— Разве что безумного гения. У нас с женой сейчас нелегкий период.
Я задумался: есть ли слово, которым подзывают белку? «Беля-беля-беля…»
— Фрэнсис и Роджер рассказали мне о Терри. Я от всей души сочувствую. Какая-то чудовищная жестокость.
В Эдит было что-то очень располагающее — это чувствовалось даже по телефону. Тогда я еще не знал, какую важную роль ей суждено было сыграть в нашей жизни.
— Ладно, Эдит. Подъезжайте завтра днем, побеседуем.
Мы с Трейей снова переехали к Заливу, в маленький городок Милл-Вэлли, вернулись к нашим друзьям, нашим врачам — нашей системе поддержки. Вся затея с переездом на Тахо обернулась катастрофой, после которой мы все еще приходили в себя. Но поворотный пункт был уже пройден. Даже на Тахо — когда мы решили уезжать — дела пошли на поправку. Особенно у Трейи: к ней стали возвращаться ее изумительная внутренняя сила и самообладание. Она возобновила медитации, и мы оба, как я уже сказал, ходили на прием к Сеймуру, то есть сделали наконец то, чем надо было заняться с первого же дня.
Мы стали усваивать простые мудрости, прежде всего — искусство принимать и прощать. Как сказано об этом в «Курсе чудес»:
Какого твоего желания прощению не исполнить? Стремишься ты к покою? Прощение дает его. Желаешь счастья, умиротворения, определенности цели, высоких чувств достоинства и красоты, превосходящих этот мир? Чаешь заботы о себе и безопасности, и теплоты, уверенности в вечной защищенности? Желаешь тишины, не нарушаемой ничем, и нежности, и неизменной доброты, глубокого и постоянного комфорта, и отдыха, столь совершенного, что всякое вторжение в него исключено?
Мне всегда нравилось, что «Курс» учит, что умение прощать — это путь к своему подлинному «Я». Этот в каком-то смысле уникальный подход был найден в нескольких великих духовных учениях — остальные обычно делают упор на ту или иную форму развития сознания или религиозного культа. Но идею прощения подкрепляет очень простая теория: эго, чувство самообособленности, есть не просто конгитивный, но и аффективный конструкт. Это значит, что оно поддерживается не только умозаключениями, но и эмоциями. А главная эмоция, согласно этому учению характерная для эго, — страх, за которым следует агрессивность. В «Упанишадах» эта мысль выражена так: «Где есть другой, там появляется страх».
Иными словами, когда мы, расщепив неразделимое осознание, противопоставляем субъект объекту, себя другому, Самость начинает испытывать страх, потому что выяснятся: вовне есть много «других», которые могут причинить вред моему «я». Из страха вырастает агрессивность. В той степени, в какой мы настаиваем на самоотождествлении с сидящим внутри маленьким эго, настолько «другие» будут его травмировать, оскорблять, ранить. В результате само существование эго поддерживается набором душевных травм — личные раны превращаются для него в залог собственного существования. Эго бережно коллекционирует травмы и обиды, даже если при этом ненавидит их, потому что без этих травм оно в буквальном смысле обратится в ничто.
Пытаясь справиться со своими травмами, эго начинает с такого маневра: оно хочет, чтобы «другие» признали свою вину. «Ты сделал мне больно, немедленно извинись». Иногда извинения на какое-то время улучшают самочувствие эго, но подлинных причин они не искореняют. В большинстве случаев после извинений эго начинает ненавидеть извинившегося даже больше, чем до: «Теперь-то я знаю, что ты это сделал, ты только что признался сам!» Главная стратегия эго такова: ничего не прощать, ничего не забывать.
К прощению эго даже не стремится, потому что прощение размоет основу его существования. Простить другого за оскорбление — реальное или надуманное — значит ослабить границу между «собой» и «другими», убрать перегородку между субъектом и объектом. Напротив, сознание, умеющее прощать, стремится избавиться от «эго» и его обид и вместо него обратиться к Свидетелю, к Самости, которая одинаково воспринимает субъект и объект. Исходя из «Курса», умение прощать — это возможность отказаться от своей Самости и вспомнить свою Самость.
Эта практика показалась мне очень полезной, особенно в такой ситуации, когда у меня не было сил на медитацию. Мое эго было таким травмированным, таким израненным — я накопил такое количество обид (реальных или надуманных), — что одно умение прощать было способно разомкнуть кольцо боли в моем обособившемся «я». Чем сильнее были «травмы», тем больше я замыкался в себе, тем болезненнее становился сам факт существования «других» и тем больше становилась вероятность получить новые травмы. Если же я понимал, что неспособен простить других за их «бесчувственность» (иными словами, за ту боль, которую я, замкнувшись в себе, причинял себе сам), то я использовал другую аффирмацию из «Курса чудес»: «Бог есть Любовь, в которой я прощаю».
Что же касается Трейи, то у нее началась глубинная психологическая перестройка, внутренний сдвиг, и благодаря ему стали разрешаться проблемы, которые Трейя считала главными и самыми сложными в своей жизни; этот сдвиг стал приносить плоды примерно через год, когда она поменяла имя с Терри на Трейя, — для нее этот сдвиг означал переход от «делания» к «бытованию».
Ура! У меня начались месячные. Может быть, мне все-таки удастся родить Кену ребенка. В жизни определенно намечается прогресс. Силы вернулись ко мне настолько, что я собираюсь снова начать бегать. Все чаще испытываю настоящую радость — совсем как раньше, но с той лишь разницей, что теперь я стала гораздо спокойнее и не так остро реагирую на общую ситуацию. Жизнь становится похожей на приятную вечеринку…
Самое главное. Оказалось, что у Кена какая-то вирусная инфекция, которую он, скорее всего, подхватил в прошлом году в Инклайне. Это выяснил после обстоятельного анализа крови доктор Белкнэп — тот же врач, что обнаружил у меня узелок. Кен отнесся к открытию скептически, он считал, что все дело в общей подавленности и поэтому проконсультировался еще с двумя врачами, но оба поставили такой же диагноз. Кен перестал списывать свое переутомление на депрессию и буквально на следующий день, как и следовало ожидать, его настроение поменялось! У него все еще неспокойно на душе — весь этот ужас сильно на нем сказался, — но общая подавленность прошла, как только был поставлен правильный диагноз. Этот вирус все еще сидит в нем — он явно не инфекционный, — но Кен учится справляться с его действием, так что энергия возвращается и к нему. Господи, что же он пережил, не зная, что эта дрянь сидела в нем! Он сказал, что был на грани самоубийства, — это меня серьезно напугало. Я боюсь рака только по одной причине: не хочу оставлять Кена одного. Если бы он покончил с собой, даже не знаю, что бы я сделала. Наверное, отправилась вслед за ним — на тот момент ничего другого мне не оставалось.
Один из положительных итогов прошлого года заключается в том, что мой перфекционизм заметно сдал позиции. Этот клоун, который заправляет сидящим во мне скорпионом критического отношения к себе, причинил мне кучу хлопот. Я вечно «работаю над собой», мне надо, чтобы все было идеально, — верный признак того, что у меня в жизни не все в порядке. Иногда я замечаю, как этот инстинкт срабатывает на бытовом уровне: к примеру, когда я занималась нашим домом на Тахо, мне надо было, чтобы все, до мелочей, было идеально. Стоило мне осознать, сколько волнений мне это приносит, и этот саморазрушительный порыв стал ослабевать. Теперь я гораздо больше стремлюсь принимать все как есть. Сколько же я пережила из-за своего упрямства, из-за желания сделать все идеально, «так — и никак иначе». Ну а дальше-то что? Жизнь полна трудностей даже на бытовом уровне, не говоря уж о психологическом. Если нам удается в принципе наладить жизнь — этого уже вполне достаточно. Жажда совершенства только плодит проблемы. Если хочешь сделать все идеально, то вряд ли сделаешь что-нибудь вообще. Мы тратим все свое время на мелочи (одна из моих привычек), а из-за этого теряем из вида общую картину, общий смысл. Теперь я меньше стремлюсь к совершенству и больше — к тому, чтобы наладить нормальную жизнь в целом, больше стремлюсь принимать и прощать.
В последнее время я чувствую в себе больше смирения. Теперь я яснее вижу, как проблемы, с которыми мне приходится сталкиваться в жизни, — сложности в отношениях с друзьями и мужем, трудности в общении, мои сомнения и страхи, финансовые затруднения, вопросы о моей жизненной миссии, сомнения насчет моего призвания, желание найти смысл в тех мучениях, через которые нам довелось пройти… — как все это почти в точности совпадает с тем, что приходится переживать другим людям. По-моему, раньше я всегда в какой-то степени считала себя той маленькой девочкой в белом доме на холме, которая считает, что общие законы на нее не распространяются, что она особенная, не такая, как все. А теперь я понимаю: я именно такая же, как и все, и мои проблемы — это архетипические проблемы, с которыми люди работают уже века. В результате рождается смирение какого-то нового свойства, готовность на новом уровне принимать мир как он есть, непривычное желание приветствовать все, что происходит. И вдобавок — и это прекрасно! — мощное чувство единства с другими, словно все мы — части одного существа, которое учится справляться со сложностями и растет по мере продвижения. «Я не особенная» одновременно означает «я не обособлена от других».
В каком-то смысле мой фокус сузился до желания жить сейчас. Я спокойней отношусь к тому, что делаю, даже если это и не удовлетворяет сидящего во мне перфекциониста. Я учусь просто делать то, что должно быть сделано. Отбрасывать нетерпение, рубить свои дрова, а не чужие, носить воду из ближайшего ручья, а не бродить в поисках другого. Даю себе время, чтобы исцелиться. Сформировать внутри себя спокойное свободное пространство и посмотреть, что в конце концов из него проявится.
Для меня важно, что я хожу на прогулки, в том числе долгие — они заставляют чувствовать свою силу, дают физическую нагрузку и напоминают мне об изысканной красоте закатов, мягком шелесте морского ветра в ветвях деревьев, о блаженстве видеть, как играет солнце в капельках росы.
Сад с огородом — самое полезное, что я сделала за последнее время. Я работаю там почти каждый день — дважды прокопала грядки (и вытащила все камни и камушки), посадила салат и цветную капусту, горох и шпинат, морковку и редиску, огурцы и помидоры. Все семена разные; некоторые настолько крохотные, что непонятно, как в них уместилось столько генетической информации, а у других такая странная форма, что они вообще не похожи на семена. Посев растянулся на несколько недель; что-то я, наверное, посадила слишком поздно, так что на обильный урожай рассчитывать не стоит, но мне даже неважно, что там вырастет (неужели я это написала? Мне ведь всегда был важен конечный результат!), — я испытываю удовольствие, когда наблюдаю, как побеги пробиваются через хорошо подготовленную почву, как появляются ряды листьев, по которым можно догадаться, что это за растение, а потом смотрю, как каждое растение становится отчетливо похожим само на себя. Горох, который цепляется своими крохотными вьющимися усиками за прутья изгороди, — пожалуй, самое мое любимое. Я столько возилась с грядками, что у меня ломит спину, но чувство радости от того, что я хорошо подготовила почву для растений и теперь наблюдаю за их благодарным откликом, действует на меня исцеляюще. Я соприкасаюсь с жизнью благодаря своему огороду, и мне хорошо от того, что я забочусь о растениях, вместо того чтобы требовать заботы о себе. Это прекрасно — быть в состоянии давать и не нуждаться в том, чтобы принимать. Видеть прямые результаты своего труда, вместо того чтобы надо мной трудились другие. Заботиться о Кене, вместо того чтобы самой нуждаться в заботе.
Я вспоминаю все те годы, когда я пыталась создать себе цель в жизни, искала ее, жаждала ее. Вспоминаю свои усилия и свою жажду. У меня возникают образы: я куда-то тянусь, пытаюсь достать, хватаю, томлюсь. Урок для меня состоит в том, что это не дало мне ни покоя, ни мудрости, ни счастья. Убеждена, что именно в этом. Итак, мой жизненный путь на сегодняшний момент имеет явный буддийский привкус (впрочем, это не так и важно). Но я не стремлюсь к просветлению. Я не собираюсь вступать в «группу полной луны», состоящую из людей, которые приняли решение достичь просветления в пределах этой жизни. Знаю, что такое решение было бы опасно для меня: либо оно оказалось бы преждевременным, либо это вообще не мой — путь. Мне надо научиться вообще не желать чего-либо. Колоть дрова и носить воду. Не стремиться, не вожделеть, не нуждаться в цели. Просто жить и плыть по течению.
Недавно я стала регулярно медитировать, после большого перерыва. Думаю, что начала делать это из-за того, что изменился мой подход. Теперь, когда я медитирую, меня не свербит потаенное желание пережить что-то интересное, увидеть свет или почувствовать, как по телу проходят волны энергии. Я сижу не для того, чтобы добиться «прогресса» в своих практиках. Я не испытываю мучительного желания, чтобы что-то случилось. Впрочем, это не совсем так. Потому что иногда такие желания просыпаются. Я замечаю их, отпускаю их и возвращаюсь к тому, на чем я сосредоточена. Когда я спрашиваю себя, зачем я сижу — а такой вопрос, конечно же, постоянно возникает, — то отвечаю сама себе: я сижу, чтобы выразить себя такой, какая я есть в данный момент. Я сижу потому, что есть во мне что-то, что требует отвести часть времени на спокойную тренировку осознания — это своего рода жертвоприношение. Для меня это не поиск, а скорее утверждение. Может быть, позже придет более ясное понимание цели, уже свободное от привычного желания что-то схватить. А может быть, цель уже пришла и ждет, пока я плыву по течению.
Провела вечер с Кей Линн. Кей Линн говорила, что иногда она жутко завидует всем остальным и ничего не может с собой поделать. Мне кажется, что она думает о Джоне и потерянной возможности разделить с ним будущее [в прошлом году Джон трагически погиб от руки грабителя]. Кроме того, мне кажется, что эти чувства усиливаются, когда она видит нас с Кеном. Она рассказала, что к ней собирается приехать в гости друг и она чувствует сильное желание завязать с ним отношения, хотя он явно дал понять, что не хочет романа с ней.
— Я чувствую себя такой несчастной. Я пытаюсь остановиться, но не могу. Ты можешь мне что-нибудь посоветовать?
— Ах, старые добрые симпатии и антипатии, — ответила я. — Неудивительно, что они заставляют тебя чувствовать себя несчастной; буддисты вообще видели в них первооснову всех страданий. Я могу дать единственный совет и надеюсь, что он поможет. Я научилась этому во время своих медитаций випассана. Замечай свои страдания, наблюдай за ними, переживай их полностью. К примеру, сейчас ты осознаешь, что чувствуешь себя плохо, что ты чувствуешь себя несчастной. Хорошо, ты фиксируешь это чувство, наблюдаешь за ним.
— И уже чувствую себя лучше, — ответила она. — Не понимаю, почему мне приходится каждый раз усваивать это заново. Мне уже стало намного легче.
— У меня есть вот какая собственная теория: не надо прилагать усилий к тому, чтобы что-то изменить или прекратить, если тебе не нравится твое поведение или мысли. Усилия только мешают. Важно ясно увидеть то, что тебе не нравится, осознать это во всех деталях, просто засвидетельствовать это — и тогда, если оно возникнет снова, ты уже не будешь захвачена врасплох. Я думаю, что есть мистическое нечто, — можно назвать это эволюционным импульсом полностью раскрыть свой потенциал, максимально приблизиться к Богу. Так вот, когда ты ясно осознаешь свою проблему, свой недостаток или внутренний дискомфорт, это мистическое нечто помогает нам не сбиваться с пути и исправлять недостатки. Изменения — это не вопрос воли. Воля нужна, чтобы культивировать осознавание, но она же часто встает на пути тонких, глубинных внутренних перемен. Перемены такого рода ведут нас по пути, лежащему за пределами нашего понимания и уж точно вне зоны действия нашей осознанной воли. Дело скорее в том, чтобы позволить переменам произойти.
— Чем-то похоже на благодать, — сказала она. — Я очень хорошо понимаю, о чем ты.
— Да, наверное, благодать. Никогда об этом раньше не думала.
И я вспомнила об одном уроке из «Курса чудес», который уже несколько дней как поселился у меня на полке. Последние строчки в этом упражнении таковы:
Никогда раньше я не понимала смысла этих строчек. Слишком сильны отголоски понятия благодати, которое милостиво дарует патерналистский бог, прощающий своих заблудших, грешных сыновей. Теперь они обрели для меня больше смысла. Я поняла, что понятие «благодать» — один из способов назвать то мистическое нечто, что исцеляет нас, не дает нам сбиться с пути и помогает исправлять ошибки.
Мы с Трейей пытались дать возможность этой благодати исправить наши ошибки, залечить раны. Мы понимали, что исцеление совершается — и должно совершиться — на всех уровнях: физическом, эмоциональном, интеллектуальном и духовном. И еще мы начали понимать, что, как ни желанно физическое исцеление, оно тем не менее зачастую не является столь же значимым и показательным критерием подлинного здоровья, как духовное исцеление и выздоровление души. В поисках исцеления мы с Трейей охватили всю Великую Цепь. И в этом нам помогали очень многие, начиная с Фрэнсис и Роджера.
Потом был Сеймур, которого мы начали называть Си-мо. Сеймур — опытный психоаналитик, который давно понял и огромное значение фрейдовской модели, и ее колоссальную ограниченность. Он начал сочетать собственный подход с созерцательной практикой, в первую очередь — медитацией випассана и «Курсом чудес». Я познакомился с Сеймуром десять лет назад, когда он позвонил мне в Линкольн, штат Небраска, чтобы обсудить некоторые теоретические аспекты синтеза восточного и западного подхода к психотерапии. Моя модель сознания привлекла Сеймура потому, что, в отличие от других исследователей, пытавшихся совместить «восточное» и «западное» на базе работ Карла Юнга, я с самого начала понял, что, несмотря на его огромный вклад в эту сферу, он допустил несколько серьезных и способных ввести в заблуждение ошибок, поэтому более надежным отправным (но не конечным!) пунктом следует считать работы Фрейда. Это совпало с соображениями Сеймура — и мы стали добрыми друзьями.
В психотерапии, и индивидуальной, и семейной, часто случается так, что главные открытия оказываются простыми и очевидными; сложность — в том, чтобы применять их в повседневной жизни, снова, снова и снова, пока ты не отойдешь от прежних привычек и их место не займут новые, более приемлемые. Сеймур помог нам понять: важно не столько, что мы сказали друг другу, сколько как мы это сказали.
Учусь больше обращать внимание на то, как мы говорим, а не только на содержание. Часто случается, что мы оба или уверены в своей правоте, или правы, но произносим эту «правду» так недобро, раздраженно, агрессивно или провокационно. А потом не можем понять, почему собеседник реагирует на интонации, а не на слова. Для меня стало настоящим открытием понимание того, как наш взаимный оборонительный стиль разговора порождает негативную, устремленную вниз спираль обиды. В последнее время Кен чувствовал тревогу, что вызывало замешательство у его друзей (и у меня), потому что он никогда не был нервным человеком. Он злился и начинал язвить — таков был его способ обуздать беспокойство. Но я не замечала беспокойства, а видела только злость, которая, естественно, пробуждала во мне потаенный страх, идущий из детства, — страх быть ненужной и нелюбимой. А как реагирую я, если чувствую себя нелюбимой? Ухожу в себя, веду себя холодно, прячусь, как в детстве, когда я убегала к себе в комнату и принималась за чтение. А если я ухожу в себя, то Кен чувствует себя нелюбимым, это вызывает в нем беспокойство, а оно, в свою очередь, — язвительность. От этого я еще больше ухожу в себя, веду себя еще жестче, во мне берет верх жажда управлять и контролировать, я начинаю отдавать распоряжения, от этого Кен злится… и так далее. Теперь я понимаю, почему в какой-то момент Кен отказался что-то обсуждать без посредника. Мы бы просто убили друг друга. Но, когда эта устремленная вниз спираль закружилась в кабинете Сеймура, мы втроем почти моментально ухватили первое звено в цепочке и тут же пресекли его. Самое трудное, разумеется, в том, чтобы вести себя так же за пределами кабинета, — но мы учимся.
Через четыре или пять месяцев и мы с Трейей под деликатным присмотром Сеймура подошли к тому, чтобы начать кардинальное преобразование своих отношений. А в начале лета 1986 года мы поняли: водораздел пройден.
Не может быть, что уже июнь. Мне кажется, что все еще май. Кажется, что он тянется все время с той минуты, как я уселась за компьютер, чтобы писать. До этого я выводила каракули гелевыми ручками на маленьких клочках бумаги еще более мелким почерком — и как же мне теперь расшифровать эти неразборчивые свидетельства моих озарений, страхов, любви и смятения?
Но я знаю, что со мной происходит. Мне лучше. Намного лучше. Похоже, что мы с Кеном вместе прошли какой-то поворотный пункт. Мы уже не ссоримся, как раньше, вообще никогда, мы научились быть добрее друг к другу. Это требует сосредоточенности, определенных усилий — надо ловить поспешные реакции, желание дать сдачи; надо учиться понимать, что под желанием сделать другому больно скрывается страх. Именно над этим мы сейчас работаем, а Сеймур работает с нами. И все идет по-другому.
Вот хороший пример. Когда мы с Кеном вместе принимали душ, он спросил: как мне кажется, правильно ли мы поступили, что переехали в новый дом? По-моему, правильно, ответила я, хорошо, что тут много места и ты смог вывезти свои книги — в прежнем доме их некуда было ставить. Он ответил в том смысле, что ему теперь наплевать на книги, и единственная его надежда сейчас — это вернуться к духовным практикам. Разговор на эту тему меня задел — раньше Кен обвинял меня в том, что он перестал писать, а теперь говорит, что ему наплевать на книги. Почти все утро я чувствовала себя уязвленной и раздраженной, но теперь благодаря Сеймуру, по крайней мере, не стала вываливать свое раздражение на Кена. Я ничего не сказала. Но сначала у меня в голове звучал голос обиды и злости.
А потом другой голос сказал что-то вроде: подожди-ка минуточку, с чего все началось? Ты начала защищаться. А почему? Тебе показалось, что Кен обвиняет тебя, считает тебя виноватой в том, что больше не пишет. Может быть, в этом есть доля правды? Почему же он так считает? Может быть, он не хочет чувствовать свою ответственность и ему легче думать, что виновата ты? Что же за этим скрывается? Может
быть, он боится, что это его вина? Может быть, он не хочет принимать на себя ответственность за то, что больше не пишет? А почему это всплыло именно сейчас? Ах да, новый дом, где много места для книг. Он боится, что после переезда в новый дом от него будут ждать чего-то (а люди действительно напряженно ждут), будут ждать, что он что-то напишет. Да, наверное, дело в этом. Он боится, что не оправдает ожидания, и начинает защищаться от ожиданий, защищаться от боязни провала — и поэтому набрасывается на тебя.
По мере того как этот второй голос все ближе подбирался к страху, лежащему в основе конфликта, первый потерял свою самоуверенность. Как только страх обнаружился, я почувствовала глубокое сострадание. Вместо того чтобы защищаться от «нападения» Кена, я почувствовала желание помочь ему пережить переезд и ничего от него не требовать. Я смогла прокрутить весь эпизод заново и спросить себя: где я могла быть лучше? Я представила себе, что не отступаю назад, не прислоняюсь измученно к стенке душевой комнаты, а говорю — и говорю искренне — милый, если в новом доме ты опять начнешь медитировать, это будет просто прекрасно. Что ни случится — все к лучшему, и, по-моему, это отлично, что мы переехали в такое место, где наша > жизнь становится светлее.
Чуть позже тем же днем я проверила этот сценарий вместе с Кеном — но очень мягко, без всяких обвинений. Он меня похвалил: я попала в точку, Мне кажется, что это настоящая победа и верный признак того, что происходят и другие изменения.