– Подорвал себя гранатой,– спокойно проговорил Кригер,– но узнать можно…
– Да, это он,– глухо ответил я, отдавая майору страшную фотографию.
– Итак, приступим к делу. Сколько человек на сегодняшний день состоит в штабе организации?
– Теперь девять,– подумав о Яценко, сказал я.
– Девять без тебя?
– Без меня, я же не член штаба.
– Значит, арестуем все-таки десять. Мне придется и тебя арестовать. Но не волнуйся,– посмотрев на меня, торопливо сказал Кригер.– С тобой ровным счетом ничего не случится. Я ведь тебе обещал нести ответственность за твою безопасность. Но зато после ареста ты будешь в их глазах таким же патриотом, как они. В камере перед смертью у многих развязываются языки. Все члены организации «За Родину!» у меня в руках, но наша главная задача – не только уничтожить этих фанатиков, но через них выйти на подпольный обком. Так что твой арест будет чистой формальностью, дымовой завесой. Заранее предупреждаю, что тебе придется поставить пару синяков; постараюсь, чтобы это было не очень больно. Теперь уточним адреса, ты мне сейчас их покажешь по карте.– Кригер пододвинул мне карту города, разложенную на столе.– Сегодня у нас двадцать третье…– задумчиво продолжал майор.– Ну что же, особенно спешить нам не стоит. Операцию назначаю в ночь на двадцать шестое. Все выходы из города будут перекрыты, так что ни одна птичка не упорхнет. Посмотрим, может быть, до двадцать шестого они пошлют нового связника к партизанам? И если на этот раз его не возьмут, я лично перестреляю моих олухов. Итак, начнем: Леонид Карпов, Базарная…
Утром, когда я еще спал, ко мне в окошко постучала Лена. Я пригласил ее войти в дом, но она отказалась. Я спросил, в чем дело, почему она прибежала в такую рань.
– Немедленно собирайся и приходи к нам.
По взволнованному голосу девушки я понял, что произошло что-то очень важное. «Неужели узнали о моей вчерашней встрече с Кригером?» – похолодело все внутри. Стараясь говорить как можно естественнее, спросил:
– Что за срочность такая? – И, зевнув, добавил:– Дай сон досмотреть.
– Олежка, милый,– торопливо отозвалась Лена,– не могу я тебе ничего сказать, спешу – мне надо еще к Карпову сбегать.– Она махнула рукавичкой и побежала к калитке.
«Пронесло! Если бы она что-то про меня знала, не было бы никакого «милого Олежки»,– отлегло у меня от сердца.– Но что же все-таки случилось?»
Я стал одеваться, ломая себе голову над причиной столь необычного раннего визита.
Когда я пришел к Ремизовым, то застал там Сергея и Женю Пилипчука; у них был встревоженный вид.
– В чем дело, ребята? – придерживаясь все того же спокойного тона, как и с Леной, спросил я с порога.– Что за совещание ни свет ни заря?
– Садись,– строго сказал Сергей.– Веселого мало. Сейчас придут Лена с Карповым, тогда поговорим: не могу я каждому в отдельности повторять одно и то же.
– Что произошло? – уже серьезно спросил я у Пилипчука, усаживаясь с ним рядом.
– Откуда я знаю! – Женя пожал плечами.– Я пришел за пять минут до тебя.
Сергей, ни на кого не глядя, расхаживал по комнате, припадая на больную ногу. Так продолжалось минут десять, пятнадцать. Наконец дверь распахнулась, и в комнату вошли Лена и Леонид.
– Так, все в сборе,– даже не поздоровавшись с Карповым, сказал Сергей.– Товарищи, наша организация раскрыта гестапо. В ночь на двадцать шестое назначена облава. Подпольный обком партии предложил членам нашего штаба, которые прошлой ночью отправились к партизанам за оружием, в город не возвращаться, а нам немедленно по одному или группами не более чем по два человека покипуть Солоницы. Сбор у Березовских каменоломен. Для связи остается Курдюмов. Все. Вопросы будут?
