Если вы внимательно посмотрите по сторонам, то увидите, что проблема, связанная с датой рождения, присутствует практически повсеместно. Возьмем, к примеру, игроков Высшей бейсбольной лиги США. Большинство молодежных лиг производят отсев потенциальных игроков, отдавая предпочтение тем, кто родился до 31 июля. По сути, средний американский мальчишка имеет примерно на 50 процентов меньше шансов попасть в команду, если он родился в августе, а не в июле. Сложно поверить в то, что игроку удается особенно сложный бросок, потому что он родился под знаком Рака, а не Льва (если только вы не являетесь ярым приверженцем астрологии).
Но, несмотря на большую значимость даты рождения, ее не стоит переоценивать. Хотя дата рождения ребенка может помочь ему преодолеть некоторые препятствия, существуют и другие, более мощные силы. Если вы хотите, чтобы ваш ребенок стал профессиональным бейсболистом, то самое главное, что вы должны сделать (и что гораздо важнее, чем подгадать срок родов), — убедиться в том, что ваш ребенок не родится с двумя Х-хромосомами. И как только вам удастся родить сына, а не дочь, то следует принять во внимание один-единственный важный фактор, который в восемьсот раз повышает шансы на то, что ваш сын будет играть в профессиональной команде.
Какой же фактор может оказать столь важное влияние? Наличие отца, который также играет в бейсбол в Высшей лиге. Поэтому если ваш сын не пробьется в одну из лидирующих команд, то вам стоит винить в этом самого себя: именно вам стоило больше практиковаться в этом спорте начиная с самого детства.
В некоторых семьях вырастают бейсболисты. В других вырастают террористы6.
Принято считать, что типичный террорист является выходцем из бедной семьи, а уровень его образования крайне низок. В этом утверждении есть своя логика. Дети, рожденные в бедных и необразованных семьях, имеют гораздо больше шансов стать преступниками — так может быть, это справедливо и в отношении террористов?
Чтобы ответить на этот вопрос, экономист по имени Алан Крюгер внимательно изучил газету «Аль-Ахд» («Клятва»), издаваемую группировкой «Хезболла», и собрал биографические данные о 129 погибших шахидах (мучениках). Затем он сопоставил их с усредненными данными о мужчинах того же возраста, живущих в Ливане. Оказалось, что террористы гораздо реже происходили из бедных семей (28 процентов против среднего значения 33 процента) и гораздо чаще имели законченное среднее образование (47 процентов против 38 процентов в среднем).
Аналогичное исследование палестинских террористов-смертников, проведенное Клодом Берреби, позволило заключить, что лишь 16 процентов террористов происходили из нищенствующих семей
(по сравнению с 30 процентами палестинских мужчин в среднем). Более 60 процентов террористов окончили школу (в целом по стране этот показатель составил 15 процентов).
Крюгер пришел к заключению, что «террористы вполне могут быть выходцами из хорошо образованных семей, принадлежащих к среднему или богатому классу». За некоторыми исключениями — например, Ирландская республиканская армия или, возможно, Тигры освобождения Тамил-Илама из Шри-Ланки (у нас нет достаточного объема данных, чтобы сделать вывод) — эта тенденция представляется единой для всего мира, начиная от террористических групп в Латинской Америке и заканчивая членами «Аль-Каиды», совершившими атаки 11 сентября в Соединенных Штатах.
Как это можно объяснить?
Возможно, когда вам хочется есть, вы начинаете думать не только о том, чтобы взорвать себя. Не исключено, что лидеры террористов уделяют значительное внимание вопросам повышения профессионализма, так как террористические атаки требуют большей согласованности, чем обычное преступление.
Более того, как указывает Крюгер, обычные уголовные преступления связаны с жаждой личной наживы, в то время как терроризм по своей сути является политическим актом. Согласно данным его анализа, человек, готовый стать террористом, очень напоминает человека, готового... голосовать на выборах. То есть терроризм можно представить как гражданскую активность, напичканную стероидами.
Каждый, кто хоть немного знаком с историей, заметит, что описываемый Крюгером профиль террориста чем-то напоминает профиль типичного революционера. Фидель Кастро и Че Гевара, Хо Ши Мин, Махатма Ганди, Лев Троцкий и Владимир Ленин, Симон Боливар и Максимилиан Робеспьер — среди них вы не встретите ни одного необразованного представителя беднейших слоев общества.
