Так что же случилось с известным нам альтруизмом?
Лист не остановился на этом. В третьей версии игры Аннике было сказано, что Зельда имеет точно такую же сумму денег, которую выдали самой Аннике. И Анника могла забрать у Зельды всю сумму, однако при желании могла поделиться с ней частью своих денег.
Что случилось дальше? Теперь лишь 10 процентов Анник дали Зельде хоть какие-то деньги, в то время как более 60 процентов Анник, наоборот, взяли у нее деньги. Более 40 процентов Анник взяли у Зельды полную сумму. Итак, после того как Лист изменил условия, группа альтруистов внезапно и без особых усилий превратилась в банду жуликов.
Четвертая и последняя версия эксперимента Листа была очень похожа на третью (диктатор мог украсть всю сумму у второго игрока), но имела одно небольшое отличие. Вместо того чтобы просто получить деньги в начале игры (как это было в стандартном лабораторном эксперименте), Анника и Зельда должны были их заработать — заполнить бумагами несколько конвертов. (Это требовалось Листу для проведения другого эксперимента, а так как денег на исследования у него почти не было, он убивал таким образом двух зайцев.) И после того как участники зарабатывали свои деньги, наступало время игры. У Анники, как и прежде, оставалась возможность забрать все деньги у Зельды (как это сделали 60 процентов Анник в рамках предыдущего эксперимента). Однако теперь, когда оба игрока должны были сначала заработать эти деньги, лишь 28 процентов Анник взяли деньги у Зельды. Две трети Анник не взяли у Зельды ничего, но и не поделились с ней ни копейкой.
Так что же сделал Джон Лист и какие выводы мы можем сделать из этого?
Он перевернул общепринятое мнение об альтруизме с ног на голову за счет введения в эксперимент новых элементов, направленных на то, чтобы превратить умный лабораторный эксперимент в более похожий на ситуацию из реального мира. Если в рамках лабораторного эксперимента единственный ваш выход состоит в том, чтобы отдать часть денег, вы, вероятно, это сделаете. Но в условиях реального мира вряд ли можно ожидать, что такой вариант действий будет для вас единственным. Последняя версия эксперимента, с заполнением конвертов и оплатой за работу, была, возможно, наиболее приближенной к реальности. Согласно ее положениям, в ситуациях, когда человек вступает в игру с честно заработанными деньгами и верит в то, что и другой игрок получил свои деньги таким же образом, он, скорее всего, не поделится тем, что у него есть, но и не отнимет того, что ему не принадлежит.
Но что же делать с поведенческими экономистами-лауреатами, которые умудрились найти альтруизм чуть ли не в дикой природе?
«Я думаю, что теперь должно быть понятно, что большинство людей попросту неправильно трактуют их данные, — говорит Лист. — С моей точки зрения, проведенные эксперименты воткнули нож в спину этой идее. То, что мы наблюдаем, нельзя назвать альтруизмом ни в коем случае».
Лист упорно пробивал себе дорогу, начав как сын водителя грузовика и дойдя до стадии, на которой он находится в самом центре группы ученых, переписывающих правила экономического поведения. Теперь же получалось, что для поддержания своих научных принципов ему потребовалось бы предать своих коллег. По мере того как слухи о проводившихся им экспериментах начинали понемногу расползаться, он вдруг превратился, по его собственному выражению, в «самого ненавистного парня в округе».
У Листа есть утешение, пусть и слабое: его выводы, скорее всего, правильны. Давайте же поговорим о некоторых силах, которые лишают лабораторные опыты доверия.
Первая проблема — это искажение, связанное с выбором. Давайте еще раз вспомним о неоднозначной природе отчетов о работе докторов. Возможно, что к лучшему кардиологу в городе тянутся самые больные и отчаявшиеся пациенты. Поэтому если вы оцениваете его работу только по уровню смертности, этот доктор может оказаться в самом низу рейтинга, несмотря на то что объективно является лучшим среди всех.
Давайте поразмышляем аналогичным образом. Может ли быть так, что добровольцы, соглашающиеся играть в «Диктатор», больше готовы к сотрудничеству, чем обычные, средние люди? Наверняка да. Задолго до Джона Лонга ученые указали на то, что поведенческие эксперименты в лаборатории колледжа «проводятся в основном с участием лишь студентов младших курсов, вызывающихся поучаствовать в эксперименте хотя бы для того, чтобы лишний раз попасться на глаза экспериментатору». Более того, подобные добровольцы часто готовы «творить благо во имя науки»18, то есть «они больше обычных людей нуждаются в поощрении своих действий и при этом меньше склонны к авторитаризму»19.
Не исключено, что если вы не готовы совершить подвиг ради науки, то просто не захотите принять участие в таком эксперименте. Лист заметил это в ходе своего исследования с бейсбольными карточками. Нанимая добровольцев для первого раунда (который он считает строгим научным экспериментом), он отмечал, какие из дилеров отказывались участвовать в эксперименте. В ходе второго раунда, когда Лист следил за покупателями и пытался понять, станут ли не чувствующие над собой контроля дилеры обдирать клиентов, он обнаружил, что дилеры, отказавшиеся от участия, оказались в среднем самыми наглыми обманщиками.
Другой фактор, загрязняющий чистоту лабораторных экспериментов, — это контроль. Когда ученый вносит в лабораторию пробирку с ураном, насекомым или колонией бактерий, то объект его исследований вряд ли меняет свое поведение лишь потому, что за ним наблюдает некий субъект в белом лабораторном халате. Однако для человеческих существ контроль имеет огромное значение. Бежите ли вы на красный свет, когда на перекрестке стоит полицейская машина (или, что более привычно для наших дней, установлена камера)? Скорее всего, нет. Насколько более охотно вы будете мыть руки после посещения туалета, если увидите, что ваш босс прямо сейчас стоит перед раковиной и намыливает руки? Скорее всего, вы решите сделать то же самое20.
Наше поведение может меняться вследствие даже незначительного контроля. Преподавательница психологии в британском университете Ньюкасла-на-Тайне по имени Мелисса Бейтсон провела эксперимент прямо в комнате отдыха своего собственного факультета21. Обычно преподаватели платят за кофе и другие напитки, бросая деньги в так называемую «коробку честности». Каждую неделю Бейтсон вывешивала новый прейскурант. Цена никогда не менялась — менялась маленькая фотография, размещенная в самом верху листа. По нечетным неделям там была фотография букета цветов, а по четным — фотография пары открытых человеческих глаз. Когда прейскурант был напечатан на листе с изображением глаз, коллеги Бейтсон оставляли в «коробке честности» примерно в три раза больше денег. Поэтому когда вы в следующий раз будете смеяться над птицей, пугающейся чучела, помните, что чучела иногда успешно воздействуют и на людей.
Каким образом контроль влияет на игру «Диктатор»? Представьте себе, что вы студент младшего курса, вызвавшийся сыграть в нее. Преподаватель, проводящий эксперимент, может не быть в поле вашего зрения, однако он должен оставаться в комнате для того, чтобы записывать, какие решения приняли участники. Помните, что ставки невысоки, вы рискуете всего 20 долларами. Помните также, что вы получаете эту сумму просто за факт своего участия в эксперименте, иными словами, вы не работаете за деньги.
Теперь же вас спрашивают, готовы ли вы дать часть своих денег неизвестному вам студенту, который не смог получить 20 долларов просто так. Вы ведь не захотите оставить себе всю сумму денег? Вам может не нравиться тот или иной преподаватель; вы можете его даже ненавидеть — но, находясь перед другими людьми, никто из нас не хочет чувствовать себя «дешевкой». «Какого черта! — думаете вы. — Я поделюсь несколькими своими долларами». Однако даже неисправимый оптимист не может назвать такой тип поведения альтруизмом.
Помимо контроля и искажения, связанного с выбором, существует еще один фактор, который необходимо принять во внимание. Человеческое поведение определяется крайне сложным набором стимулов, социальных норм, ограничений и уроков, полученных из прошлого опыта. Если назвать это одним словом, то это будет слово «контекст». Мы поступаем определенным образом, потому что — с учетом имеющихся у нас в данных обстоятельствах вариантов выбора и стимулов — тот или иной тип поведения кажется нам наиболее продуктивным.
Это также известно как рациональное поведение, которое и изучает экономика как таковая.
Вопрос даже не в том, что игроки в «Диктатор» не соответствовали определенному контексту. Напротив. Однако лабораторная атмосфера тем не менее является искусственным окружением. Как писал один научный исследователь более ста лет тому назад, лабораторный эксперимент имеет такую силу, что способен превратить человека в глупый автомат22, который может выразить «повсеместную готовность оказать помощь экспериментатору, сообщая ему именно то, что тот хотел бы услышать». Психиатр Мартин Орн предупреждал, что лабораторные эксперименты способны привести к явлению, которое в самом своем слабом проявлении называется вынужденным сотрудничеством23. «Экспериментатор может попросить участника эксперимента практически о чем угодно, — писал он. — Любая просьба легко оправдывается квазимагической фразой "Это всего лишь эксперимент"».
Точка зрения Орна подтверждается итогами двух печально известных экспериментов. В своем исследовании 1961-1962 годов, призванном выяснить, почему нацистские офицеры выполняли жестокие приказы своих командиров24, психолог из Йеля по имени Стэнли Мил-грам заставлял добровольцев следовать его приказаниям и наносить испытуемым удары электрическим током нарастающей силы (точнее, им казалось, что они наносят удары, — на самом деле все было подстроено и в роли жертвы выступали специальные ассистенты). В 1971 году психолог из Стэнфорда по имени Филипп Зимбардо провел эксперимент с «тюрьмой»25, в рамках которого некоторые добровольцы изображали стражу, а другие — заключенных. Однако стража начала вести себя с такой жестокостью, что Зимбардо был вынужден прервать эксперимент.
Когда вы думаете о том, что заставили делать своих добровольцев Зимбардо и Милграм, то принимаете как должное, что многие уважаемые исследователи, участвовавшие в игре «Диктатор» (цель которой была довольно безобидной и состояла всего лишь в передаче нескольких долларов от одного студента к другому), могли, по словам Листа, «отдать практически любую сумму денег, так как ничем не рисковали».
Когда вы смотрите на мир глазами экономиста, подобного Джону Листу, то понимаете, что многие действия, прежде казавшиеся нам проявлениями альтруизма, больше не воспринимаются так же, как раньше.
Вам может показаться альтруизмом перевод 100 долларов в пользу вашей любимой местной радиостанции, однако взамен вы получаете год слушания (а если повезет, то еще и подарок — какую-нибудь сумочку из мешковины). Граждане США являются мировыми лидерами по величине благотворительных взносов на душу населения, но не стоит при этом забывать о том, что налоговый кодекс США активно поощряет жителей США на осуществление благотворительных взносов26.
Большинство наших даров представляют собой, как сказали бы экономисты, нечистый, или «подогретый», альтруизм27. Вы отдаете не потому, что хотите помочь, а потому, что вследствие своих действий начинаете лучше себя чувствовать, лучше выглядеть или каким-то образом поднимаете себе настроение.
Подумайте о попрошайках. Гэри Беккер однажды написал, что большинство людей, которые подают попрошайкам, делают это потому, что «неприятный вид нищих или убедительный призыв с их стороны заставляют людей испытывать дискомфорт или вину»28. Вот почему люди часто переходят на другую сторону дороги, чтобы избежать встречи с попрошайками, но крайне редко переходят дорогу только для того, чтобы дать им денег.
А как же обстоят дела с политикой США в области жертвования органов? Мы помним, что она была основана на предположении о том, что людской альтруизм позволит удовлетворить спрос на органы. Получилось ли так, как хотели законодатели?
В целом нет. В настоящее время список граждан США, ожидающих пересадки почки, состоит примерно из 80 тысяч человек, однако в течение этого года будет проделано всего около 16 тысяч операций по трансплантации. Этот разрыв увеличивается с каждым годом. За последние двадцать лет умерло более 50 тысяч человек из списка, а не менее 13 тысяч человек выпадают из него лишь потому, что их состояние становится слишком тяжелым для успешного проведения операции29.
Если бы альтруизм был ответом, то спрос на почки был бы моментально удовлетворен за счет доноров, желающих помочь другим. Этого не случилось. Развитие событий заставило многих людей — и, разумеется, среди них был Гэри Беккер — требовать организации хорошо регулируемого рынка человеческих органов, в рамках которого человек, жертвующий свой орган, сможет получить компенсацию в форме денег, налоговой льготы, университетской стипендии и так далее. В настоящее время это предложение столкнулось с широкомасштабным противостоянием и пока что представляется политически несостоятельным.
Тем не менее не будем забывать о том, что Иран открыл соответствующий рынок примерно тридцать лет назад. Хотя у этого рынка есть свои недостатки, но каждый житель Ирана, которому нужна почка для трансплантации, не будет долго ждать или записываться в какие-то списки. Спрос на почки для трансплантации является в настоящее время полностью удовлетворенным30. Средний американец может не считать Иран самым передовым государством, однако стоит с уважением отнестись к единственной стране в мире, признавшей альтруизм тем, чем он есть, — и, что не менее важно, не уделяющей ему больше внимания, чем требуется.
Если исследования Джона Листа что-то и доказывают, так это то, что вопросы типа «Свойствен ли людям природный альтруизм?» не являются корректными. Люди не бывают хорошими или плохими. Люди — это люди, и они реагируют на стимулы. Их поведением можно манипулировать — с добрыми или недобрыми целями, — если вам удастся найти нужные кнопки.
Однако склонны ли человеческие существа к щедрому, самоотверженному и даже героическому поведению? Конечно же, да. Способны ли они же к бездушным действиям или апатии? Конечно же, да.
Сложно забыть о тридцати восьми свидетелях жестокого убийства Китти Дженовезе31. Самое удивительное в этой ситуации то, насколько мало альтруизма требовалось от человека, способного позвонить в полицию, находясь при этом в полной безопасности у себя дома. Вот почему уже почти пять десятилетий люди размышляют над вопросом «Почему же все соседи повели себя так ужасно?».
Не исключено, что стоит задать другой, более уместный вопрос: «А действительно ли они действовали так ужасно?»
В основе почти всего написанного или рассказанного об убийстве Дженовезе лежит провокационная статья в New York Times, которая была опубликована лишь через две недели после убийства. Решение о публикации статьи было принято на совместном ужине двух человек — редактора газеты Э. М. Розенталя и Майкла Джозефа Мёрфи, городского полицейского комиссара.
Уинстон Мосли, убийца Дженовезе, к тому моменту уже был взят под стражу и признался в своем преступлении. Казалось, что эта история не представляет особого интереса, особенно для газеты такого уровня. Это было просто еще одно убийство, произошедшее далеко от центра города. Сколь-нибудь значительная газета вряд ли стала бы уделять такой новости много места.
Как ни странно, Мосли сознался и еще в одном убийстве. К тому времени по обвинению в этом преступлении уже был арестован другой человек.
«А что насчет двойного признания в Куинсе? — спросил Розенталь у Мёрфи за ужином. — Вообще, в чем там дело?»
Вместо ответа Мёрфи предпочел сменить тему разговора.
«В этой истории в Куинсе есть кое-что еще», — сказал он, а затем сообщил Розенталю, что за убийством Китти Дженовезе наблюдали тридцать восемь человек и ни один из них так и не позвонил в полицию.
«Тридцать восемь?» — переспросил Розенталь.
«Да, тридцать восемь, — ответил Мёрфи. — Я давно занимаюсь своим делом, однако этот случай просто выбивается из общего ряда».
Позднее Розенталь писал, что он «был уверен в том, что комиссар преувеличивает». Если так, то у Мёрфи были для этого достаточно веские причины. История о двух мужчинах, обвиненных в одном и том же убийстве, с высокой вероятностью могла создать оскорбительный для полиции шум. Более того, с учетом того, что Дженовезе убивали долго и жестоко, полиция опасалась упреков в свой адрес и по этому поводу: почему полиция оказалась неспособна остановить это преступление?
Несмотря на скепсис, Розенталь отправил в Кью-Гарденз Мартина Гансберга, новоиспеченного репортера, ранее долго занимавшегося литобработкой. Через четыре дня на первой странице Times появилось одно из наиболее запоминающихся первых предложений статьи во всей истории газетной журналистики: