардировщик Су-25, издалека узнаваемый по коротким крыльям и элегантной фигуре. Дежурный с погонами сержанта поднял взгляд, отложил прочитанный журнал «Знание-сила». На столике лежали еще «Кругозор», «Искатель» и «Рыболов-охотник». Леварт подождал, пока стихнет рев двигателей.
— Прапорщик Леварт, пятая рота третьего батальона сто восьмидесятого полка…
— В курсе, — прервал его дежурный.
Потом зевнул так, что даже челюсть затрещала.
Посмотрел на часы.
— Раньше прибыли, — констатировал он. — Это хорошо. Товарищ майор человек пунктуальный, и от других требует пунктуальности. Если б опоздали, для конвоя это хреново б кончилось, а вы… Подожди, подожди, а где вообще ваш конвой, прапорщик? Это они должны были доложить о вашем приводе, а не вы. Где они? Вы что — сами пришли или как?
— Конвоиры, — пожал плечами Леварт, — сразу за госпиталем выбросили меня из УАЗа. И уехали, приказав явиться сюда самому. Предупредили, что за опоздание или, не дай бог, неявку…
— Надерут задницу и выбьют зубы, — закончил сержант, кивая головой. — Эх, обнаглел народ, уже ничего ему не надо, только самоволка, бабы и водяра. Но это хорошо, что ты их послушал, братан. Они слов на ветер не бросают. Надрали бы тебе задницу как пить дать.
Леварт проигнорировал тот факт, что сержант свободно перешел на «ты». Профессиональные сержанты обычно считались более важными, чем прапорщики, и с трудом соблюдали иерархию. К тому же этот сержант служил в специальном отделе и мог позабавиться светской беседой с кем-то, кто, мало ли, через минуту может выйти из этого здания в качестве арестованного.
— Вообще, это хороший знак, — сержант словно читал его мысли. — Я имею в виду для тебя. Были бы на тебя какие-то серьезные зацепки, одного не пустили бы, в наручниках привезли бы. А так — обычное собеседование, ничего больше. Так что, братан, не нервничай. Посиди вот там на стуле. В первый раз попал к особистам?
Леварт сделал двузначную гримасу. Особистов, сотрудников отделов особого назначения контрразведки и КГБ, приходилось ему терпеть, как всем в Афганистане, в основном во время обысков, которые в жаргоне называли шмонами и целью которых было обнаружить ценные трофеи, предметы страстного желания, обмена и торговли, иногда ужасающе огромных масштабов. Это касалось в основном валюты, долларов, ну и героина и гашиша, а также предметов западной роскоши. Обладание таковыми специальные службы расценивали не только как доказательство совершенного грабежа, но и, в общем-то, справедливо видели в этом угрозу того, что может поколебать основы социалистическо-интернационального сознания армии. Строевые офицеры, как правило, исключались из унизительной процедуры потрошения личных вещей, но прапорщиков не щадили. Ему самому пришлось когда-то давать исчерпывающие объяснения по поводу авторучки «Паркер», в общем-то, собственной, привезенной с гражданки. Это был подарок девушки, которая работала в отделении «Интуриста» на Садовой.
— Первый раз, — дежурный понизил голос, — и сразу к майору, на самую верхушку дивизионной пирамиды. Высоко, братан, высоко. Ты слышал, что о нем говорят? О Хромом Савельеве?
Леварт утвердительно кивнул. Потому что слышал. Все слышали. Об Игоре Савельеве, Хромом Майоре из особистов, в дивизии ходили легенды. Леварт знал их все. Или почти все.
Одна сплетня рождала другую, та — следующую, еще менее правдоподобную, чем две предыдущие. Леварт впервые услышал о майоре в ашхабадской учебке во время подготовки перед отправкой в Афганистан. Тогдашний начальник особого отдела сто восьмой мотострелковой дивизии Савельев, как рассказывал курсантам кто-то из хорошо осведомленных сержантов, до того был «каскадером», то есть служил в «Каскаде», элитном подразделении спецназа, которое в декабре 1979-го взяло президентский дворец Хафизуллы Амина в Кабуле, а самого Амина и всю его гвардию разбило гранатами. Это именно осколок одной из брошенных тогда гранат, настаивал сержант, когда сомневались в правдивости его заявлений, и стал причиной видимого увечья майора. Что ж, одни верили, другие — нет, а легенда, приправленная слухами о пикантных деталях, существовала. И просуществовала до того дня, когда доверие к ней подорвала другая легенда. Новую сплетню, как ни странно, распустили не советские граждане, а афганцы из 12-й дивизии армии ДРА. Леварт в то время уже был награжден афганским боевым крестом. Под Гардезом сто восьмая окружала душманов с сотрудничестве с аскерами из двенадцатой. Фамильярность и слишком дружеские контакты с зелеными не приветствовались и не были широко распространены, но от молвы не убежишь, а слухи имеют обыкновение расходиться. Вот и разошлось, что Савельев, чекист и вышколенный шпион, был в Афганистане задолго до того, как туда вошла 40-я армия и началось наступление на дворец Амина. А конкретнее, что он был в Герате в марте 1979-го, когда там вспыхнул бунт афганского гарнизона под командованием Исмаил Хана. Что только ему с девятью товарищами удалось вырваться и убежать в горы, избежав ужасной судьбы трехсот тридцати двух советских военных советников и специалистов, офицеров и гражданских, которых во время продолжавшейся десять дней резни жители Герата линчевали, а мятежники Исмаил Хана пытали до смерти. Аскеры рассказывали, что из тех, кто убежал, выжили четверо, в том числе и Савельев, сильно изувеченный в результате обморожения. Майор вернулся в Герат после того, как он снова был взят правительственными войсками. Он вошел в город, а точнее, в то, что от города осталось после карательных налетов тяжелых бомбардировщиков Ту-16, во главе отряда спецназа. И вместе со спецназом активно расплачивался с жителями Герата за март 1979-го, добрых полсотни людей во время этой расплаты были поставлены к стенке. Преследовал якобы Савельев также и Исмаил Хана, однако с этим он уже не справился, Исмаил Хан командовал тогда целой армией моджахедов и был очень могуществен. За это последнее определение рассказывавшие ту историю зеленые получили в конце концов по мордам от выслушавшей все братвы из сто третьей гвардейской. Ибо услышали десантники в голосах зеленых нотки восхищения. А поскольку зеленых, каких-никаких, но союзников бить было строжайше запрещено и это грозило наказанием, то поднялся такой кипеж, что дело с трудом удалось замять. Симптоматично, но обеим легендам, о которых все шушукались, неожиданный удар нанесла женщина. Прекрасный пол. В лице Зойки Прохоровой, врачихи из ЦВГ, Центрального военного госпиталя в Кабуле. Доктор Зойка вполне недвузначно дала понять, что ей пришлось давать майору. Этот факт должен был сильно повысить достоверность легенды. Таким образом, многие поверили в то, что исходило от доктора Зойки и разошлось через хорошо разветвленную сеть строевого, штабного и медицинского офицерского персонала, которому врачихе давать также приходилось. А вышло и разошлось то, что майор не был ни в Каскаде, ни в Герате, в Афганистан во время первого срока попал декабре 1981-го сразу после чекистской учебки в Фергане, а прихрамывал еще со студенческих времен, когда по пьяни выпрыгнул однажды из окна в общежитии. Удар, нанесенный нежной дамской ручкой, был, однако, как оказалось, скорее надоедливым, чем тяжелым, долгого лечения не потребовал и далеко идущих последствий не оставил. Вскоре появились свидетельства из первых рук, разоблачающие доктора Зойку как личность, чьи слова часто расходятся с правдой, или другими словами, как брехливую суку. Таким образом, всеобщий солдатский консенсус откровения Зойки признал недействительными, а легенда Хромого Савельева вернулась в старое русло — одни считали его спецназовцем и «каскадером», другие упорно связывали с резней в Герате. Сам майор, досконально зная обе сплетни, подпитывал их, время от времени появляясь перед войском не в предписанной форме, а в короткой курточке, спецназовском берете и со «стечкиным» в открытой кобуре на бедре.
— Ну ладно, — дежурный спрятал журналы в ящик стола, встал, одернул мундир. — Одиннадцать ноль-ноль. Пошли!
С ВПП стартовал очередной турбореактивный самолет, «Сухой» или «МиГ». От грохота, нарастающего, будто раскаты грома, штабное здание сначала начало дрожать, а затем трястись. Идущий навстречу по коридору здоровяк зашатался, облокотился о стену и застыл. Лицо у него было красным и блестящим от пота, на расстегнутой куртке мундира — двухзвездные погоны подполковника.
— Честь, — вполголоса предупредил сержант.
Предупрежденный Леварт энергично отдал честь.
Проходящий мимо здоровяк промямлил что-то, что прозвучало как «нахуйблядь», направляя в их сторону мощную струю алкогольного духана. На вонь такой силы, прикинул Леварт, нужно было выпить по меньшей мере литр.
— Офицеры, — не оглядываясь, пробурчал себе под нос сержант. Леварт не комментировал. Дежурный подошел к двери, постучал. Вошли.
— Товарищ майор! Дежурный сержант Можейко…
— Вольно. Свободен, сержант.
— Товарищ майор! Прапорщик Леварт…
— Вольно, я сказал. Присаживайтесь.
На стене над головой майора висел (как же иначе?) портрет Дзержинского. Леварт насмотрелся уже на Феликса Эдмундовича при разных иных обстоятельствах своей биографии. Испанскую бородку и благородные польские черты мог бы нарисовать по памяти и даже в темноте. Так что много внимания он портрету не уделил.
Майор Игорь Константинович Савельев был высоким даже тогда, когда сидел. Волосы на его висках были более чем седые, а на темени — более чем редкие. Хотя был он худощав, но руки имел, как у колхозника: большие, красные и узловатые.
Внешность его была не менее благородная, чем у его патрона, а глаза, на удивление ласковые, были цвета увядших васильков. Но это Леварту еще предстояло констатировать тогда, когда уже майор счел целесообразным поднять свою голову и взглянуть. Пока же ничего не указывало на то, чтобы майор собирался так счесть. Он сидел за столом, казалось, полностью поглощенный папкой из бурого картона, переворачивая красными лапищами колхозника вставленные туда документы.
— Прапорщик Леварт, Павел Славомирович, — промолвил он наконец, по-прежнему уткнувшись носом в папку, как бы и не говоря, а вслух читая какую-то из бумаг в папке. — Как там ваше сотрясение мозга? Отлежался? В здравом уме и полной памяти?
— Так точно, товарищ майор.
— В состоянии отвечать на вопросы?
— Так точно, товарищ майор.
Савельев поднял голову. И глаза цвета увядших васильков. Потом взял карандаш и постучал им по крышке стола.
— Кто стрелял в вашего старлея? — спросил он в такт постукиваниям. — Старшего лейтенанта Кириленко?
Леварт проглотил слюну.
— Докладываю: не знаю, товарищ майор.
— Не знаете.
— Не знаю. Я этого не видел.
— А что вы видели?
— Бой. Потому что шел бой.
— А вы сражались?