Однако цели у революционера и террориста различаются. Революционеры хотят сместить правительство и заменить его другим. Чего хотят террористы, ясно бывает не всегда7. По словам одного социолога, возможно, они хотят изменить мир в соответствии со своими антиутопическими представлениями; религиозные террористы хотят уничтожить светские учреждения, которые они презирают. Крюгер приводит почти сотню различных научных определений терроризма. «На одной конференции, проходившей в 2002 году, — пишет он, — министры иностранных дел из более чем 50 исламских государств согласились осудить терроризм, однако не смогли прийти к соглашению о том, что именно считать терроризмом»8.
Самое страшное в терроризме — это даже не убийства. Гораздо страшнее, что терроризм представляет собой нечто пугающее нас до смерти и разрушающее привычную жизнь. Именно поэтому терроризм и становится чертовски эффективным и оказывает на нашу жизнь гораздо большее влияние, чем обычное насилие, не связанное с терроризмом.
В октябре 2002 года в Вашингтоне произошло пятьдесят убийств. Эта цифра типична для этого года9. Однако десять из пятидесяти убийств были довольно необычными. Они не были связаны с семейными ссорами или разборками между уличными бандами. Они являлись результатами внезапной стрельбы, возникавшей в самых неожиданных местах. Ее жертвами становились обычные люди, не лезущие в дела других: подстригавшие свой газон, выходившие из магазина или заправлявшие машину на бензоколонке. После нескольких первых убийств такого рода в городе воцарилась паника. Они продолжались, и город постепенно парализовало. Были закрыты школы, отменены массовые мероприятия, а многие люди просто отказывались покидать дома. Так какая же профессиональная и хорошо финансируемая террористическая организация стояла за всеми этими ужасами?
Оказалось, что это были всего два человека: сорокалетний мужчина и его сообщник-подросток. Они стреляли из винтовки Bushmaster калибра 0,223 из старого микроавтобуса «Шевроле», салон которого был переделан в снайперское гнездо. Просто, недорого и эффективно — вот основные принципы рычагов террора. Представьте себе, что девятнадцать угонщиков самолетов решили бы 11 сентября не усложнять себе жизнь, захватывая самолеты, а затем влетая на них в высотные здания, а разъехались бы по стране (каждый со своей снайперской винтовкой и в своей машине)... Они могли бы постоянно переезжать из одного города в другой и расстреливать случайных прохожих на бензоколонках, около школ и ресторанов. Если бы всем девятнадцати террористам удалось синхронизировать свои действия, то их действия могли бы ежедневно взрывать информационную бомбу национального масштаба. Их было бы крайне сложно поймать, а даже если бы кто-то из них был схвачен, то остальные продолжили бы свою деятельность. Вся страна оказалась бы поставленной на колени.
Терроризм эффективен, потому что вовлекает в процесс всех, а не только непосредственных жертв. Вовлечение связано в основном со страхом перед будущими атаками (который, кстати, сильно преувеличен). Вероятность того, что средний американец погибнет в результате террористической атаки, составляет примерно 1 к 5 миллионам; иными словами, вероятность того, что он покончит жизнь самоубийством, примерно в 575 раз выше.
Не стоит забывать и о других, менее очевидных издержках, таких как потеря времени и свободы. Вспомните, как вы в последний раз в аэропорту стояли в очереди на проверку, проводимую службой безопасности, и вам приходилось снимать обувь, проходить босиком через рамку металлоискателя, а затем в спешке и неудобстве обуваться и собирать вещи.
Красота терроризма — в глазах самих террористов — в том, что можно преуспеть даже в случае поражения. Проверка нашей обуви начала осуществляться после того, как британец по имени Ричард Рейд сделал свое черное дело, хотя и не смог взорвать бомбу, спрятанную в его ботинке. Давайте предположим, что проверка ваших ботинок службой безопасности аэропорта занимает одну минуту. В одних только Соединенных Штатах эта процедура происходит примерно 560 миллионов раз в год10. 560 миллионов минут равны примерно 1065 годам. Если разделить эту величину на 77,8 года (средняя ожидаемая продолжительность жизни американца при рождении), то в результате получится примерно 14 человеческих жизней. И хотя Ричарду Рейду не удалось убить ни одного человека, он заставил нас ежегодно платить временем, составляющим эквивалент жизни 14 человек.