Вопросов не последовало. Все стали расходиться. Направился к двери и я.
– Олег,– раздался голос Сергея,– задержись на минутку: получишь задание штаба.
Но каким было задание штаба, я так и не узнал. Кригер обманул всех, в том числе и меня. Нас взяли в ту минуту, когда мы должны были расходиться от Ремизовых. Больше всех досталось Карпову, который успел выхватить пистолет, когда в комнату ввалились солдаты. От удара прикладом он потерял сознание, но его еще долго пинали тяжелыми коваными сапогами. В кузове машины, куда нас затолкали, я увидел Яшку Кучера – его оставил Сергей на стреме. У Яшки были скручены за спиной руки и проломлена голова. Он так и скончался, не приходя в сознание, в камере, куда нас кинули после ареста.
А в общем, Яшке повезло. Ребят допрашивали круглые сутки. Через два дня они были истерзаны и изломаны так, что мало чем походили на людей. Меня, несмотря на обещание Кригера, тоже отделали весьма прилично. Все мое лицо было сплошным кровоподтеком. Когда я решился напомнить ему о нашем уговоре, он, как всегда, улыбнулся и назидательно заметил:
– Ты же не хочешь, чтобы они тебя придушили в камере? А потом, говоря честно, ты этого заслужил: не сообщаешь мне ничего нового, мой друг, ничего нового. Все признания, на которые ты их вызываешь, не стоят ломаного гроша. Понимаешь, мне важно выйти на подпольный обком партии. Ну хоть какую-нибудь зацепку, черт побери! Будь смелее – я тебя полностью обезопасил, отсадив отдельно Пилинчука. Кстати, ты сказал в камере, что видел его, когда возвращался с допроса?
– Да, сказал,– еле шевеля разбитыми губами, ответил я.
– Ну и что, они поверили?
– Вроде поверили,– вяло ответил я.
У майора Кригера все было расписано как по нотам. Поместив нас всех в общую камеру, он тут же нря аресте отсадил отдельно Женю Пилипчука. На первом допросе, когда Рейнгард так безжалостно отделал меня, Кригер велел мне сказать ребятам, что, когда меня вели с допроса, я якобы видел Пилипчука живого и невредимого, разговаривавшего с кем-то из гестаповцев. Но, несмотря на то что товарищи вроде поверили в измену Пилипчука и на меня никакие подозрения не падали, ничего нового о связях с подпольным обкомом я ни у Сергея, ни у Карпова не выведал, а кроме них вряд ли кто-нибудь об этом знал. Двадцать восьмого ночью нас повезли на расстрел. Кригер ничего не добился, и все же до самого конца он решил не расшифровывать меня: Пилипчука среди нас не было, его, как выяснилось позже, расстреляли отдельно. Нас везли по затихшим улицам ночного города. Кто-то из ребят запел: «Орленок, орленок…» – все дружно подхватили знакомые слова.
Расстреливали всех вместе. Ребята стояли около неглубокой ямы, освещенные фарами машин.
– Прощайте, друзья! – крикнула Лена Ремизова.
С бронетранспортера. по шеренге подпольщиков ударила пулеметная очередь…
Я в это время уже сидел в «оппель-капитане» Кригера.
– Ну, вот и все,– закуривая, спокойно сказал он. Увидев, что меня бьет дрожь, протянул фляжку: – Выпей, здесь коньяк…
Солдаты, деловито переговариваясь, наскоро забрасывали могилу мерзлыми комьями земли. Машина круто развернулась и, набирая скорость, понеслась по шоссе, ведущему в областной город. С этого дня я никогда больше не бывал в Солоницах.
Через несколько дней, уже в гестапо, в здание на площади Труда, меня вызвал к себе Кригер.
– Садись, Олег,– как всегда, улыбкой встретил меня майор.– У меня есть для тебя приятное известие.– Кригер протянул мне лист бумаги с немецким машинописным текстом.– Впрочем, я забыл, что ты не силен в немецком,– улыбнулся Кригер.– Ну ничего, думаю, что по-русски это будет звучать не менее приятно. Ты представлен к награде за успешную ликвидацию Солоницкого подполья. Список утвержден. Поздравляю.– Кригер встал из-за стола и торжественно протянул мне руку.
Кстати, награду мне почему-то так и не вручили.
– Ну как? Сильно отличается этот рассказ от того, что записано в показаниях Князева? В ваших глазах я читаю вопрос: как же я решился отпустить такого человека? Поймите, иного выхода у нас не было. Мне нужно было добиться полного доверия Князева и узнать подробности провала Солоницкого подполья. Я должен был сделать сейчас то, что не мог сделать все эти годы. Карпов мертв, да он и не знал имени провокатора. Кригера уничтожили партизаны. Единственный человек, знавший правду, был Курдюмов-Князев. Нужно было развязать ему язык. Я позвонил в областное управление КГБ и рассказал о Курдюмове-Князеве. Мои действия одобрили. Я прекрасно понимал возмущение следователя Лазарева, но посвящать его до поры до времени в подробности этого дела не имел права. Курдюмов-Князев, воспользовавшись свободой, сбежать не мог. Ведь с самого начала обо всем знали работники КГБ. Каждый шаг Князева был им известен. А вскоре Курдюмов-Князев был вновь арестован. Это произошло в тот самый день, когда следователь Лазарев доложил прокурору области Зарубину о необоснованном освобождении Князева, о том, что прокурор Рудов встречался с преступником.
Лазарев иначе поступить не мог. Увидев его в приемной прокурора области, я сразу догадался, в чем дело, и попросил Зарубина пригласить Лазарева в свой кабинет, что он и сделал. Когда Лазарев прослушал пленку с записью моего разговора с Курдюмовым-Князевым, он растерянно посмотрел на меня и старшего следователя КГБ. Мне пришлось рассказать ему, как я стал разведчиком.
Дело в том, что я наполовину немец. Девичья фамилия моей матери Грот. Дед преподавал до революции в Московском университете, но в 1905 году вместе с несколькими педагогами был лишен кафедры за поддержку революционно настроенного студенчества. Карл Францевич Грот был из обрусевших немцев, но родной язык, несмотря на это, знал прекрасно. Он-то и обучил меня немецкому языку.
Когда я учился в школе, наша «немка», милейшая старушка Адель Львовна, в случае, если кто-либо не выучил урок, обращалась ко мне, и я, чтобы не подвести товарища, пускался с ней в длинные разговоры, нажимая на свое «чисто берлинское» произношение. Адель Львовна таяла… Я рос, как тысячи моих сверстников: школа, комсомол, общественные нагрузки. В мире было неспокойно. В Германии к власти пришли фашисты. Истерические вопли Гитлера о реванше и жизненном пространстве для немцев перестали быть пустой угрозой. Лучшие люди Германии покинули страну. Человечество было поставлено перед лицом новой мировой войны.
Во время Великой Отечественной войны я добровольцем попросился на фронт. Написал три заявления. Когда моя просьба наконец-то была удовлетворена, военкомат направил меня на одну из подмосковных станций, где формировался стрелковый полк особого назначения. Через некоторое время меня вызвали в политотдел, где я познакомился со старым чекистом полковником Денисовым. Разговор у нас с ним состоялся обстоятельный и подробный. А через два дня я был отчислен из части и переведен в распоряжение полковника. Семен Михайлович привык тщательно обдумывать каждую операцию, которой он руководил. Он прекрасно сознавал, что имеет дело с одной из сильнейших разведок мира, и великолепно знал, что те реальные немцы, с которыми его подопечным придется иметь дело, сильно отличаются от немцев, изображаемых в кинокартинах, снятых в первые годы войны.