— Вахтенный офицер — каюте старпома. Почему, Ъ…
…
— Папочка, у мамы все хорошо. Дядя Сирежа мелицанер ее возит на работу и дамой. Бабушка приехала, и сама наканец получила посылку. Она тебя любит — когда видит твою фатографию на сирванте — чмокает губами, но очень смишно: «Чмо-чмо-чмо!». Папуль, возвращайся скорее!
Вы когда-нибудь видели птицу, бьющуюся в окно? Она бьется яро, но глупо. Птица видит цель — небо, но не видит препятствия, причины, вызывающей ее недоумение и бессильный гнев.
— Съедят! — подумала птица.
— Жалко птицу! — подумал осовевший от качки командир и приказал принести воду и сырого мяса.
— Накормят и убьют! — решила сова и еще раз попробовала разбить толстое стекло.
— Что ж ты такая мелкая? Не кормят американцы? — спросил этот толстый коммунист, пытаясь привлечь внимание птицы к куску мяса.
— Так просто меня не съешь! — крикнула сова на пернатом языке с гавайским акцентом и нагадила.
— Ладно, — сказал толстый, — сиди, сохни. Высохнешь — полетишь домой. Штурман, рассчитай курс — подскочим поближе к Оаху. Сильный ветер — боюсь, не долетит.
— Пора. Сейчас или никогда! — решилась сова и, увидев берег, стала биться в стекло, едва не ломая крылья.
— Выпустите ее! — приказал командир. Откинулись барашки, рама пошла вверх, давая свободу.
— Жалко птицу! — повторил командир, увидев ее падение в воду.
Поведение этой совы мне напоминает молодого политработника, недоумевающего в бессильном гневе от невозможности преодолеть невидимое препятствие, отделяющее его от осовевших слушателей.
Его, молодого выпускника Киевской школы полиморсоса, взяли в море на стажировку. Он помогал нашему заму клекотать на комсомольских собраниях, а в короткие перерывы — учиться пить кровь у командира. Стоял он птицей на ходовом, справа от командирского кресла, и соколиным взглядом пялился в океан — пытался вспомнить заданный ему в этой школе штурманский уклон. Но это был не уклон, а дифферент, переходящий в девиацию с моральным склонением.
Молодой политработник верил в свою звезду. Он был лучшим и самым зорким. Однажды, клюющий носом в своем кресле командир подскочил от крика, едва не разбив головой репитер гирокомпаса.
— Перископ! — бился в стекло лейтенант.
— Где? — ошалел Прокопыч.
— Справа на траверзе!
— Сигнальщик, перископ видишь?
— Нет, товарищ командир. Да то гребень волны просто был!
— Усилить наблюдение!
— Есть.
Когда командир в течение суток четвертый раз услышал знакомый крик «Перископ!», он застонал и заорал:
— Доложить госпринадлежность подводной лодки!
— Товарищ командир, явно — американская! — не смущаясь, ответил лейтенант.
— Как узнал?
— Ну, он такой… черный, с наконечником, напоминающим… вантуз для туалета!
А через несколько суток лейтенант праздновал свой день рождения. В назначенное время после ужина раздался стук в его каюту. Немного выждав, политработник открыл дверь и увидел две традиционные бутылки «Токайского», стоящие у комингса. Принесший их замполит уже скрылся в темном коридоре. Шаги затихли — свет загорелся. Довольный вниманием лейтенант присел на койку и стал думать, кого пригласить «на нарды с кофе». Список был короткий: замполит и особист. Выбрал замполита после особиста и пригласил обоих по телефону. Через две минуты опять раздался стук в дверь. Открыв ее и желая увидеть еще одну бутылку, он увидел стоящий туалетный вантуз. На его ручке черной краской через трафарет было написано: «Собственность ВМС США. Хранить вечно».
Как долго потом наш командир искал украденный из его персонального гальюна вантуз, вспоминая сов и перископы в марксистско-ленинскую их душу!
Читая, вы можете подумать, что эта история опять про «шило» и пьянство. Нет, она про птицу. «Шило» тоже есть, ибо флотский найдет его в любом стоге сена, но оно здесь лишь повод и средство превращения реальности в фантастику. Летает ли курица? Некоторые летают…
А вот летает ли жареная курица?
— 70 штук! — сосчитав, бодро рапортует помощник командира.
— Чего?! Я насчитал 75! — кричит старпом.
— А по моим данным их должно быть 90! — бьет кулаком по столу командир.
Как ни странно, счет каждого из них, исходя из индивидуальных потребностей, верен. Но честно ли учтены потребности остального экипажа? Конечно же! Да хоть 300 курей найдется — было бы «шило». А оно было? Было-было. Только у помощника Толи его не было — его кран был надежно перекрыт по всей цепочке спиртотранзита «Командир — старпом — замполит — командиры боевых частей». Но ведь были еще начальники служб! Вот на них страдающий Толя ставку и сделал: его блуждающий взгляд сфокусировался на большом доке, начальнике медицинской службы корабля двухметровом питерце Генке. Генка тоже страдал. Жил бы он в Монголии со своим запасом шила — ел бы по барану в день, что было его нормой. На корабле же он получал двойную порцию, но и этого было мало, поэтому малый док, наш стоматолог, иногда недосчитывался куска домашнего сала, неосторожно охлаждаемого в холодильнике лазарета — рядом с баночками вырезанных в ходе операций и заспиртованных аппендиксов. Но маленький док оставался бессловесным, так как «волшебный белый друг» — 10-литровая канистра чистого медицинского — хранился в каюте его начальника. За ней Толик и пришел…
— Геныч, — ломал нетвердой рукой свой подбородок помощник, — наливай!
— Толян, уйди — я в печали! — отнекивался Генка.
— Ген, давай я твою печаль утолю, а ты мою! А?
— Это как? Опять колбасой? Она у тебя в плесени.
— Курицей, — испугавшись своей смелости, прошептал абстинент.
— Толик, ты на «Варяге» не служил?
— А что?
— Смелый ты. Если не шутишь, то давай! — сказал начмед и набулькал полный стакан чистяка. Помощник потянулся к нему, но получил по руке.