Прямые потери от терактов 11 сентября были огромными — почти три тысячи жизней и экономические потери в размере около 300 миллиардов долларов, — равно как и расходы на военные действия в Афганистане и Ираке, начатые Соединенными Штатами в ответ на действия террористов11. Но давайте рассмотрим и побочные расходы. В течение трех месяцев после террористических атак в автомобильных авариях в США погибло примерно на тысячу человек больше, чем обычно12. С чем это было связано?
Первая причина в том, что люди перестали пользоваться самолетами и начали вместо этого передвигаться на автомобилях. В пересчете на милю поездка в автомобиле считается более опасной, чем полет на самолете. Интересно отметить, что большинство смертельных случаев произошли не на крупных шоссе, а на небольших дорогах в северо-восточной части страны, сравнительно недалеко от места совершения терактов. Более того, аварии в основном происходили вследствие серьезных нарушений правил дорожного движения или вождения в пьяном виде. Эти факты вкупе с многочисленными психологическими исследованиями последствий терроризма позволяют сделать вывод о том, что атаки 11 сентября стали причиной увеличения потребления алкоголя и посттравматических стрессов, которые помимо всего прочего привели к росту смертности при управлении автомобилями.
Можно найти огромное количество примеров последствий террористических атак. Тысячам иностранных студентов и профессоров был закрыт доступ в Соединенные Штаты вследствие визовых ограничений, введенных после атак 11 сентября. Как минимум 140 американских корпораций воспользовались снижением фондового индекса для проведения незаконных операций с опционами на покупку акций13. В Нью-Йорке на проведение антитеррористических акций было брошено так много полицейских, что другие сферы деятельности — такие как расследование ранее отложенных дел или борьба с организованной преступностью — остались практически лишенными ресурсов. Сходная тенденция прослеживалась и на уровне всей страны. Деньги и человеческие ресурсы, которые при иных обстоятельствах могли бы быть использованы для преследования мошенников, действовавших в сфере финансов, были направлены на охоту за террористами — что внесло свой вклад в недавний финансовый кризис или по крайней мере обострило его14.
Однако не все последствия 11 сентября были негативными. Благодаря снижению транспортной нагрузки эпидемия гриппа, которая отлично распространяется за счет больных пассажиров, летающих из одного региона страны в другой, оказалась менее опасной и масштабной15. Уровень преступности в столице страны значительно снизился за счет того, что город наводнили полицейские16. А усиление пограничного контроля оказалось настоящим благом для некоторых фермеров в Калифорнии: вследствие сокращения импорта марихуаны из Канады и Мексики калифорнийцы начали выращивать столько марихуаны, что она превратилась чуть ли не в основную сельскохозяйственную культуру штата17.
После того как один из самолетов, захваченных 11 сентября, врезался в здание Пентагона, все тяжелораненые (в основном с ожогами) были доставлены в травматологическое отделение Washington Hospital Center (WHC) — одной из самых крупных больниц в стране. Пациентов было немного (к сожалению, трупов было гораздо больше), но все равно ожоговое отделение оказалось переполненным. Подобно многим другим больницам, WHC обычно работал с 95-процентной загрузкой, поэтому даже незначительное увеличение числа пациентов могло парализовать работу всей системы. Хуже того, были отключены стационарные телефонные линии (а также мобильная связь), поэтому для того, чтобы сделать звонок, человеку приходилось садиться в машину и отъезжать на несколько километров.
Но даже с учетом всех неблагоприятных факторов WHC мог выполнять свои функции18. Однако Крейгу Фийеду, специалисту в области скорой помощи, казалось, что в эти дни подтвердились его самые страшные предположения. Если всего лишь несколько дополнительных пациентов почти парализовали работу больницы, то что было бы в случае широкомасштабного бедствия, при котором роль скорой помощи становится крайне важной?
Еще до 11 сентября Фийед провел в своих тягостных раздумьях не одну тысячу часов. Он был одним из создателей финансировавшейся правительством пилотной программы ER One, направленной на то, чтобы поставить работу отделений скорой помощи в больницах на современные рельсы.
До начала 1960-х годов больницы не были предназначены для решения срочных медицинских проблем. «Если вы привозили больного ночью, — говорит Фийед, — то двери больницы могли быть просто закрыты. После настойчивых звонков в дверь к вам выходила медсестра и узнавала, что вам нужно. Она могла впустить вас внутрь (хотя не была обязана этого делать), а затем звонила домой доктору, который также не был обязан прийти в больницу посреди ночи. Вместо машин скорой помощи часто использовались катафалки. Сложно представить себе более впечатляющий пример неправильно выстроенной системы стимулов: гробовщик, которому платят за то, что он помогает пациенту не умереть!»19
В наши дни медицина неотложной помощи считается пятой по важности медицинской специальностью (из тридцати восьми), а число врачей в отделениях неотложной помощи по сравнению с 1980 годом выросло в пять раз. В них работают настоящие мастера на все руки, выполняющие свою работу с молниеносной скоростью. Отделения неотложной помощи в США превратились в стержень общественного здравоохранения, они ежегодно работают примерно со 115 миллионами обращений. Если исключить обращения, связанные с беременностью, то 56 процентов пациентов, обращавшихся в американские больницы, поступают в них через отделения неотложной помощи (в 1993 году эта доля составляла всего лишь 46 процентов)20.
Но тем не менее, по мнению Фийеда, «дыры в системе настолько велики, что через них можно проезжать на грузовике».
События 11 сентября позволили понять, что система неотложной помощи испытывает болезненную нехватку резервов. Если бы к воротам WHC приехала тысяча пациентов, то они даже не смогли бы попасть внутрь.
Даже при мысли о такой перспективе лицо Фийеда искажается. Парковка большинства отделений неотложной помощи способна вместить лишь несколько автомобилей. Кроме того, пандусы расположены слишком высоко: по словам Фийеда, «их проектировали люди, до того проектировавшие складские погрузочные пандусы». Использование вертолетных площадок на крышах также ограничено: для посадки и взлета вертолетам нужно время, а кроме того, в больницах обычно наблюдается нехватка лифтов. Фийед хотел решить эту проблему, превратив отделения неотложной помощи в некое подобие аэропорта, способного вместить достаточное количество карет «скорой помощи», автобусов или даже вертолетов.
Но помимо вопросов приема пациентов Фийеда беспокоят и другие вещи. Больница, в которую поступает пациент с серьезной инфекцией — атипичной пневмонией, сибирской язвой, лихорадкой Эбола или новым штаммом смертельно опасного гриппа, — рискует быстро превратиться в рассадник заболевания. Как и во многих других зданиях, в больнице применяется система внутренней циркуляции воздуха, что означает риск заражения сотен пациентов. По мнению Фийеда,
«никто не хочет заразиться в больнице атипичной пневмонией, попав туда со сломанным пальцем».
Решением этой проблемы могло бы стать строительство больниц (а в особенности отделений неотложной помощи), помещения которых в достаточной степени изолированы друг от друга и оборудованы хорошей вентиляцией. Но, по мнению Фийеда, большинство клиник не хотят тратить свои ограниченные средства на оснащение палат не приносящими прибыли устройствами. «В 2001 году было построено много новых отделений неотложной помощи — красивых, почти шедевральных, но совершенно бесполезных в наши дни. В них были большие залы, кровати в которых разделялись занавесками. Но если на кровати под номером 4 лежит больной с атипичной пневмонией, ни один пациент или доктор в мире не захочет даже подойти к кровати под номером 5».
Фийед даже не говорит о пациентах, которые умирают от причин, отличающихся от причин, по которым они поступили в больницу: это неверные диагнозы (результат неаккуратности, высокомерного отношения, предвзятости или ошибок), ошибки в дозировке лекарств (следствие неразборчивого почерка врача), технические ошибки (например, чтение рентгенограммы, повернутой не той стороной) или бактериальные инфекции (самая серьезная и наиболее распространенная проблема).
«Нынешнее состояние медицины настолько плохо, что применяемые в ней устаревшие методы даже бессмысленно защищать, — говорит Фийед. — Никто из медиков не хочет этого признавать, но это правда».
Фийед вырос в шумные 1960-е годы в Беркли (Калифорния) и представляет собой вполне определенный типаж человека. Он объездил весь штат на своем скейте; время от времени играл на ударных в тогда еще малоизвестной местной группе под названием Grateful Dead. У него была склонность к технике: он собирал и разбирал разные устройства, которые казались ему интересными. Он обладал недюжинными предпринимательскими способностями и в восемнадцать лет основал небольшую технологическую компанию. Перед тем как заняться медициной, он изучал биофизику и математику. Доктором же он стал, по собственному признанию, «движимый желанием приобрести тайные знания», понять принципы работы человеческого тела по аналогии с тем, как прежде он пытался понять принципы работы рукотворных механизмов.
Тем не менее чувствуется, что любовь к технике у него сохранилась и по сей день. Он относится к категории первых покупателей, готовых к экспериментам: так, он поставил в отделении факсимильный аппарат и начал ездить на Segway, когда оба эти механизма еще были новинками. Он до сих пор с волнением вспоминает лекцию ученого по имени Алан Кей по вопросам объектно-ориентированного программирования, которую услышал почти тридцать пять лет назад. Идея Кея, заключавшаяся в наделении каждого кусочка программного кода своей логикой, позволявшей ему взаимодействовать с другим куском кода, казалась настоящим чудом, упрощавшим жизнь и работу программистов и способным превратить компьютеры в более гибкие и продуктивные инструменты.
Фийед поступил на работу в WHC в 1995 году по приглашению его давнего коллеги Марка Смита, попросившего его навести порядок в отделении неотложной помощи. (Смит также верил в торжество технологий. Он получил научную степень в области компьютерных наук в Стэнфорде, где его научным руководителем был не кто иной, как Алан Кей.) Несмотря на то что некоторые подразделения WHC оценивались очень высоко, отделение неотложной помощи занимало последние места в рейтинге аналогичных заведений в Вашингтоне. Оно всегда было переполнено, работа шла медленно и неорганизованно; каждый год в отделении менялся директор, а руководители госпиталя называли его «крайне неприятным местом».
К тому времени Фийед вместе со Смитом уже имели опыт работы примерно со ста тысячами пациентов отделения неотложной помощи. Они пришли к выводу о хронической нехватке одного из главных ресурсов — информации. Пациент может прибыть в отделение в любом состоянии — в сознании или без сознания, готовым или не готовым к общению, трезвым или пьяным... Короче говоря, проблемы могут быть самыми разнообразными. Доктора же в этой ситуации должны быстро принять решение о том, каким образом его лечить. Однако вопросов при этом возникает больше, чем можно дать на них ответов. Принимал ли пациент те или иные лекарства? Какова его медицинская история? Страдает ли он от хронической анемии? Не было ли у него внутреннего кровотечения? И где находятся результаты компьютерной томографии, которые должны были быть готовы два часа назад?
«На протяжении многих лет я лечил пациентов, основываясь только на той информации, которую мне сообщали они сами, — говорит Фийед. — Любая другая информация поступала слишком медленно, поэтому на нее нельзя было рассчитывать. Мы всегда знали о том, какая именно информация нам нужна и где ее можно найти. Проблема была лишь в том, что мы не могли получить ее вовремя. Важнейшая информация могла оказаться в нашем распоряжении через два часа или даже через две недели. Но в загруженном по уши отделении неотложной терапии даже две минуты могут оказаться слишком долгим сроком. Вы просто не можете ждать, когда в очереди находятся сорок пациентов и половина из них готовы умереть в любой момент».
Эта проблема настолько озаботила Фийеда, что он стал первым в мире специалистом-информатиком в отделении неотложной помощи (он придумал себе название профессии по созвучию с термином, принятым в области компьютерных технологий в Европе). Он верил в то, что самый надежный способ повысить качество работы в отделении неотложной помощи — улучшение информационных потоков.
Еще до того как приступить к работе в отделении неотложной помощи, Фийед и Смит наняли группу студентов-медиков, для того чтобы они ходили по пятам за докторами и медицинскими сестрами и постоянно задавали им вопросы. Подобно Садхиру Венкатешу, нанимавшему сотрудников для интервьюирования чикагских проституток, доктора хотели собрать в режиме реального времени надежную информацию, получить которую иным путем было бы крайне сложно. Вот лишь несколько вопросов, которые задавали студенты: