Возможно, более точная стратегия будет заключаться в сравнении между собой городов, в которые телевидение пришло в разное время.
Ранее мы уже писали, что появление кабельного телевидения в разное время в различных районах Индии привело к столь значительному эффекту, что стало возможным адекватно оценить влияние телевидения на жизнь индийских женщин в сельскохозяйственных районах. Развитие телевидения в США шло еще менее равномерно. Во многом это было связано с четырехлетним мораторием на открытие новых станций (с 1948 по 1952 год), объявленным Федеральной комиссией по коммуникациям и направленным на перестройку спектра транслируемых каналов.
Некоторые регионы США начали получать телевизионные сигналы в середине 1940-х годов, а в других телевидения еще не было и в 1950-х. Данные подтверждают наличие значительных расхождений в уровне преступности в различных городах в зависимости от того, насколько быстро туда пришло телевидение. Перед появлением телевидения уровень преступности в различных городах был сопоставимым. Однако к 1970 году в городах, куда телевидение пришло раньше, уровень преступности почти в два раза превысил уровень второй группы. Что касается преступлений, связанных с собственностью, то в городах с более ранним приходом телевидения этот показатель был несколько ниже по сравнению с другой группой в 1940-х годах, однако в конце концов вырос значительно сильнее, чем в другой группе.
Возможны, однако, и другие различия между городами, куда телевидение пришло раньше или позже. Чтобы преодолеть влияние этого фактора, мы можем сравнить детей, родившихся в одном и том же городе, скажем, в 1950 и 1955 годах. То есть мы берем данные по городу, в который телевидение пришло в 1954 году, и сравниваем между собой две возрастные группы: тех, кто не имел доступа к телевидению в первые четыре года жизни, и тех, кто мог смотреть телевизор с момента рождения. В связи с тем, что процесс проникновения телевидения носил прерывистый характер, разрыв между возрастными группами, выросшими без телевизора и с телевизором, сильно меняется от города к городу. Это заставляет нас внимательно оценивать, в каких городах рост преступности начинался раньше, чем в других, а также обращать особое внимание на возраст преступников.
Так оказало ли появление телевидения сколь-нибудь важное влияние на уровень преступности в отдельно взятом городе?
По всей видимости, да. Каждый дополнительный год, имевшийся для общения с телевизором у подростка пятнадцати лет, приводит к 4-процентному росту числа преступлений, связанных с собственностью, и к 2-процентному росту числа арестов, связанных с преступлениями против личности. По данным нашего анализа, влияние телевидения на рост преступности в 1960-х годах привело к 50-процентному росту количества преступлений против собственности и к 25-процентному росту количества тяжких преступлений.
Почему же телевидение обладает столь мощным эффектом?
Наши данные не дают точного ответа. Чаще всего этот эффект проявляется в группе детей, имевших возможность смотреть телевизор с момента рождения до четырех лет. Поскольку большинство детей в этом возрасте не смотрят передачи со сценами насилия, проблема заключается не в содержании передач.
Возможно, дело в том, что дети, смотревшие много телепередач, не могли научиться нормальной жизни в обществе либо не умели развлекать себя другими способами. Возможно, телевидение заставляло неимущих хотеть вещи, которые есть у более зажиточных людей, даже если это было связано с кражами или другим неправомерным завладением имущества. Возможно, проблема вообще не была связана с детьми; не исключено, что мамы и папы в какой-то момент почувствовали, что им гораздо интереснее смотреть телевизор, чем заботиться о детях.
Возможно, телевизионные передачи, транслировавшиеся в первые годы развития отрасли, поощряли преступное поведение. К примеру, героями популярного шоу «Тле Andy Griffith Show», стартовавшего в 1960 году, были дружелюбный шериф, никогда не носивший с собой оружия, и его экстравагантный и неловкий помощник по имени Барни Файф. Не исключено, что потенциальные преступники, наблюдавшие за жизнью этих двух персонажей, постепенно приходили к умозаключению о том, что полиции вообще не стоит бояться.
Как общество в целом, мы признаем, что среди нас всегда будут отщепенцы, склонные к совершению преступлений. Однако это все равно не объясняет, почему соседи Китти Дженовезе — вменяемые и хорошие люди — отказались ей помочь. Каждый из нас ежедневно является свидетелем актов альтруизма, больших и малых (иногда и мы сами совершаем добрые поступки). Так почему же никто из жителей Куинса не совершил добрый поступок в ту ночь?
Ответ на этот вопрос, скорее всего, лежит вне экономической плоскости. Да, экономисты охотно говорят о кризисах ликвидности, ценах на нефть или даже о производных ценных бумагах — но как насчет социального поведения и добрых поступков? Думают ли экономисты об этом?
На протяжении столетий ответ на этот вопрос был отрицательным. Однако примерно в то же время, когда произошло убийство Дженовезе, несколько экономистов-отступников занялись глубоким изучением этих вопросов. Главным среди них был Гэри Беккер, про которого мы уже рассказывали выше в предисловии к книге. Не желая ограничиваться вопросами оценки экономических вариантов действий людей, Беккер решил добавить в оценку чувства, лежащие в основе их решений.
Некоторые из наиболее интересных исследований Беккера были связаны с темой альтруизма. К примеру, он утверждал, что человек, преследующий исключительно личные интересы в сфере бизнеса, может проявлять альтруизм по отношению к своим близким, — однако Беккер (который все же оставался экономистом) делал оговорку, что даже в семейных отношениях альтруизм может содержать в себе стратегический элемент. Несколько лет спустя экономисты Дуг Бернхейм, Андрей Шлейфер и Ларри Саммерс смогли эмпирически подтвердить точку зрения Беккера. С помощью данных долгосрочного исследования, проводимого правительством США, они показали, что дети чаще посещают своего престарелого родителя в доме престарелых в том случае, если ожидают получения от него значительного наследства7.
Стоп, скажете вы: может быть, дело заключается в том, что представители младшего поколения богатых семей попросту больше заботятся о своих престарелых родителях?
Это возражение имеет рациональное зерно — ив этом случае стоило бы ожидать, что если в зажиточной семье лишь один ребенок, то он будет особенно заботлив. Однако данные показывают, что если в зажиточной или богатой семье есть всего лишь один выросший ребенок, то роста числа посещений не происходит; для этого необходимы как минимум двое. А это может означать, что дети часто приезжают к родителям вследствие конкуренции между собой за родительское наследство. То, что на первый взгляд воспринимается как обычный семейный альтруизм, на самом деле может представлять собой своеобразную форму заранее уплачиваемого налога на наследство.
Правительства некоторых стран, способные внимательно следить за изменениями в мире, сделали еще один шаг вперед и юридически обязали совершеннолетних детей посещать своих престарелых пап и мам и поддерживать их другими способами. В Сингапуре, например, принят специальный закон, известный как Акт о поддержке родителей (Maintenance of Parents Act).
Тем не менее люди часто кажутся чрезвычайно альтруистичными, причем не только по отношению к своей семье. Особенно щедры американцы, которые ежегодно жертвуют различным благотворительным организациям около 300 миллиардов долларов, что составляет больше двух процентов ВВП страны8. Вспомните хотя бы какое-нибудь недавнее землетрясение или ураган, унесшие жизни многих людей, и обратите внимание, насколько быстро группы «добрых самаритян» устремились туда, желая помочь как деньгами, так и своим временем. Но почему?
Экономисты традиционно предполагали, что типичный человек принимает рациональные решения, основанные на своих личных интересах. Так почему же этот рациональный субъект — которого принято называть Homo economicus — готов отдать часть своих с трудом заработанных денег кому-то другому: человеку, с которым он незнаком, который живет в месте с совершенно непроизносимым названием и который не может дать в ответ ничего, кроме теплой дружеской улыбки?
Основываясь на работах Гэри Беккера, новое поколение экономистов решило, что пришло время изучить роль альтруизма в мире в целом. Но как? Как мы можем отличить альтруистические действия от действий в личных интересах? К примеру, если вы помогаете соседу восстановить сгоревший амбар, то делаете вы это просто потому, что обладаете высоким уровнем морали, или потому, что чувствуете, что в один прекрасный день может сгореть и ваш собственный амбар? Когда щедрый спонсор переводит миллионы долларов университету, в котором учился, то чем вызваны его действия: стремлением помочь развитию науки или желанием увидеть свое имя выбитым на мемориальной табличке на стене университетского стадиона?
Разбираться в этих вещах крайне сложно. Отслеживать сами действия — или бездействия, как в случае с Китти Дженовезе, — довольно просто. Гораздо сложнее понимать намерения, стоящие за действиями.
Возможно ли использовать эксперименты в естественных условиях (такие как сценарий с участием ACLU и тюрем) для измерения уровня альтруизма? К примеру, вы можете изучить серию катастроф, чтобы увидеть, к какому огромному количеству благотворительных акций приводит каждая из них. Однако с учетом значительного количества различных переменных отделить альтруизм от всего остального будет крайне сложно. Ужасное землетрясение в Китае — это совсем не то же самое, что палящая засуха в Африке, а та, в свою очередь, совсем не то же самое, что наводнение в Новом Орлеане. У каждого типа бедствия есть свой «зов», а кроме того, огромное влияние на величину пожертвований оказывает доля внимания, которое ему уделяют средства массовой информации. Недавнее научное исследование выявило, что благотворительные отчисления для жертв того или иного бедствия будут расти на 18 процентов после публикации статьи в газете объемом в семьсот слов, а 13-процентный прирост может быть связан с трансляцией минутного сюжета о бедствии в телевизионной программе новостей9. (Поэтому если вы желаете собрать ту или иную сумму для помощи жертвам бедствия в странах третьего мира, то молите Бога, чтобы в этот день не произошло других важных событий.) Бедствия по своей природе аномальны (и чаще всего они являются природными аномалиями — особенно те из них, что привлекают массу внимания, такие как акульи атаки). Вероятно, это не сильно помогает нам разобраться с нашим базовым альтруизмом.
Со временем экономисты-отступники воспользовались другим подходом: если альтруизм сложно измерить в условиях реального мира, так почему бы не поместить человека в лабораторные условия, за счет чего «отшелушить» все присущие внешнему миру сложности?
Вне всякого сомнения, лабораторные эксперименты являются краеугольным камнем естественных наук еще со времен, когда Гали-лео Галилей катал бронзовый шар по наклонному деревянному желобу, стремясь проверить действие своей теории ускорения. Галилей верил (и, как оказалось, правильно) в то, что его небольшое открытие способно помочь человечеству лучше понять явления невероятного масштаба: силы, вращающие планету, порядок, царящий на небесах, и результаты человеческой жизни10.
Более чем через триста лет после этого физик Ричард Фейнман разделил эту веру. «Пробный камень всех наших знаний, — это эксперимент, — сказал он. — Эксперимент — это единственный судья научной истины». Электричество, которым вы пользуетесь, лекарства против холестерина, которые вы глотаете, или даже страница, экран или динамик, через который вы знакомитесь с этой книгой, — все это представляет собой продукт огромного количества экспериментов.
Экономисты, однако, никогда не возлагали на лабораторные эксперименты особых надежд. Большинство заботивших их проблем — к примеру, последствия роста налоговых ставок или причины инфляции — не могут изучаться в лабораториях. Однако если в лабораториях можно успешно исследовать научные тайны Вселенной, то наверняка они пригодятся и для решения проблем, связанных с альтруизмом.
Эксперименты в этой области обычно принимали форму игр, в которых участвовали студенты под руководством университетских преподавателей11. Эта дорога была впервые проложена благодаря играм разума Джона Нэша и других экономистов, которые в 1950-х годах проводили огромное количество экспериментов с так называемой «дилеммой узника» — проблемой из области теории игр, которая считается классическим примером стратегического сотрудничества (изначально она была разработана для оценки рисков, связанных с ядерным противостоянием между Соединенными Штатами и Советским Союзом).
К началу 1980-х годов «дилемма узника» легла в основу лабораторной игры под названием «Ультиматум», работающей следующим образом. Двум игрокам, имена которых остаются неизвестными друг другу, дается единственная попытка разделить между собой определенную сумму денег. Игрок 1 (назовем его Анника) получает 20 долларов. Помимо этого ей дается распоряжение предложить любую сумму (от 0 до 20 долларов) игроку 2 (назовем его Зельда). Зельда должна принять решение о том, согласиться ли с предложением Анники или отказаться от него. В случае согласия деньги делятся в соответствии с предложением Анники. Однако при ее отказе оба игрока остаются ни с чем. Оба игрока знают эти правила до начала игры.
С точки зрения экономиста стратегия является вполне очевидной. Поскольку даже небольшая сумма имеет большую ценность, чем ноль, Зельде следует принять любое предложение — соответственно, Анни-ке имеет смысл предложить ей один цент и оставить себе остающиеся 19,99 доллара.
Но к черту умозаключения экономистов! Нормальные люди играют в эту игру совершенно по-другому. Обычно игроки в роли Зель-ды отказываются от предложений, по которым им достается меньше 3 долларов. Они настолько возмущены оскорбительной подачкой, что готовы заплатить еще большую цену за то, чтобы иметь возможность высказать свое возмущение. Стоит отметить, что такие подачки предлагаются достаточно редко. В среднем игроки в роли Анники предлагают Зельдам больше 6 долларов. С учетом правил игры столь щедрое предложение должно бы снять все возражения. Но даже в этих условиях дар в 6 долларов (почти треть всей суммы) представляется щедрым подарком.
Не в этом ли и заключается альтруизм?
Возможно, но, скорее всего, нет. Игрок в «Ультиматум», делающий щедрое предложение, может получить кое-что в ответ (возможность избежать отказа). Как и в реальном мире, щедрое на первый взгляд поведение игроков в «Ультиматуме» обусловлено потенциально эгоистичными мотивами. У игры существует новый и еще более затейливый вариант, носящий название «Диктатор».
Как и прежде, некая небольшая сумма денег должна быть распределена между двумя игроками. Однако в этом случае решение принимается лишь одним из игроков (отсюда происходит название игры: диктатор — это единственный человек, чье мнение имеет значение).
Первоначальный эксперимент с игрой «Диктатор» строился так. Анника получала 20 долларов. Ей говорили, что она может разделить деньги с некоей анонимной Зельдой одним из двух способов: 1) поровну, то есть каждый из игроков получал бы по 10 долларов; 2) Анника оставляла себе 18 долларов и давала Зельде лишь 2.
Игра «Диктатор» была крайне проста и поэтому прекрасна. Поскольку решение в этой игре принималось всего один раз, то казалось, что вследствие этого возможно избавиться от множества факторов, усложняющих оценку альтруизма в реальном мире. Щедрость не могла поощряться, а эгоизм не наказывался, так как второй игрок (который не был диктатором) не имел возможности наказать диктатора в случае, если тот вел себя слишком эгоистично. А анонимность игроков позволяла исключить из игры любые чувства, которые дающая сторона могла испытывать по отношению к принимающей. Если взять типичного американца, то он испытывает различные чувства по отношению к жертвам урагана «Катри-на», землетрясения в Китае и засухи в Африке. Скорее всего, он будет испытывать разные чувства по отношению к жертвам урагана и к жертвам ВИЧ-инфекции.
Поэтому игра «Диктатор», как нам кажется, позволит проникнуть в самую сердцевину наших альтруистических импульсов. Как же в нее играть? Представьте себе, что вы диктатор, разрывающийся между двумя решениями: отдать другой стороне половину ваших 20 долларов или всего лишь 2 доллара.
Велика вероятность, что вы... разделите деньги поровну. Именно это проделали при первом проведении игры «Диктатор» трое из четырех участников. Удивительно!
Игры «Диктатор» и «Ультиматум» позволяли выявлять столь поразительные результаты, что в самом скором времени они стали чрезвычайно популярны в научном сообществе.
Эти игры проводились сотни раз со множеством вариаций и дополнительных условий. В них играли не только экономисты, но и психологи, социологи и антропологи. В ходе знакового исследования, результаты которого были описаны в книге «Foundations of Human Sociality», группа выдающихся ученых путешествовала по всему миру с целью изучения альтруизма в пятнадцати небольших сообществах. Среди этих сообществ были танзанийские охотники и собиратели, индейцы парагвайского племени аче, а также монголы и казахи, живущие в западной Монголии.
Как оказалось, место проведения эксперимента было не так важно. Люди были готовы делиться всюду: и в западной Монголии, и в южных районах Чикаго. К настоящему времени правила игры видоизменились. Теперь диктатор может отдавать любую сумму (от 0 до 20 долларов), то есть он больше не ограничен двумя вариантами (2 или 10 долларов). В этих условиях люди обычно отдавали около 4 долларов (или 20 процентов имевшейся у них суммы).
Вывод предельно прост и однозначен: склонность к альтруизму является совершенно естественной для человека. Это заключение приятно нашему уху — хотя бы потому, что в этом случае соседи Китти Дженовезе выглядят не нормальными и похожими на нас людьми, а какой-то ужасной аномалией. К тому же это заключение потрясло устои традиционной экономики. «На протяжении последнего десятилетия, — заявляет книга "Foundations of Human Sociality", — исследования в области экспериментальной экономики достаточно наглядно фальсифицировали традиционное описание нас как Homo economicus».
Неэкономистов можно простить за нотки торжества и удовлетворения, звучащие в подобных заявлениях. Homo economicus, этот сверхрациональный и интересующийся только собой субъект, которого ученые мрачно изучали на протяжении столетий, умер (если допустить, что он вообще когда-либо существовал). Аллилуйя!
Если для экономистов возникновение новой парадигмы — Homo altruisticus — стало плохой новостью, то всем остальным она понравилась. Особые причины для радости были у людей и организаций, занимающихся филантропией и решением проблем, связанных с различного рода бедствиями. Но дело этим не ограничивалось. Множество людей — начиная от высокопоставленных руководителей государств и заканчивая родителями, стремящимися вырастить социально активного ребенка, — могли найти источник вдохновения в выводах, сделанных благодаря игре «Диктатор». Если для людей естественно быть альтруистами, то общество может полагаться на человеческий альтруизм при решении даже самых неприятных проблем.
Давайте рассмотрим пример трансплантации органов12. Первая успешная операция по пересадке почки была произведена в 1954 году. Для непосвященных это выглядело настоящим волшебством: человек, страдавший от болезни почек, не умирал от нее, а продолжал жить за счет «запчасти», внедренной в его организм.