Скирда недовольно пожал плечами: видно было, что ему не улыбалась прогулка в Сухановку.
– Пойми,– строго сказал я,– что Макарова единственная свидетельница, которая видела машину примерно в то время, когда произошел наезд. От ее показаний зависит очень многое.
Возле своего кабинета я увидел девушку, застывшую в неудобной позе на стуле, стоящем возле дверей.
– Вы ко мне? – спросил я, открывая дверь.
– А кто вы будете? – настороженно спросила она.
В коридоре было темно, и я никак не мог разглядеть ее лица.
– Мне доложили, что вы хотите сообщить что-то по делу Горбушина. Я следователь, который ведет это дело. Моя фамилия Лазарев, зовут Сергей Васильевич.
– Тогда к вам, товарищ Лазарев.– Девушка тяжело вздохнула.
– Проходите,– пропустил ее вперед и, войдя в кабинет, зажег свет.
Теперь я мог как следует рассмотреть ее. В тускло освещенном коридоре она показалась мне старше. На самом деле ей можно было дать лет девятнадцать-двадцать. Ее вполне можно было назвать хорошенькой, если бы лицо не портили заплаканные красные глаза с тяжело набрякшими веками.
– Ну что ж,– как можно приветливей сказал я,– садитесь, будем знакомиться. Кто вы и что привело вас ко мне?
Девушка расстегнула пальто, но, так и не сняв его, села на стул.
– Я Клава, Клавдия Брызгалова.– Девушка поправила выбившуюся прядь волос и, с обидой взглянув на меня, сказала: – Вы вот, товарищ Лазарев, собираетесь засудить Мишу…
– Горбушина?
– Да, Горбушина. А Миша ни в чем не виноват. Ну вот ни капельки. Не мог он этого сделать. Ну никак не мог!
Голос ее звучал уверенно и даже резко; было видно, что она взяла себя в руки и новых слез можно не опасаться.
– Ну хорошо,– сказал я,– а если не он, то кто это сделал?
– А я почем знаю? Но могу дать вам честное комсомольское, что это не Миша.
– У нас есть доказательства, что…
– Какие доказательства? – Клава упрямо поджала губы.– Вот,– она вынула из кармана сложенную в несколько раз газету и кинула ее на стол,– читайте.
Я развернул «Знамя труда» и сразу же увидел заметку, из-за которой поспорил с Песчанским.
– Я читал эту заметку, факты в ней изложены правильно.
– Правильно?– В голосе Клавы послышались гневные нотки. Она выхватила у меня газету и торопливо, как бы боясь, что я ее перебью, прочла: «17 ноября в тринадцать часов тридцать семь минут на шоссе, ведущем из города в леспромхоз, автолихачом был сбит учитель географии средней школы Леонид Николаевич Карпов. Лихачом, сбившим Карпова, оказался шофер городской автобазы некто Горбушин».
– Ну и что из этого следует? – спросил я.
Девушка положила газету на стол и, как бы устыдившись своей вспышки, опустила вниз глаза.
– А то, товарищ Лазарев, что Миша никак не мог сбить Карпова в тринадцать тридцать семь, потому что с без четверти час до двух он был у меня. Если не верите, можете спросить у тетки Матрены, она его видела.
– Кто это – тетка Матрена?
– Папина сестра.
– Так.
Меньше всего я ожидал, что разговор пойдет об алиби Горбушина, о котором, кстати, он сам даже не заикнулся. Что это? Сговор или просчет следствия?
– А вы знаете, что Горбушин мне ничего не сказал о том, что он был у вас? Ни единого слова.
– Что он мог сказать? – В голосе Клавы опять послышались слезы.– Что ему теперь говорить-то… Только зря он волнуется, я никуда не пойду жаловаться, и денег мне его не надо…
Наша беседа с Клавой длилась более двух часов. Сбиваясь, то плача, то говоря гневно и обличительно, она рассказала мне следующую историю…
Клава познакомилась с Михаилом в вечерней школе. Постепенно между ними возникло чувство, в котором трудно провести грань между дружбой и первой юношеской любовью. Большинство свободных вечеров Михаил и Клава проводили вместе: ходили в кино, на танцы или в городской сад. Были и первые робкие поцелуи и признания… Прошло время, и Михаила призвали в армию.
Клава писала ему письма, слала посылки. Между молодыми людьми был уговор, что после демобилизации они поженятся. Но вскоре письма от Михаила перестали приходить. А потом пришло то памятное письмо со штампом «воинское», которое Клава запомнила наизусть. На листке, вырванном из ученической тетради, было написано несколько слов. Но что это были за слова:
«Клава, с этого дня мы с тобой чужие. Я ничего не намерен тебе объяснять, а тем более слушать твои объяснения. Михаил».
Как выяснилось в дальнейшем, Михаил получил письмо от Клавиной подруги Тамары Сысоевой, в котором она писала, что Клава забыла Горбушина и «гуляет» теперь с Володькой Казаковым, известным в городе красавцем киномехаником.
Когда Михаил вернулся из армии, прежние взаимоотношения между молодыми людьми не восстановились. Несколько раз они встречались в леспромхозе и в городе, но Михаил проходил мимо, даже не здороваясь.
Горбушин получил в армии специальность шофера и теперь на своем грузовике часто приезжал в леспромхоз. Однажды, когда Клава возвращалась с работы – дом ее отца был расположен невдалеке от леспромхоза,– около нее на шоссе остановилась тяжело груженная машина Михаила.
– Садись, подвезу,– не здороваясь, распахнул дверь Горбушин.
– Спасибо, как-нибудь сама доберусь,– гордо отказалась Клава.
– Садись, садись, чего там, что было, то прошло. Я на тебя не сержусь.
– А за что ты на меня можешь сердиться? – Клава чуть не задохнулась от гнева.
– Как будто не знаешь? – Михаил закурил и, прищурившись от табачного дыма, нагловато посмотрел на нее.– Кто с Володькой Казаковым шуры-муры крутил, когда я был в армии?