Дедушка, высокий, красивый старик в генеральском сюртуке нараспашку, вынул из бокового кармана жилета, телеграмму и чуть ли не в сотый раз прочел: «Приедем сегодня в три. Бранд». Потом, снова тщательно сложил бумажку, спрятал ее и, чуть-чуть приоткрыв дверь кабинета, громко спросил:
— Все ли у вас готово, Дарья Ивановна?
На пороге комнаты появилась маленькая, толстенькая, розовая старушка в черном фартуке, с ослепительно белым чепцом на головке.
— Все, как есть все готово, ваше превосходительство, — весело отозвалась она, сияя добрыми ласковыми глазами и ямочками на пухлых румяных щеках, — все готово: и комната для дорогой гостеньки и парадный обед и…
— А трубочки удались ли со сливками? — прервал ее на полуслове озабоченным тоном дедушка.
— Уж так-то удались, что и желать лучше нельзя, — так же весело отвечала Марья Ивановна.
— А в новый умывальник свежей воды налили? — еще более озабоченно осведомился генерал.
— Только что Сидоренко целый кувшин вылил, ваше превосходительство, — вся сияя добродушием отозвалась старушка.
Дедушка с довольным видом кивнул белой как снег головой, взглянул на добродушное личико Марьи Ивановны и неожиданно, по юношески весело и радостно засмеялся:
— Едет она! Едет, наконец-то, наша Южаночка!
— Так точно едут-с, ваше превосходительство! — послышался грубоватый голос с порога комнаты и рядом с толстенькой шарообразной фигуркой Марьи Ивановны мгновенно выросла широкоплечая бравая фигура старого солдата, с коротко остриженной седой щетиной на голове с добрым морщинистым лицом с маленькими заплывшими глазками и с рыжими, как у таракана, во все стороны торчащими усами.
И Марья Ивановна и усатый солдат, иными словами денщик Сидоренко, составляли старую дедушкину гвардию. Лет двадцать тому назад дедушка, тогда еще, впрочем, не дедушка, а просто генерал Аркадий Павлович Мансуров, вышел в отставку и овдовел сряду, оставшись с семилетней дочерью на руках. Для маленькой Саши, лишившейся матери и была взята бонна Марья Ивановна. Когда Саша выросла, вышла замуж и уехала с мужем далеко на юг России, где стоял его полк, Марья Ивановна осталась в доме старого генерала присматривать за хозяйством. Что же касается денщика Сидоренко, то он знал Аркадия Павловича Мансурова еще в более отдаленные времена. Дедушка и Сидоренко служили в одном полку, вместе ходили в поход на «турку» вместе делили все трудности походной жизни, вместе были ранены под Плевной, причем серьезно раненого в ногу дедушку, бравый молодец Сидоренко вынес на руках из боя, не смотря на свою простреленную навылет грудь, под громом неприятельских выстрелов. В один и тот же день и генерал Мансуров и денщик Сидоренко вышли в отставку, и не желая более разлучаться друг с другом, поселились вместе доживать свой век. И барин и денщик были связаны самой крепкой неразрывной дружбой. Один дополнял другого. Один без другого никак не мог обойтись. И сейчас, увидя в дверях своего верного слугу, делившего с ним и радость и горе, дедушка, чуть прихрамывая на больную ногу, приблизился к Сидоренко, хлопнул его по плечу и произнес, глубоко прочувственным голосом:
— Что, дружище, настал наконец и на нашей улице праздник? Уж теперь-то скоро увидим нашу Южаночку! Скоро, братец ты мой!
— Уж чего скорее, ваше превосходительство, — отозвался ему в тон слуга, улыбаясь всеми своими морщинами и шевеля тараканьими усами.
В это время Марья Ивановна, не отводившая глаз от окна, неожиданно всплеснула руками и крикнула голосом полным отчаяния и страха.
— Ах, ты Господи! Еще этого не доставало! Снег пошел! Простудится еще чего доброго, наша барышня.
— Простудится? Южаночка простудится? Ха, ха, ха, ха, — веселым смехом разразился дедушка. — Не думаете ли вы, что какой-то снег может повлиять на здоровье Южаночки? Да она, голубушка наша, с детства приучена переносить всякие перемены погоды. В дождь, босыми ноженками ее бегать посылала покойная Саша, ванны из холодной ключевой воды ей делала, с непокрытой голо…
Тут дедушка оборвался на полуслове, не успев докончить начатой фразы. Оглушительный звонок дрогнул в передней и десятками отголосков зазвенел, переливаясь по всей квартире.
— Она! — вырвалось из груди генерала Мансурова и он махнул рукой.
Сидоренко, а за ним и Марья Ивановна с быстротой мало соответствующей их почтенным годам, кинулись в прихожую, перегоняя друг друга. Дедушка хотел было последовать за ними, но радостное волнение было так велико, что совсем лишило его силы. Его ноги задрожали и он невольно остановился на пороге кабинета, протягивая вперед трепещущие руки…
— Дедушка!
Что-то шумное, легкое, маленькое и ликующее, мокрое от снега, в белой шубке и таком же капоре, с быстротой стрелы и ловкостью котенка устремилось на грудь дедушки и повисло у него на шее.
И тотчас же целый град горячих поцелуев покрыл лицо старика. Белый капор скатился на спину и перед генералом Мансуровым предстала прелестная смуглая головка, с целым снопом густых смоляных кудрей. Эти кудри падали и на высокий умный лоб девочки и на ее разгоревшиеся от холода щеки и спускались спутанной живописной бахромой на черные, как угольки, огромные и сверкающие весельем и задором глаза.
Девочка была крепка, как молодая репка, стройна, ловка и очень хороша собой. Дедушке же она казалась, положительно, красавицей.
— Вся в мать! Вся в покойницу Сашу! Марья Ивановна! Сидоренко! Глядите! Вся в покойницу барышню Сашу, не правда ли? Что за прелестное дитя! — с выступившими на глаза слезинками произнес старый генерал.
А «прелестное дитя» уже прыгало козленком перед лицом дедушки, держала его за рукав сюртука и болтала без умолку, как сорока:
— Ах, как интересно и ново было ехать, дедушка. Кушать и спать в дороге! Очень хорошо! Только вот «крыса» портила все дело. Всюду совалась с носом. Только и знала, что ворчала: «Ина, не ходите туда, Ина не ходите сюда! Ина сидите смирно, Ина не болтайте ногами и не грызите ногтей!» Вот надоела-то до тошноты право! А то, если бы не она, все бы хорошо было! Ведь я ни на минуточку не забывала, что еду к тебе, дедушка! Я так хотела увидеть тебя поскорее, познакомиться с тобой… Вот и приехала! Вот и узнала! Ты чудо какой хорошенький, дедушка! Точно старый царь Берендей из сказки. Только у Берендея борода, а у тебя нет. Отчего ты не носишь бороды, дедушка? А Сидоренко? Где твой Сидоренко, про которого мне так много рассказывала покойная мамочка?
И, не умолкая ни на минуту, не выпуская из рук полы дедушкиного сюртука, чернокудрая девочка завертелась из стороны в сторону, блестя разгоревшимися глазками, сверкая перламутровыми, зубками, сияя очаровательной улыбкой.
— Вот он — Сидоренко! — не без гордости представил внучке своего верного слугу генерал Мансуров.
— Ах! — пронзительно взвизгнула девочка и одним прыжком отскочив от дедушки, другим, очутилась на шее ошалевшего от неожиданности и счастья старика-солдата. — Голубчик Сидоренко! Молодец Сидоренко! Я вас очень люблю, Сидоренко, и всегда молюсь за вас, за то что вы не дали погибнуть дедушке и спасли его жизнь! Ах, как я вас люблю за это! — срывалось самым искренним тоном с губ Ины.
Старый денщик сиял от радости. Сиял дедушка, сияла Марья Ивановна… У всех троих на лицах изобразились самые умильные, самые счастливые улыбки.
И вдруг, сухой, холодный голос нарушил общее очарование.
— Ина! Куда вы забрались! Постыдитесь! Взрослая десятилетняя барышня висит на шее у прислуги!
Дедушка, Сидоренко и Марья Ивановна живо обернулись в ту сторону, откуда слышался голос.
На пороге кабинета стояла дама, небольшого роста, сухая, тощая с сутуловатой спиной, в скромной блинообразной дорожной шляпе, поверх гладко причесанной головы, в простом, строгого фасона гладком платье, с бледным худым лицом, носившим на себе печать сухости. От нее так и веяло холодком.
— Это и есть крыса! — успела шепотом пояснить дедушке Ина и не сходя с рук Сидоренко, сердито блеснув глазами, проговорила скороговоркой по адресу дамы.
— Во-первых Сидоренко не прислуга, а герой, а во-вторых оставьте меня в покое хоть сегодня!
— Ина! Вы грубая, дерзкая девочка и я попрошу вашего дедушку сделать вам строгий выговор за эти слова! — сильно сдерживаясь от охватившего ее гнева, произнесла дама и, сделав паузу, проговорила резче:
— Сейчас же сойдите на пол и оставьте в покое денщика!
— Сидоренко не денщик вовсе, а дедушкин друг! Молодец! Прелесть! — горячо вскрикнула Ина и, быстро соскользнув с рук солдата подхватила дрожащим восторженным голосом. — Вы разве не знаете, что Сидоренко — дедушкин спаситель? Подумайте только: спаситель. Вообразите только, M-lle Бранд эту картину: — Битва кипит… Турки дерутся… русские дерутся… все дерутся… Русские наступают… Турки их пушками… ружьями, саблями… всем! А русские молодцы! Все вперед! Все вперед! И дедушка тут же. Он ведет свой полк на приступ… Барабаны бьют… музыка… трубы… кричат ура!.. Вдруг откуда не возьмись турок! Огромный! Страшный. Кривая сабля в руке… Глазищи, как у волка… Да как над дедушкой саблей махнет! А Сидоренко тут как тут. По руке турку бац! Сабля лязг, мимо дедушкиной головы, только ногу задела… Дедушка упал. Сидоренко его поднял и марш-маршем назад. А турка — мертвый. По делом ему — чуть-чуть гадкий этакий, не убил дедушку!
И говоря это, Ина вся дрожала, бегала по комнате, махала руками, трепеща от охватившего ее волнения. Но M-lle Бранд, казалось, далеко не разделяла возбуждения девочки.
Тонкая усмешка кривила ее бледные губы.
— Перестаньте дурачиться, Ина, у вас ужасные манеры, — произнесла она строго и быстрыми шагами приблизившись к дедушке, добавила по его адресу с легким поклоном:
— Позвольте представиться, генерал, Эмилия Бранд попутчица и будущая воспитательница вашей внучки.