Я осознала, насколько мощную роль в моем сознании играет внимание. Я могу просто свидетельство- вать свои ощущения, и тогда я чувствую спокойствие и уравновешенность. Могу, напротив, оценивать свои ощущения, бояться их — тогда я чувствую тревогу, иногда даже панический ужас.
Когда я сосредотачивалась на том, что происходит у меня в теле, я начала осознавать вещи, о которых раньше не имела представления. Начала осознавать свои мысли — идеи, представления, слова, образы, случайные впечатления, обрывки историй, внутренние голоса, которые заполняют пустоты в моем сознании; случайные, обрывочные цепочки событий, которые то вторгаются в зону моего внимания, то ускользают из него. Начала осознавать привычки своего сознания: привычку рассказывать про себя истории, похожие на сны; автоматическое стремление изменить состояние, в котором присутствует хотя бы малейший дискомфорт; привычку терзаться, привычку рассчитывать все наперед, привычку постоянно отвлекаться. Осознала ритм эмоциональных приливов и отливов: раздражение, возникающее из-за физической боли, страх, что я не выдержу эти десять дней, страх перед раком, страстное желание съесть что-нибудь, желание усовершенствовать технику медитации, любовь к Кену, злость на себя, если внимание мне не подчиняется, и снова страх перед раком, удовольствие от конкретных физических ощущений.
Следуя наставлениям, я постепенно училась просто наблюдать за всей этой внутренней деятельностью, все больше и больше находя баланс, отстраненность, без страсти и отвращения. Спокойно наблюдать за мыслями, привычками ума и даже за эмоциями. В какой-то момент я чувствую, что у меня все получается, и тут же начинаю буксовать из-за желания закрепить свой успех. На мгновение мне удается спокойно фиксировать боль в глазу — и тут же неудача: я чувствую, что мне хочется, чтобы она прекратилась. Я стала замечать, как мои эмоции блокируют ощущения, препятствуют моему прогрессу. Очень уж хитрый трюк: двигаться с помощью волевых усилий и чувствовать себя эмоционально безучастной по отношению к результату.
Когда мысли и эмоции успокаиваются, а внимание заостряется, я все больше и больше начинаю осознавать широкий спектр собственных физических ощущений. Замечаю, как в тех местах, где я до этого ничего не чувствовала, появляется что-то вроде щекотки, зуда или вибрации, а потом проходит. Возникает какое-нибудь новое и неожиданное ощущение — и также быстро исчезает. Были моменты, когда я чувствовала все свое тело как одну сплошную вибрацию. И каждый раз возникало искушение подумать об этом, построить концепцию того, что со мной происходит, поговорить с собой, отреагировать эмоционально, поразмышлять над тем, что это событие значит, — вместо того чтобы спокойно, безучастно зафиксировать этот момент. Зафиксировать, когда что-то изменилось и когда что-то исчезло, зафиксировать, когда мое внимание отвлеклось, фиксировать постоянные изменения, этот непрекращающийся поток — терпеливо и безучастно, и каждый раз как можно детальнее.
Первые несколько дней я не могла отделаться от тревоги. Там что-то кольнуло — к чему бы это? Там заболело — что это значит? Кен умел отвлекать и успокаивать меня: «Что-то болит? Большой палец на ноге? Думаешь, у тебя рак большого пальца?» Но страх не исчезает. Я поймала себя на том, что веду внутренний разговор с Богом, пытаюсь торговаться с ним: «Дай мне провести с Кеном хотя бы десять лет! Я буду так счастлива, когда мне исполнится пятьдесят, — да это, в сущности, молодость!»
На второй день я вдруг обнаруживаю, что правая рука [из которой были удалены лимфатические узлы] распухла! Вот черт! Почему? После операции она не распухла, почему же распухла теперь? Это меня по- настоящему пугает. И тут же появляется мысль: может быть, для Кена будет лучше, если меня не станет как можно раньше — он не настолько успеет ко мне привыкнуть. Одновременно я осознаю, что уже давно перестала обращать внимание на свое дыхание!
В голове у меня сидит трикстер-обманщик. Только мне удается наконец—то сосредоточиться на своем дыхании, справиться с мыслями, которые меня отвлекают, только я замечаю, что мне удалось сконцентрироваться — с большим труцом, — тут^го и приходит трикстер. «Маленькая проверка, — говорит он. — У тебя все получилось. Просто проверим, правда ли все получилось». И тут же он подбрасывает мне какой-нибудь лакомый кусочек для размышлений: какого цвета должны быть стены, чтобы гармонировать с цветом стола; стоит ли поставить еще один шкаф в спальню? «Ах какие вкусные мысли, — проносится во мне. — Мне хочется их попережевывать еще немного». И все мое внимание снова вылетает, как в трубу.
На третий день — несколько периодов спокойствия, которые прерывают постоянную многоголо- сицу мыслей и эмоций. Опухоль на руке не сошла, но этим меня уже не обмануть: я всего лишь фиксирую ощущения. Мне нравится чувство душевного покоя и тишины. Непереносима только мысль о том, что я оставлю Кена; во время вечерних занятий я плачу.
К пятому дню мне удается полностью расслабиться и спокойно, наблюдать то, что со мной происходит, — ничего не взвешивая, не цепляясь ни за что и ничего не отталкивая. Что происходит — то и происходит. Я снова обретаю свободу просто следить за происходящим, просто сидеть, не испытывая ни малейшего желания повторить то, что было прежде, и не стремясь ни к чему новому. У моих медитаций возникает некий внутренний ритм, чувство того, что я просто нахожусь внутри некоего процесса и не сопротивляюсь ему. Эмоции и мысли никуда не делись, и я осознаю их, но они не отвлекают и не увлекают меня: я обучилась искусству наблюдать на расстоянии.
На седьмой день я замечаю, что ощущаю свое тело как нечто единое. Я не чувствую никаких различий между рукой, ногой и желудком, никакие части моего тела не воспринимаются как раздельные или противоречащие друг другу. Я снова чувствую сильные, приятные, почти до боли блаженные потоки энергии — те самые, которые ощутила в первый вечер с Кеном. Кажется, я начинаю лучше чувствовать все свое тело. Иногда эта способность проявляется вдруг, стремительно и спонтанно, иногда — более мягко и спокойно. Я легко могу путешествовать по своему телу; ощущаю его как единое целое, а не совокупность разных частей. Если я дышу медленнее и спокойнее — вернее, если мое дыхание становится медленнее само по себе, — я чувствую, в каких частях моего тела еще остались напряженные зоны, и каким- то образом учусь расслаблять их снова и снова, и тогда я чувствую, что энергия циркулирует по телу более равномерно. Я как бы растворяю те участки, где еще есть напряжение, сопротивление, обособленность.
На девятый день я замечаю, что, если в сознании и всплывает образ раковой опухоли, я абсолютно на него не реагирую, не пугаюсь его. А если и возникает какой-то страх, я просто фиксирую его. Невозмутимость, свободный полет, ясный обзор. То же самое — на десятый день. Я обнаружила силу отрешенности, осознавания без усилий, безмятежного и ровного свидетельствования. Процесс стал другим: мое внимание стало острым, но легким. Я больше не управляю событиями, а плыву по течению. Гоенка говорит: «Ощущения невозможно придумать, выбрать, создать искусственно. Можно только свидетельствовать их. Не цепляться за них, а двигаться вперед, осозна- вая, что все изменчиво, осознавая истину непосто- янства». Я очень спокойна. Интересно, как все это скажется в обычной жизни?
Утром 21 ноября, принимая душ, Трейя заметила под правой грудью два маленьких пупырышка, похожих на муравьиные укусы. Мы с Трейей стали внимательно их рассматривать и обнаружили еще два или три таки£ же. Они были похожи на следы от укусов насекомых, но не чесались. Плюс был в том, что это было не слишком похоже на рак. А минус — в том, что это вряд ли могло быть что-то другое. И я, и Трейя это понимали.
Тем же днем мы пошли к доктору Питеру Ричардсу. Все то же испуганное выражение лица, все та же (вполне объяснимая) уклончивость: «Может быть, это следы от укусов, может быть, что-то другое, но на всякий случай лучше их удалить». Мы договорились, что послезавтра утром приедем в отделение экстренной хирургии, и поехали домой в Мьюир-Бич.
Хладнокровие Трейи было поразительным. По большому счету, она казалась чуть—чуть раздосадованной. Мы немного поговорили о том, насколько вероятно, что это рак, но она не хотела задерживаться на этой теме. «Что ж, рак — значит, рак», — только и сказала она наконец. Зато она очень хотела поговорить о своей медитации и ощущениях, которые пережила. Всего два дня назад я закончил работу над книгой «Трансформации сознания», и Трейе не терпелось сравнить впечатления.
— У меня по-прежнему такое чувство, словно я расширяюсь вовне. Я начала с того, что просто стала наблюдать то, что происходит с телом и разумом, безучастно отмечать свои мысли и чувства, но потом мне показалось, что разум и тело куда-то исчезли и я стала единым целым с чем-то... не знаю, с Богом, с вселен- ной, с моей высшей Самостью или с чем-то еще... Это потрясающе!
На самом деле неважно, как мы это назовем — Бог, вселенная или Самость. Догэн-дзендзи* [знаменитый японский мастер дзен] достиг просветления, когда учитель шепнул ему на ухо: «Тела и разума больше нет!» Ты говоришь, что почувствовала то же самое: твое самоотождествление с ограниченным телом и разумом просто исчезает. Со мной такое происходило несколько раз, и я думаю, что это действительно очень реально. Думаю, что в сравнении с этим человеческое эго совершенно нереально.
Согласна. Кажется, что это расширенное состояние — более настоящее, более живое. Ты как будто проснулся — и все остальное кажется сном. Итак, ты убежден, что все это происходит на самом деле? — спросила она.
Когда Трейя это сказала, я понял, что она собирается поиграть в ученого. На ближайшие несколько часов она собиралась заставить меня пошевелить мозгами — раньше так уже бывало, и не один раз. Кроме того, может быть, она сама уже все знала, просто хотела посмотреть, насколько правильно я все понимаю. А еще я понял, что нам обоим гораздо приятнее заниматься этим, чем волноваться из-за каких-то чертовых пупырышков...
Мы в том же положении, что и всякий ученый. Единственное, на что мы можем опираться, — это непосредственный опыт. Рано или поздно придется доверять своему опыту, потому что это все, что есть в нашем распоряжении. В любом другом случае получается порочный круг. Если я в целом не доверяю своему опыту, то тогда я должен не доверять своей способности не доверять, потому что это тоже мой опыт. Значит, рано или поздно у меня не остается другого выбора, кроме
<* Догэн-дзендзи (Эйхэй Догэн, 1200—1253) — основатель японской школы сото-дзен. — Прим. ред.>
как верить — верить в свой опыт, верить в то, что вселенная, по большому счету, не собирается все время меня обманывать. Конечно же, мы можем ошибаться, непосредственный опыт может нас подводить, но в целом у нас нет другого выбора, кроме как следовать ему. Это что-то вроде феноменологического императива. И особенно это относится к мистическому опыту — ты ведь сама говоришь, что он не менее, а более реален, чем любой другой.
Я думал о гегелевской критике Канта: невозможно подвергать сомнению осознание, если твоим единственным инструментом оказывается тоже осознание. Пытаться делать это, говорит 1егель, — все равно что пытаться купаться и не намокнуть. Мы прикованы к своему осознанию и своему опыту, и нам не остается ничего другого, кроме как развивать его на более глубинном уровне.
Трейя подхватила:
У тибетцев есть выражение, которое мне всегда нравилось: «Ум — это все пространство». Именно так я все и чувствую. Это ощущение, конечно, длится всего несколько секунд, а потом — бац! — я снова становлюсь прежней Терри.
Мне эта фраза тоже нравится. Вот ты занималась випассаной, в которой надо концентрироваться на своем дыхании или каком-то другом ощущении. А у тибетцев есть практика, которая предполагает, что во время выдоха ты действительно «смешиваешь свой ум со вселенной» или «смешиваешь свой ум с небом». Это означает, что во время выдоха ты просто чувствуешь, как твое чувство собственной обособленности выходит из тебя вместе с дыханием и растворяется в небе над головой, в словах других людей, во всей вселенной. Это очень сильная практика.
В конце концов, именно это я и начала делать, — сказала она, — это стало получаться само по себе, спонтанно. А в последние дни моя медитация полностью из- менялась. Если вначале я была очень сосредоточенной и целенаправленной — концентрировалась на дыхании, скользила вниманием по телу вверх и вниз, то потом я вдруг стала переживать моменты резкого, внезапного изменения сознания. И тогда, вместо того чтобы направлять куда-то свое внимание, я просто сидела и не фокусировала внимание абсолютно ни на чем. Мне показалось, что это похоже на состояние полной сдачи: я просто отдавала себя высшей воле, впускала в себя Бога. Состояние абсолютной открытости. И кажется, это было намного сильнее.
По моему опыту, работает и то, и другое, надо просто действовать последовательно, — я немного подумал. — Знаешь, а ведь ты сейчас безупречно описала то, что в японском буддизме называется «личная сила» и «сила другого». Все медитации делятся на эти два типа. «Личная сила» культивируется в дзен, в ви- пассане, в джняна-йоге. В этом случае ты используешь только энергию собственного осознания, собственной концентрации, чтобы вырваться за пределы своего эго и выйти к высшей самотождественности. Чтобы получить «силу другого», человеку нужно настроиться на энергию своего гуру или Бога, или просто войти в состояние полного смирения, полной сдачи.
И ты думаешь, что и то и другое приводит к одинаковому результату, — Трейя взглянула с недоверием.
Да. Вспомни: даже Рамана Махарши (которого называют величайшим мудрецом в современной Индии) сказал, что к просветлению ведут два пути: либо ты спрашиваешь: «Кто я?» — и это полностью размывает границы эго; либо же ты отдаешься воле гуру или Бога — и тогда ты позволяешь Богу сокрушить свое эго.
И в том, и в другом случае эго раскрывается, и изнутри его начинает сиять вечная Самость. Для меня привычнее вопрошать «Кто я?» — кстати, это еще и знаменитый дзенский коал. Но я уверен, что годятся оба пути.
Мы с Трейей перешли на кухню, чтобы заварить чай. Тема рака ни разу не всплыла.
Тук-тук.
Кто здесь!
Тук-тук.
Кто здесь?
Холод. Тишина. Три коридора и одна дверь.
Тук-тук.
Кто здесь, я спрашиваю? Проклятие! Что за глупые шутки?
Слишком темно, чтобы можно было идти быстро и легко, поэтому я медленно, на ощупь добираюсь до двери и в ярости распахиваю ее.
Мне интересно, почему и тот, и другой путь приводят к одинаковому результату, — сказала Трейя. — Они выглядят такими разными. В випассане надо прилагать очень много усилий, по крайней мере в начале, а если это «сила другого», то никаких усилий не требуется вовсе.
Знаешь, я не гуру. Я могу объяснить это только со своей дилетантской точки зрения. Просто мне кажется, что у них есть кое-что общее — точнее, это общее есть абсолютно у всех видов медитации, — они подтачивают эго тем, что усиливают внутреннего Свидетеля, усиливают способность просто наблюдать явления.
Но чем этот Свидетель отличается от моего эго? Я бы сказала, что как раз у эго есть способность наблюдать и осознавать, — Трейя наморщила нос и сделала глоток чая.
В том-то и суть. По-настоящему эго нельзя считать субъектом; эго — это просто один из объектов. Иначе говоря, свое эго ты можешь осознавать, ты можешь его видеть. И поэтому оно само не может быть Видящим, Знающим или Свидетелем. Эго — это просто набор психических объектов — идей, символов, образов, представлений, с которыми мы себя отождествляем. Мы идентифицируем себя с ними, а потом используем эти объекты как средство наблюдения — и тем самым искажаем мир.
Трейя немедленно стала развивать эту тему. Большинство высказанных идей уже были нам знакомы; мы просто размышляли о них вслух, проговаривали, чтобы закрепить свое понимание. А я, кроме прочего, старался избежать другой темы.