– К сожалению, мне пора, – сказал коротышка.
Бетти Лу проводила его до двери и пригласила заходить еще.
Филип с Алом возились с патефоном. Наконец, он заработал, и они поставили музыку из «Лебединого озера».
Вдруг из кухни выбежала большая бурая крыса. Она застыла в нерешительности посреди комнаты, потом пискнула и кинулась в ванную.
– Господи! – воскликнула Бетти Лу. – Опять эта крыса.
Она взяла на кухне печенье, намазала его фосфорной пастой, потом раскрошила и разбросала кусочки по углам. Ерунда все это, крысы чуют фосфор, а кроме того, в полу столько дыр, что сюда могут пробраться крысы со всего Нью-Йорка.
Через некоторое время пришла девушка и с ней двое мужчин. От нечего делать я стал болтать с одним из них – о том, какая гадость кубинский джин и о высоких ценах на спиртное. Он заявил, что всему предпочитает скотч, а я высказался в пользу коньяка, которого, впрочем, теперь не достать.
– Да нет, в принципе можно, – возразил он.
– Нуда, по доллару за глоток. – Вздохнув, я объяснил, что настоящий коньяк бывает только французский, произведенный в городе, который так и называется. – Никакое бренди не имеет с ним ничего общего.
Подумав, он согласился.
– Калифорнийское бренди никуда не годится.
– Испанское тоже, – добавил я.
– Да и вообще, бренди – дрянь, – заключил он.
Наступило долгое молчание. Извинившись, я вышел в туалет и прислонился там к стенке, осматриваясь, нет ли крыс.
Когда я вернулся, Ал с Филипом вызвались сбегать за бутылкой рома, взяв деньги у новых гостей. Чтобы избежать нудной беседы, я сел возле патефона и начал ставить пластинки. Бетти Лу вовсю болтала с Райко – похоже, он ей здорово понравился.
Наши друзья вскоре явились, притащив с собой двух французских матросов, которых подцепили у Джорджа. Все тут же залопотали на скверном французском – кроме матросов, которые лопотали на скверном английском, стараясь объяснить, что вообще-то они порядочные люди и с кем попало не знакомятся, а остальные их успокаивали, что, мол, беспокоиться не о чем.
В конце концов все разошлись. Филип заявил, что голоден, и мы отправились в «Райкерс» на Седьмую авеню. Проходя мимо автобусной остановки, он вдруг ударил по табличке – так, что та закачалась взад-вперед. Ал, недолго думая, разбежался и пнул деревянный стенд для газет возле греческой кондитерской. Стенд упал, хозяин тут же выскочил, и Алу пришлось разориться на доллар.
Позже, сидя за стойкой в «Райкерс» и поедая яичницу, Райко сообщил мне, что Бетти Лу возненавидела Филипа с первого взгляда. «В нем чувствуется что-то нездоровое, – сказала она. – Он пахнет смертью».
Я покачал головой.
– Сильно сказано.
Когда мы вышли из «Райкерс», Филип показал мне доллар и похвастался, что стащил его у Бетти Лу из сумочки.
Среда выдалась на славу – один из тех ясных и прохладных июньских дней, когда все вокруг голубое, розовое и кирпично-красное. Я высунул голову из окна спальни Джейни и огляделся. Было уже одиннадцать, но воздух оставался свежим и прозрачным, как ранним утром.
Джейни все еще дулась на нас с Филом, что мы поздно вчера притащились, и завтрак готовить не встала, а Барбара ночевала дома, в Манхассете.
Мы снова пошли в Юнион-Холл и на углу Семнадцатой наткнулись на Рэмси Аллена. Он сидел и ждал нас на ступеньках, улыбаясь во весь рот.
На щите объявлений оказалась целая куча новых вакансий. Я тут же стал обходить кабинеты, требуя исправить мне категорию.
– С карточкой должника на корабль устроиться невозможно, – пожаловался я чиновнику, – а мне нужно срочно заработать.
– Ничего не могу поделать, – отвечал он сухо.
Я вернулся в зал. Фил сидел на стуле и читал «Европу» Роберта Бриффо. Аллен сидел рядом и смотрел на него.
Услышав о моей неудаче, Аллен сказал, что здесь работает его знакомая девчонка из Гринвич-Виллидж.
– Попробую договориться, – обещал он и пошел наверх.
Четверть часа спустя он вернулся и сказал, что пригласил знакомую пообедать.
– А чем ты будешь платить за обед? – поинтересовался Фил.
Аллен заявил, что через полчаса деньги будут, и снова исчез.
Я с недоумением почесал затылок.
– Послушай, с какой стати он так для нас старается?
– Надеется, что я разрешу ему идти со мной в плавание, – объяснил Фил.
Ближе к часу Рэмси Аллен принес пять долларов – занял у кого-то в Гринвич-Виллидж. Он поднялся наверх и вернулся с девушкой из профсоюза. Было видно, что она по уши влюблена и готова сделать для него что угодно.
Обедать мы пошли в испанский ресторанчик на Восьмой авеню. Девушка сказала, что бывает здесь каждый день и вообще это мировое местечко. Потом спросила, какая у меня проблема.
– Понимаете, я подхватил грипп, и это выбило меня из колеи, – объяснил я. – Потому и взносы задержал, и на берегу просидел дольше, чем положено.
– А вы им об этом сказали?
– Нет, я не думал, что это на них подействует.
– Конечно, подействует, – воскликнула она, – хоть и всего две недели, а болезнь.
Я подлизывался как мог: спрашивал, знает ли она такого-то в Гринвич-Виллидж, встречалась ли с таким-то, стараясь припомнить всех своих старых дружков с левыми взглядами. Некоторые имена оказались ей знакомы. Я нажал еще, поведав о своей коммунистической деятельности в Пенсильвании, и как меня арестовали в парке Бостон-Коммон за агитацию.
Ее это впечатлило, она решила что я – один из своих.