Ну, старики и ушли, и остался Тим О'Халлоран наедине со своей Китти. Стали они мечтать и строить планы на будущее, и вдруг — стук в дверь.
— Кто бы это? — удивилась Китти.
Но Тим-то сразу догадался, и душа у него ушла в пятки. Открывает — так и есть, гном.
— Здравствуйте, — ухмыляется, — дядя Тим. А вот и я.
Тим О'Халлоран смотрит на него, будто в первый раз видит. Одет-то он был во все новенькое, но лицо в саже и на белой рубашке отпечатки грязных пальцев. Однако не в том было дело, что он чумазый. А в том, что как его ни обряди, все равно без привычки сразу видно, что это нечисть, а не добрый христианин.
— Китти, — проговорил Тим, — Китти, моя ненаглядная. Забыл тебе сказать: это мой малолетний племянник Рори, он у меня живет.
Ну, Китти приняла малолетка ласково и радушно, хоть и поглядывала на него искоса, как заметил Тим. Она угостила его куском пирога, а гном искрошил пирог пальцами и прямо пятерней стал набивать рот. А потом, не прожевав, кивнул Китти и спрашивает:
— Ну как, решила выйти за моего дядю Тима? И правильно, выгодного подцепила жениха.
— Попридержи язык, юный Рори, — рассердился Тим О'Халлоран, а Китти зарделась как маков цвет. Но потом заступилась за него и сказала так:
— Не ругай парнишку, Тим О'Халлоран. Пусть говорит, что думает. Да, Рори-малыш, я скоро стану твоей теткой и буду этим гордиться.
— Ну и отлично, — гном набил в рот остатки пирога, — я думаю, ты сумеешь вести наш дом как надо, когда привыкнешь и усвоишь, что мне требуется.
— Значит, так все и будет, Тим? — спросила Китти Мэлоун тихим голосом, но Тим О'Халлоран посмотрел ей в глаза и понял, о чем она думает. Его очень подмывало отречься от гнома и прогнать его на все четыре стороны. Но он прикинул и понял, что не способен на такой поступок, даже ради Китти Мэлоун.
— Да, боюсь, что именно так, Китти, — удрученно сказал он.
— Горжусь тобой за это, — сказала Китти, и глаза ее засияли. Она подошла к гному, взяла его шершавую ладошку. — Живи с нами, юный Рори, пригласила она его. — Мы будем рады тебе от души.
— Сердечно вам благодарен, Китти Мэлоун, в будущем О'Халлоран, проговорил гном. — А ты счастливец, Тим О'Халлоран, ты счастлив и сам по себе, и в своей невесте. Если бы ты от меня отрекся, твое счастье от тебя бы отвернулось, а если бы она меня не приняла, было бы вам по полсчастья на двоих. Но теперь счастье пребудет с вами до конца ваших дней. А я хочу еще кусок пирога.
— Чудной ты парень, — сказала Китти Мэлоун и пошла в кладовку за пирогом.
Гном сидел, болтал ногами и поглядывал на Тима О'Халлорана.
— Ох, как мне хочется задать тебе трепку, — простонал тот.
— Фи, — ухмыльнулся гном. — Неужто ты поднимешь руку на родного племянника? Но ответь мне на один вопрос, Тим О'Халлоран: твоя нареченная состояла у кого-нибудь в услужении?
— А если бы и так, — вспыхнул Тим О'Халлоран. — Кто скажет, что она себя этим уронила?
— Только не я, — заверил его гном, — ибо я, приехав в эту страну, узнал, что такое человеческий труд. Это дело достойное. Но ответь мне еще на один вопрос. Ты намерен чтить свою жену и служить ей во все годы вашей супружеской жизни?
— Да, намерен. Хотя какое тебе до этого…
— Неважно, — перебил его гном. — У тебя шнурок на башмаке развязался, храбрый человек. Вели мне завязать.
— А ну завяжи мне шнурок, зловредное созданье! — рявкнул Тим О'Халлоран. Гном так и сделал. А потом вскочил на ноги и запрыгал по комнате.
— Свободен! Свободен! — верещал он. — Наконец-то свободен! Я услужил слуге слуги, и древнее заклятие больше не имеет надо мной силы. Я свободен, Тим О'Халлоран! Счастье О'Халлоранов теперь на свободе!
Тим О'Халлоран таращился на него, онемев от изумления. Потому что прямо у него на глазах с гномом стали происходить перемены. Он, правда, остался маленьким наподобие мальчонки, но это уже была не прежняя нечисть, видно было по глазам, как в него вселилась христианская душа. Прямо оторопь брала смотреть. Но это было замечательно!
— Ну что ж, — проговорил Тим О'Халлоран, совладав с волнением. — Рад за тебя, Рори. Ведь теперь ты, конечно, вернешься в Клонмелл, ты честно заработал это право.
Гном покачал головой.
— Клонмелл — славное, тихое местечко, — сказал он. — А здесь жизнь поразмашистей. Наверно, что-то такое в воздухе — ты небось не заметил, а ведь я с тех пор, как мы повстречались, вырос на добрых полтора дюйма и чувствую, что расту еще. Нет, я хочу употребить мои природные таланты и отправлюсь на Запад, где роют шахты, там, говорят, есть такие глубокие, весь Дублинский замок с головкой уйдет, и у меня руки чешутся приступить к делу! Но кстати сказать, Тим О'Халлоран, я тогда немного слукавил насчет горшка с золотом. Ты найдешь свою долю за дверью, когда я уйду. А теперь — всего вам доброго и долгих лет жизни.
— Но ты ведь не навсегда прощаешься с нами, дружище? — воскликнул Тим О'Халлоран. Он только теперь понял, как привязался к этому забавному малышу.
— Нет, не навсегда, — ответил тот. — На крестинах вашего первенца сына я буду стоять у его колыбели, хотя вы меня, возможно, и не увидите, и так будет и с сыновьями ваших сыновей, и с их сыновьями тоже, ибо счастье О'Халлоранов только начинается. А пока расстанемся. Ведь у меня теперь христианская душа, и у меня есть в жизни своя работа.
— Погоди минутку, — говорит ему Тим О'Халлоран. — Ты не во всем разбираешься, ты ведь человек новый. Ты, конечно, имеешь в виду обратиться к священнику, но в экстренных случаях это может проделать и мирянин, а тут, бесспорно, случай экстренный. Не могу же я отпустить тебя вот так, некрещеного.
Он осенил гнома крестным знамением и нарек его — P ори Патрик.
— Правда, не все формальности соблюдены, зато побуждения самые добрые, — заключил Тим О'Халлоран.
— Благодарю тебя, — сказал гном. — Если был ты передо мною в долгу, то теперь отплатил с лихвой.
Тут он как-то вдруг взял и пропал, и Тим О'Халлоран остался в комнате один. Стоит и глаза трет. И видит за дверью мешочек, оставленный гномом, — а тут и Китти возвратилась с ломтем пирога на тарелке.
— Тим, а где же твой малолетний племянник? — спрашивает.
Обнял Тим О'Халлоран свою Китти и рассказал ей все как было. Все ли она приняла на веру, это вопрос другой. Но одно надо заметить: с тех пор в их семье непременно есть один Рори О'Халлоран, и он изо всех самый первый счастливчик. А когда Тим О'Халлоран сделался начальником дороги, как он назвал свой личный автомобиль? «Гном», вот как. И во время деловых поездок, рассказывали люди, при нем часто видели небольшого такого человечка, ростом с мальчишку. Вдруг объявится на каком-нибудь полустанке, и его сразу пускают к начальству, а большие тузы железнодорожного мира дожидаются в тамбуре. И вскоре из вагона доносилось пение.
История эта давних дней — да не обделит Господь всех, кто жил в то время, и потомство их.
Так вот, в те дни Америка, понимаете ли, была другой. Это была красивая страна, но если бы вы увидели ее сегодня, вы бы не поверили. Ни автобусов, ни поездов, ни штатов, ни президентов, ничего!
Ничего — только колонисты, да индейцы, да дикие леса по всей стране, да дикие звери в лесах. Вы представляете, какое место? Вы, дети, теперь об этом даже не задумываетесь; вы читаете об этом в учебниках — но что там напишут? А я заказываю разговор с моей дочерью в Калифорнии и через три минуты говорю: «Алло, Рози?» — и Рози мне отвечает и рассказывает о погоде, как будто мне интересно знать! Но так не всегда было. Я вспоминаю мою молодость — все было не так. А при дедушке моего дедушки опять-таки все было по-другому. Послушайте рассказ.
Что касается новой страны, куда он приехал, то она представлялась ему землей изгнания, большой и пугающей. Он был рад тому, что сошел с корабля, но на первых порах ничему больше. А когда он увидел на улице первого живого индейца — о, это было что-то невероятное! Но индеец, уже мирный, при помощи знаков купил у него ленту, и тогда ему стало легче. Тем не менее порой ему казалось, что лямки мешка врезаются в самую душу, и он тосковал по запаху хедера, по тихим улочкам Реттельсхайма, по копченой гусиной грудке, которую набожные хозяйки приберегают для ученого человека. Но к былому возврата нет, никогда нет возврата.
Тем не менее он был вежливый молодой человек и трудолюбивый. И вскоре ему улыбнулась удача — по крайней мере, так казалось вначале. Пустяки и безделушки в свой мешок он получал от Симона Эттельсона, и однажды он пришел к Симону Эттельсону, когда тот спорил с другом об одной тонкости Закона, потому что Симон был набожный человек и уважаемый в общине Миквей Исроэл. Сперва дедушка нашего дедушки почтительно стоял возле них — он пришел пополнить запасы в мешке и Симон был его работодатель. Но потом сердце его не стерпело, потому что и тот и другой ошибались, и он заговорил и сказал им, в чем они не правы. Полчаса говорил он с мешком за плечами, и никогда еще текст не бывал истолкован так мудрено, даже великим реб Самуилом. И под конец Симон Эттельсон воздел руки и назвал его молодым Давидом и светильником учености. А кроме того, отвел ему более выгодный торговый маршрут. Но самое лучшее — он пригласил юношу Якоба к себе в дом, и там Якоб хорошо поел впервые с тех пор, как прибыл в Филадельфию. А кроме того, он впервые увидел Мириам Эттельсон — и она была младшая дочь Симона Эттельсона и лилия долины.
После этого дела у Якоба пошли на поправку, ибо покровительство сильного подобно скале и колодцу. И все же шли они не вполне так, как ему хотелось. Потому что на первых порах Симон Эттельсон привечал его, и для ученого юноши, хотя он разносчик, была и фаршированная рыба, и изюмное вино. Но в глазах у человека бывает такое выражение, которое говорит: «Хм? Зять?» — и его Якоб не замечал. Он был скромен, он не рассчитывал завоевать девушку в два счета, хотя мечтал о ней. Но постепенно для него прояснилось, что он такое в доме Эттельсона, — ученый юноша, которого показывают друзьям, но не тот, кто может прокормиться своей ученостью. Он не упрекал в этом Симона, но хотелось ему совсем другого. Он стал сомневаться, что вообще сумеет укрепиться в мире, — а это никакому человеку не полезно.