Выходит, что в тринадцать тридцать, вернее, в тринадцать тридцать семь, если верить часам убитого, Горбушин не мог его сбить. Но почему он не сказал о том, что заезжал к Брызгаловой? И Гущина, и Клава отрицают встречу с Горбушиным после происшествия; если они искренни в своих показаниях, то о сговоре не может быть и речи. Я позвонил дежурному и попросил срочно, через московских товарищей, связаться с редакцией радиостанции «Маяк» и выяснить, что передавали в интересующий меня день перед проверкой времени в 14 часов. Может быть, здесь появятся разногласия. Пока что у меня нет оснований для опровержения показаний Гущиной и Брызгаловой.
Я еще раз подумал, что прокурор прав: чем глубже я вникал в дело Карпова, тем больше находил в нем неожиданностей. В дверь постучали, и дежурный по райотделу ввел в кабинет Горбушина. Михаил остановился на пороге, нервно комкая в руках черную каракулевую шапку с кожаным верхом.
– Проходите, садитесь,– приветливо, как старому знакомому, сказал я ему.
Горбушин, тяжело вздохнув, сел. По лицу Михаила было видно, что последние дни не прошли для него даром – он сильно осунулся, глаза запали и лихорадочно блестели. Я тоже сел и, как бы между прочим, спросил:
– Как назвали дочку?
– Зоя,– машинально вырвалось у Горбушина.
– Сами решили или Тамара? – тем же дружеским тоном осведомился я.
– Тамара. Я хотел Ниной назвать.
– В честь Нины Николаевны?
Михаил испуганно посмотрел на меня, услышав имя матери; он явно не понимал, к чему я клоню.
В это время я вынул из сейфа его показания и неторопливо прочел их вслух.
– Вы подтверждаете, что все записанное здесь с ваших слов является правдой?
– Да, подтверждаю.– Михаил стиснул руки и, взглянув на меня, добавил: – Могу дать любое слово.
– И соврать,– в тон ему подхватил я.– Почему вы не сказали, что заезжали в этот день к Клаве Брызгаловой?
– К какой Клаве? – Михаил даже привстал со стула, лицо у него побледнело, на лбу выступил пот.– К какой Клаве? – надрывно повторил он.– Никакой Клавы я не знаю!
– Опять обман.– Я снял трубку и попросил пригласить ко мне свидетельницу Брызгалову.
До прихода Клавы Горбушин сидел ссутулясь, опустив глаза.
Когда девушка вошла в кабинет, он вздрогнул, искоса взглянул на нее и снова уставился в пол.
– Гражданка Брызгалова, знаете ли вы этого человека?
Клава молча, в знак согласия, кивнула.
– Кто он?
Девушка молчала.
– Назовите его имя, фамилию…– как можно мягче снова спросил ее я.
– Горбушин, Михаил,– еле слышно сказала Клава и, сделав паузу, добавила: – Учились вместе.
– А вы, Горбушин, знакомы с этой гражданкой?
Он нехотя поднял голову и, воровато стрельнув глазами, снова уставился в пол.
– Ну, что скажете, Горбушин?
– Никого я не знаю.
– Миша! – ахнула Брызгалова.– Да как же так! – Она, как от удара, прикрыла лицо рукой и, очевидно только сейчас оценив меру его предательства, глухо, сквозь зубы сказала: – Ну и подлец же ты!
– Что она оскорбляет? – возмутился Горбушин.
– Нет, она вас не оскорбляет, по-моему, она сказала очень правильно,– не сдержался я.– Повторите ваши показания, гражданка Брызгалова!
Клава слово в слово повторила все то, что рассказала мне часа полтора назад.
Когда Клава закончила говорить, я спросил у Михаила:
– Горбушин, вы подтверждаете то, что сейчас сказала свидетельница Брызгалова? Подумайте, прежде чем ответить.
– Да, подтверждаю,– по-прежнему не поднимая головы, чуть слышно сказал Горбушин.
Я поблагодарил девушку и сказал, что она и ее тетка свободны… Клава кивнула мне и молча вышла из кабинета.
– Ну, Горбушин, давайте теперь поговорим откровенно или вы опять будете вилять и путать следствие?
– Я вам все скажу, все, вот сейчас, честно…
Горбушина было трудно узнать: все черты его лица выражали неподдельный страх, руки тряслись, губы перекосились в жалкой улыбке. И тут я понял, что мешало ему дать правдивые показания,– страх! Обыкновенный страх. Этот элегантный и подтянутый парень оказался трусом.
Михаил, захлебываясь, как бы опасаясь, что я его перебью, говорил:
– Да, я заезжал к ней, заезжал, а она сказала, что ждет от меня ребенка. Я не хотел, чтобы Тамара узнала, она убьет меня, вы ее характера не знаете. Ночью стукнет чем попало. Она мне сто раз говорила, что за ревность ей дадут условно. А Клава, то есть гражданка Брызгалова, жаловаться вам пришла. Она, и когда я в армии был, путалась с кем попало. У меня есть письма, документы. И вообще надо еще доказать, чей это ребенок.
В своем страхе он даже не понимал, из каких побуждений пришла ко мне Клава. Его сейчас заботило только одно: как бы история их взаимоотношений не всплыла на поверхность. Нарочито спокойным тоном, чтобы прервать бессвязную исповедь, я спросил:
– Что вы делали после того, как ушли от Брызгаловой?
– Я могу поклясться, что ни на кого не наезжал.