Арриан [3, 4, 5]? говоря о пребывании Александра в храме, ограничивается неопределенными высказываниями: царь вопросил оракула и, услышав то, что, по его словам, было ему по душе, вернулся в Египет. Диодор [17, 51] пишет, что, когда Александра ввели в храм и он увидел бога, самый старый из пророков подошел к нему и сказал: «Привет, сыне! И это же приветствие прими от бога». «Принимаю, отче, — отвечал Александр, — и позже буду называться твоим, но если ты дашь мне власть над всею землею»· Жрец-пророк вошел в святое святых и затем, пока совершались ритуальные церемонии, сказал Александру, что бог даст ему то, что он просит. «Напоследок, — сказал еще Александр, — о боже, открой мне то, что я стремлюсь узнать: всех ли я уже уничтожил убийц моего отца, или же кто-нибудь скрылся?». «Не кощунствуй, — вскричал пророк, — пет такого человека, кто бы мог злоумыслить на породившего тебя, но всех убийц Филиппа постигло наказание. А доказательством рождения от бога будет грандиозный успех в деяниях; ведь и прежде ты не терпел поражений, а после этого ты вообще будешь непобедим» [ср. также: Юстин, 11, 11, 2 — 13]. Такой же рассказ, но, естественно, с неблагоприятными для Александра комментариями, включил в свое сочинение Руф [4, 7, 25–32] и со ссылкой на «большинство» сохранил Плутарх [Алекс, 27]. Однако он сообщает своему читателю и другое предание: будто вместо щ рбйдЯпн — «сынок» жрец, на вполне хорошо говоривший по-гречески, сказал щ рбйдЯпт — «сыне Зевса» и будто Александр обрадовался этой ошибке, и с того времени пошла молва, что бог признал его сыном Зевса. Каллисфен [см.: Страбон, 17, 814] рассказывает так: жрец допустил в храм Александра и его ближайших спутников; все, кроме него, внимали оракулу вне святого святых, и только он был там внутри, Пророк сказал Александру, что он — сын Зевса.
Традиция Диодора — Руфа и «большинства» авторов, сочинениями которых пользовался Плутарх, очевидно, с наибольшей точностью соответствует реальной действительности. Если жрец-пророк в оазисе Сива обратился к Александру как к сыну Аммона и расценивал как кощунство всякий намек на то, что отцом Александра был Филипп, то это было целиком в русле египетских представлений.
В том, что египетские жрецы от имени самого Аммона да еще в почитаемом греками храме приветствовали его как бога и сына бога, Александр увидел чрезвычайно благоприятные для себя политические возможности. Возникла ситуация, когда он мог претендовать на абсолютную власть над всем (в том числе и над греческим) миром, когда всякое сопротивление ему становилось греховным делом. Впрочем, Александр должен был по крайней мере на первых порах соблюдать осторожность. Конечно, греческая мифология знала сыновей Зевса, рожденных смертными женщинами; к их числу принадлежал, например, Геракл — легендарный предок Александра. Знали греки и героизацию, обожествление выдающихся людей при жизни и после смерти [ср.: Плутарх, О судьбе, 2, о]. Сам Филипп II на том свадебном празднестве, где он был убит, приказал к 12 статуям богов присоединить я свою, желая приучить подданных к мысли о божественности их владыки. Учитель Александра, Аристотель, в своей «Политике» [3, 8, 1; 1284а] говорил, намекая на Александра, что «единственный» муж, выдающийся «добродетелью» и политической мощью (или же небольшая группа людей, наделенных этими свойствами), был бы как бог среди людей. И тем не менее греческое общество, да и македонское тоже с большим сомнением отнеслось к мысли, будто в лице Александра миру явился не заурядный завоеватель, а бог — сын Зевса. Правда, по рассказу Каллисфена [Страбон, 17, 814], явившиеся тогда же к Александру в Мемфис милетские послы принесли весть о чудесном пророчестве, данном оракулом Аполлона в Бранхидах, разграбленным во время Греко-персидских войн, что Александр — сын Зевса, о будущей победе при Гавгамелах, о предстоящей гибели Дария III и об ожидавшемся антимакедонском выступлении лакедемонян. Он же свидетельствует, будто «благородное происхождение» Александра (от Зевса) подтвердили Эритрейская Афинаида и Эритрейская Сивилла. Когда Александр обещал Эфесу возместить все прошлые и будущие расходы на храм Артемиды, лишь бы была воздвигнута надпись от его имени, эфесяне отказали ему: не подобает богу совершать посвящения богам [там же, 14, 641]. Однако имели место и другие факты.
Понадобилось почти 10 лет, чтобы греческие полисы признали, притом только после того как Александр окончательно утвердил свою власть, его божественность, да и то спартанец Дамид заявил: «Предоставим Александру, если ему этого хочется, называться богом» [Плутарх, Апофт. лак., 219]. И греки, и македоняне, окружавшие царя, должны были с особым неудовольствием воспринимать его обожествление еще и потому, что это существенно меняло характер их взаимоотношений с царем: из сотоварищей последнего, по идее равного им, они становились даже не подданными, а какими-то жалкими креатурами, которые могут только смиренно возносить мольбы к подножию божьего престола. В обожествлении Александра они не могли не увидеть решающий шаг на пути его превращения в такого неограниченного деспота, какого ни Македония, ни Греция еще не видывали. С этого момента, по всей видимости, в окружении Александра появляются и набирают силу оппозиционные элементы, с которыми ни расправами, ни милостями царь совладать не мог. Центром, притягивавшим недовольных, был, судя по всему, Парменион.
Парменион, сын Филоты, человек старомакедонского закала, являлся одним из ближайших соратников и крупнейших полководцев Филиппа II [ср.: Плутарх, Апофт. Фил., 2; 28]. Он занимал первое место в окружении Александра [ср.: Полибий, 8, 12, 7; Руф, 7, 2, 33], постоянно находился на самых ответственных постах, но не потому, что Александр этого хотел, а потому, что не мог от него избавиться. Сын Пармениона, Филота, считавшийся другом Александра, возглавлял македонскую конницу, другой сын, Ника-нор, — гипаспистов; его брат Асандр был командиром легкой кавалерии, а позже стал сатрапом Сард. Александр, отвергая разумные на первый взгляд предложения Пармениона, явно стремился вырваться из этих цепких объятий. Подспудная взаимная неприязнь привела в конце концов, когда царь почувствовал себя достаточно сильным, к уничтожению Пармениона и Филоты. Убивая их, Александр знал, что делал: он устранял реальную или потенциальную верхушку оппозиции.
Однако до гибели Пармениона было далеко. По сведениям, восходящим к Птолемею и Аристобулу, еще в Египте Александр получал доносы о заговоре, который составил против него Филота, но не придал им серьезного значения или, возможно, не счел себя достаточно сильным, чтобы обрушиться на Пармениона и его семью [ср.: Арриан, 3, 26, 1]. Однако во время судебной расправы над Филотой Александр припомнил, как тот, поздравив его с принятием в сонм богов, написал, что жалеет тех, кому придется жить под властью сверхчеловека [Руф, 6, 9, 18]. Под пыткой Филота рассказал тогда, что и Гегелох возмущался обожествлением Александра [там же, 6, 11, 22–30]. Видя вокруг себя скептические, насмешливые, недовольные лица, царь решил, что его греко-македонских приближенных и греческих союзников на Балканах нужно исподволь приучать к мысли о его, Александра, божественной природе.
Среди греков и македонян все более настойчиво стали циркулировать слухи, будто Александр родился от змея, в облике которого к Олимпиаде являлся сам владыка богов; этим объясняли и охлаждение Филиппа к Олимпиаде [Юстин, 11, 11, 2 — 13; Плутарх, Алекс… 2]. Олимпиада, как утверждалось, перед тем, как Александру уйти в поход, только ему одному поведала тайну его рождения [Плутарх, Алекс, 3]. Сам Александр время от времени тоже делал соответствующие намеки. Так, обращаясь к афинянам [там же, 28], он заявил, что сам не отдал бы им Самос, но Афины, дескать, получили остров «от того, кто назывался тогда моим господином и отцом». В письмо к Олимпиаде он однажды вставил такую адресную формулу: «Царь Александр, сын Зевса-Аммона, Олимпиаде, матери, шлет привет» [Геллий, 13, 4, 2], Однако и сам Александр, и его ближайшее окружение пока считали необходимым иногда демонстрировать, что они не принимают всю эту историю всерьез. Олимпиаде традиция [Плутарх, Алекс, 3; Геллий, 13, 1, 2] приписывает пожелание, чтобы Александр перестал клеветать на нее Гере, жене Зевса, и навлекать гнев богини. Однажды, когда всех напугал сильный удар грома, философ Анаксарх, находившийся в свите Александра, спросил его: «Ты не делаешь ничего такого, сын Зевса?». «Я не хочу, — засмеялся Александр, — устрашать друзей…». В другой раз, раненный стрелой, он воскликнул: «Это, друзья, течет кровь, а не влага, струящаяся у блаженных богов» [ср.: Плутарх, Алекс, 28; Апофт. царей и им., 180е; Афиней, 6, 250 — 251а].
Вернувшись из оазиса Сива в долину Нила, Александр снова занялся в Мемфисе жертвоприношениями Зевсу, устройством парадных шествий и состязаний [Арриан, 3, 5, 2], а также приемом многочисленных посольств со всех концов Греции [там же, 3, 5, 1]. Очень соблазняла его мысль двинуться на юг, своими глазами увидеть в Фивах дворцы фараонов и проникнуть в Эфиопию. Однако война заставила Александра вернуться из Египта в Палестину и оттуда снова пойти на север [Руф, 4, 8, 3–4].
Прежде чем отправиться в поход, Александру следовало организовать управление в своем новом владении, По свидетельству Руфа [4, 8, 4–5], руководство Египтом он поручил родосцу Эсхилу и македонянину Певкесту, охрану шлюзов на Ниле — Полемону, управление африканскими территориями, примыкающими к Египту, — Аполлонию, финансовое ведомство — Клеомену. По данным Арриана [3, 5, 2–7], несомненно более надежным, дело обстояло иначе. Контроль над номами (исторически сложившимися областями Египта) сохранялся за номархами. Во главе Египта Александр поставил двух помархов-египтян — Долоаспа и Петисия; по всей видимости, при этом было учтено традиционное разделение страны на Верхний и Нижний Египет. После того как Петисий отказался от власти, контроль над страной перешел К Долоаспу. Наместником Ливии Александр сделал Аполлония, сына Харина; Аравии (область между Нилом и Красным морем) — навкратийца Клеомена. Последнему номархи должны были вносить подати, так что фактически он оказался во главе финансового ведомства (уроженец Египта, что очень существенно). В ключевых пунктах страны Александр разместил свои гарнизоны. Общее командование греко-македонскими войсками в Египте он возложил на Певкеста, сына Макартата, и Бал акра, сына Аминты; флот поручил Полемону, сыну Ферамена; наконец, отряды наемников подчинил этолийцу Ликиду, но при нем назначил писца Евгноста, сына Ксенофанта, из дружинников, а наблюдателями за ними, сверх того, — Эсхила и халкидянина Ефиппа.
В Египте, как и в других захваченных странах, Александр стремится привлечь на свою сторону местную аристократию; в качестве фараона он сохраняет за египтянами управление отдельными областями и, отправляясь в поход, своими наместниками назначает также египтян. Однако, оставив командование греко-македонскими войсками и управление пограничными областями и финансами в руках греков и македонян, Александр поставил египтян под жесткий контроль; разделив власть между многочисленными наместниками, командующими, начальниками гарнизонов, он, как казалось, и с этой стороны гарантировал себя от попыток свергнуть в Египте его власть.
Вернувшись в Финикию, Александр прежде всего должен был направить свои войска на подавление антимакедонских выступлений, центром которых стала община самаритян, которые сожгли живьем Андромаха, македонского наместника Сирии [Руф, 1, 8, 9; ср. также: Синкелл, Хроногр., 216; Евсевий, Хрон., 2, 118–119]. Когда Александр появился в Передне-азиатском Средиземноморье, самаритяне, по-видимому, выдали ему инициаторов бунта, и царь предал последних казни [ср.: Руф, 4, 8, 10–11]. В свою очередь Александр выдал местных «тиранов», а также мефимнейцев Аристоника и Хрисолая, вероятно, действовавших заодно с последними, «демократам»; «тираны» были сброшены со стены и погибли [Руф, 4, 8, 11].
С названными событиями прямо связаны археологические материалы, открытые летом 1962 г. в одной из пещер в районе Вади-Далие, в 14 км севернее Иерихона и в 12 км западнее р. Иордан: это около 300 человеческих скелетов, керамика IV в., куски одежды, ювелирные изделия, буллы с оттисками печатей, монеты и самаритянские деловые документы на папирусах, датируемые 375–335 гг. Скелеты и документы, вероятно, принадлежат самаритянским аристократам, бежавшим в пещеры Вади-Далие от Александра; там их застигли македонские солдаты, и они либо были перебиты, либо умерли от голода.
Подавив восстание, Александр получил возможность осуществить и другую часть своей политической программы: он сам или от его имени Пердикка основал на севере Заиорданья ряд городов: Дион, Герасу и др. Население этих городов составили ветераны Александра; несомненно, много имелось и колонистов, привлеченных из Македонии и Греции. Один из городов был назван Пеллой, как и древняя македонская столица. По мысли основателя и колонистов, на этом месте должна была возникнуть новая Македония.
Создавая свои города именно здесь, на краю пустыни, Александр хотел, как и в низовьях Нила, заселить еще необжитые районы, не вступая в конфликт с местным населением. Находясь на границе, они могли сыграть свою роль в обороне Северной Палестины от кочевников. Вдоль восточного берега Иордана шел путь в Южную Аравию; можно было надеяться, что новые города смогут занять видное место в исключительно прибыльной торговле со «Страной ароматов».
Еще один вопрос волновал Александра по возвращении из Египта в Финикию — политическая стабильность в Греции, где Афины продолжали оставаться скрытым, а Спарта — явным врагом. На Крите и в Пелопоннесе спартанцы и их союзники воевали с приверженцами Александра. И все же последний ограничился тем, что отправил на помощь своим сторонникам флот под командованием Амфотера, поручив ему также очистить море от пиратов [Арриан, 3, 6, 3; Руф, 4, 8, 15].
В Тире Александр устроил жертвоприношение Гераклу, гимнастические и мусические состязания [Арриан, 3, 6, 1]. Своим великолепием это празднество запомнилось надолго. По рассказу Плутарха [Алекс, 29], во время торжества исполнялись дифирамбы и трагедии; в роли хорегов (устроителей зрелищ) выступали кипрские цари, греки по происхождению, стремившиеся перещеголять друг друга щедростью; в спектаклях участвовали крупнейшие артисты, в том числе Афинодор и Фессал. По греческому обычаю, артисты соревновались между собой, и Александр принимал в этом живейшее участие, хотя и не показывал вида. Победа была присуждена Афинодору, и только тогда Александр позволил себе заметить, что предпочел бы видеть победителем Фессала. Впрочем, а к Афинодору он относится достаточно благосклонно: когда афиняне оштрафовали Афинодора за неявку на Дионисии, Александр послал ему необходимые деньги. Здесь, конечно, ощущается щелчок, данный Афинам, но Александр вообще желал слыть покровителем искусств и обнаруживать по отношению к актерам щедрость. Однажды Ликон из Скарфеи вставил в комедию отсебятину — стих с просьбой выдать ему 10 талантов. Александр засмеялся и приказал дать…
По-видимому, ко времени второго пребывания Александра в Переднеазиатском Средиземноморье (331 г.) относится его фактический брак с Барсиной, дочерью Артабаза. Инициатором этого брака был Парменион, в руки которого Барсина попала после битвы при Иссе [ср.: Плутарх, Алекс, 21; Евмен, 1]. Вероятно, он рассчитывал с ее помощью упрочить свое положение при особе царя. Родившаяся около 360 г. Барсина была примерно на четыре года старше Александра, ко времени их знакомства дважды побывала замужем и имела четырех детей. В 327 г., уже в Бактрии, она родила Александру сына, названного Гераклом [Диодор, 20, 20, 2; несколько иначе: Юстин, 15, 2, 3]. После брака Александра с Роксаной Барсина поселилась вместе с Гераклом в Пергаме. Там в 309 г. они были убиты по приказу Полиперхонта [Трог, Прол., 15; иначе: Павсаний, 9, 7, 2; Юстин, 15, 2, 3 — убийцей был Кассандр].
Тем временем Дарий III собирал в Вавилонии новую армию. Точных сведений о ее численности у нас нет; греко-македонская традиция, по-видимому, резко ее преувеличивает. Так, Арриан [3, 8, 6] утверждает, ссылаясь на слухи, что Дарий имел 1 млн (100 мириад) пехотинцев, 40 тыс. всадников, 200 колесниц с серпами и косами, 15 слонов; по Диодору [17, 53, 5]: 800 тыс. пехотинцев и не менее 200 тыс. всадников. Однако в том, что армия Дария была (по масштабам эпохи) очень большой (Руф, 4, 9, 3 — в 1.5 раза больше, чем в битве при Иссе), сомневаться не приходится. С этим войском Дарий отправился на север, откуда открывался доступ в долину Тигра и Евфрата, и остановился в конце концов на ровной местности восточнее Тигра, у д. Гавгамелы, возле р. Бумода, примерно в 600 стадиях (около 120 км) от г. Арбелы (соврем. Телль-Гомел, примерно в 35 км северо-восточнее Мосула). Все неровности на местности по его приказу были засыпаны песком или срыты; подступы к персидским позициям Дарий велел разорить, рассчитывая заставить своего противника отступить [Арриан, 3, 8, 7; Руф, 4, 9, 7 — 10].
Александр в начале кампании располагал, по информации Арриана [3, 12, 5], 40 тыс. пехотинцев и 7 тыс. всадников. Выступив из Финикии и не встретив на своем пути сопротивления, он прибыл к Фапсаку на правом берегу Евфрата. Там уже строились мосты, но на левом берегу реки появилось персидское охранение под командованием Мазея. Опасаясь, что мосты будут разрушены, македоняне остановили работы. Услышав о приближении Александра, Мазей бежал, и только тогда работы могли быть закончены. Переправившись на левый берег, Александр узнал от пленных, что Дарий со своей армией находится у Тигра, Бросившись к Тигру и никого там не найдя, он с трудом переправился на его восточный берег и после короткого отдыха (в этот день — 20 сентября 331 г. — произошло лунное затмение, которое Александр воспринял как благоприятное предзнаменование) двинулся вверх по реке. На четвертый день разведчики донесли, что на равнине показались вражеские всадники числом около тысячи. Александр во главе царской илы дружинников и отряда пэонов помчался им навстречу, но персы ускакали [Арриан, 3, 7, 1–8; Руф, 4, 9, 11–10, И; Диодор, 17, 55].
Оказавшись в непосредственной близости от неприятеля, Александр решил еще раз дать отдых своим солдатам; в спешно сооруженном лагере они провели четыре дня. По-видимому, во время этого отдыха произошел эпизод, произведший сильное впечатление на Александра и его солдат. Обозная прислуга, разделившись на две партии, затеяла шуточное сражение; одни выступали в роли «армии Александра», другие — «армии Дария». Узнав о происходящем, Александр велел сразиться предводителям обеих партий. В жестокой схватке победил «Александр», и обрадованный таким исходом царь дал ему 12 деревень и право носить персидскую одежду [Плутарх, Алекс, 31]. Наконец, оставив в лагере обоз и всех тех, кто не мог сражаться, Александр глубокой ночью двинулся на сближение с неприятелем. Дарий, узнав об этом, приказал построить персидские войска в боевом порядке. Подойдя к ним на расстояние 30 стадий (около 6 км), Александр после небольшого совещания со своими высшими командирами отправился по совету Пармениона на рекогносцировку. Солдатам он велел отдыхать.
Есть сведения, что Парменион уговаривал Александра напасть на врага ночью, рассчитывая, что внезапный удар приведет персидское войско в смятение. «Я не краду побед, — отвечал Александр, — мне подобает воевать честно, без хитростей и уловок». Эта звонкая фраза была, конечно, рассчитана на широкую аудиторию. Однако отказ от ночного боя имел, вероятно, более глубокие причины: момент внезапности все равно был упущен, а в ночном бою Александр мог потерять управление своими войсками.
Как бы то ни было, закончив приготовления, Александр удалился в свой шатер. Можно поверить источникам, говорящим о серьезном беспокойстве, которое он испытывал: в предстоящем бою решался вопрос о власти над Ближним Востоком и, более того, о его жизни. В конце концов, однако, Александр заснул так крепко, что на следующее утро дружинники с большим трудом могли его разбудить. Рассказывали, будто Парменион пришел к нему в шатер с упреками то ли в утрате бодрости, то ли в чрезмерной самоуверенности (Александр спит, словно победа уже одержана). Александр отвечал, что теперь, когда Дарий согласился принять бой, опасаться нечего.
Перед сражением произошел еще один характерный эпизод. Александру доложили, будто в солдатских палатках ведутся нежелательные разговоры, воины говорят, что добычу они оставят себе и ничего не отдадут в царскую казну. «Вы сообщаете хорошие вести, — сказал Александр, — я слышу разговоры мужей, приготовившихся победить, а не бежать» [Плутарх, Апофт. царей и имп., 180с]. Александр знал побудительные мотивы своих солдат и не возражал против их желания захватить побольше и даже все.
Дарий опасался ночного нападения, и персидские войска всю ночь простояли в боевом порядке. Основной ударной силой на его левом фланге были бактрийские всадники, а также собственно персидские всадники и: пехотинцы, построенные вперемежку. Перед фронтом левого фланга Дарий расположил скифских всадников, 1000 всадников-бактрийцев и 100 боевых колесниц с косами. На правом фланге находились арамеи из Келесирии и Месопотамии, мидяне, албаны, парфяне, саки и подразделения, сформированные из других народностей Восточного Ирана. Перед фронтом Дарий поставил армянскую и каппадокийскую конницу, а также 50 боевых колесниц. В центре боевых порядков разместились сам царь со своими сородичами, персы-мелоформы (царские телохранители), индийцы, карийцы-переселенцы. В тылах центра были вавилоняне, жители Приморья и др. Около царя находились слоны, примерно 50 боевых колесниц и наемники-греки.
Армия Александра была построена утром, после ночного отдыха. На правом фланге стояли всадники-дружинники, которыми командовал Филота, сын Пармениона. В центре построения Александр поместил фалангу пехотинцев; в непосредственной близости от всадников находились гипасписты под командованием Никанора, сына Пармениона. Левый фланг возглавлял Парменион; здесь были расположены пехотные части, союзная и фессалийская конница. В следующем ряду находились войска второго эшелона, которые должны были отразить удар с тыла. Перед фронтом наряду с легковооруженными солдатами стояла наемная конница. Справа и слева для отражения фланговых ударов Александр уступами разместил легковооруженную пехоту и конницу. Сам македонский царь выбрал себе место на правом фланге.
Сражение началось с того, что Александр повел свой правый фланг вправо; персы двинули против него свой левый фланг. После ряда маневров завязался ожесточенный кавалерийский бой, однако нарушить строй македонян персам не удалось. Македоняне выдержали натиск персидских всадников и смелыми контратаками внесли расстройство в их ряды. Дарий ввел в действие колесницы, но они не принесли македонянам серьезного вреда. Пехотинцы расступились перед колесницами, а легковооруженные солдаты засыпали их дротиками, стаскивали колесничих, убивали лошадей. Наконец, в бой вступила персидская пехота. В этот момент Александр приказал конному отряду Ареты ударить по персидским всадникам, пытавшимся на правом фланге зайти в македонский тыл. Во время боя в передней линии боевых порядков персов образовался просвет; Александр ввел туда свои войска и бросился на Дария. Персы не выдержали натиска македонских всадников и пехотинцев; Дарий, а за ним и его воины обратились в бегство.
Бой, однако, еще продолжался на левом фланге македонян, где были прорваны их боевые порядки. Персы пробились к обозам. Только вмешательство отрядов второго эшелона помогло на короткое время выправить положение, по персидские всадники правого фланга зашли в тыл левому флангу македонян, и командовавший там Парменион обратился к Александру с просьбой о помощи. Александр ударил по персидской коннице. Македоняне ценой больших усилий и жертв и здесь одолели персов [иначе и крайне неправдоподобно: Полиен, 4, 3, 6].
Битва при Гавгамелах произошла 1 октября 331 г. (в месяце дие по македонскому календарю или в пианепсионе — по афинскому) [Арриан, 3, 9 — 15; Руф, 4, 42–16; Диодор, 17, 56–60; Плутарх, Алекс, 31–33; Юстин, 11, 13, 1-14, 5].
В сражении при Гавгамелах, как и в битве при Piece, Дарий III проявил поразительную слабость духа: он обратился в бегство, когда возникла угроза его безопасности, в то время как можно было еще эффективно сопротивляться и при некоторых усилиях даже изменить ход событий в свою пользу. Бросив армию, Дарий бежал в Мидию. Его сопровождали бактрийские всадники и царские родственники; по дороге к нему присоединился отряд греческих наемников [Арриан, 3, 16, 1–2; Диодор, 17, 64, 1]. Направление, избранное Дарием, показало, что он фактически отказывается защищать такие важнейшие экономические и политические центры, как Вавилон, Сузы, Персеполь, да и не было у него для этого сил и средств. Правда, Дарий собирался провести мобилизацию новых войск, оборонять восточные области своего государства, повернуть ход событий в свою пользу. Он говорил, что война еще не кончена, что Александр еще может испытать сокрушительное поражение. Однако из всех этих прожектов ничего не вышло.
После Гавгамел на Ближнем Востоке остался один владыка и повелитель — Александр, и когда он был провозглашен (по-видимому, на сходке воинов) царем Азии [Плутарх, Алекс, 34], это являлось лишь констатацией свершившегося факта.
В Греции в 331 г. была предпринята еще одна попытка отстоять в борьбе против македонян свою свободу. Обстоятельства казались тем более благоприятными, что Антипатр должен был усмирять волнения во Фракии. Возглавил греков спартанский царь Агис III. Однако Антипатр сумел овладеть положением и во Фракии, и в Элладе; спартанские войска были разбиты при Мегалополе, сам Агис погиб в бою [Диодор, 17, 62–63; 17, 73, 5–6; Руф, 6, 1; Юстин, 12, 1, 4 — 11]. На действия Александра в Азии события в Греции никакого влияния не оказали.
Сразу же после битвы при Гавгамелах Александр занял г. Арбелы, находившийся недалеко от места, где происходило сражение. Он рассчитывал захватить там Дария, но опоздал. Пришлось ограничиться деньгами и другой добычей: 3 тыс. талантов серебра (по некоторым данным — 4 тыс.) и всяким иным добром. Однако Арбелы не могли быть удобным местом для отдыха греко-македонской армии: разложение трупов, валявшихся неубранными в окрестностях города, могло вызвать (или даже уже вызвало) эпидемию. Александр поспешил уйти и, отправив в Сузы одного из своих приближенных, Филоксена, чтобы установить там македонскую власть [Арриан, 3, 16, 6], двинулся в Вавилон [там же, 3, 15, 5; 16, 3; Диодор, 17, 64, 3; Руф, 5, 1, 10–11].
Вавилон и местные персидские власти не оказали Александру сопротивления. Персидский наместник Мазей, после битвы при Гавгамелах бежавший в Вавилон, вышел навстречу победителю вместе со взрослыми сыновьями и объявил, что сдается сам и сдает город [Руф, 5, 17–18]. Комендант местной крепости и хранитель царской казны Багофан устлал улицы цветами и венками, поставил серебряные алтари и приказал совершать на них воскурения. Толпы горожан ожидали Александра на городских стенах, встречали его у ворот. Вступление греко-македонских войск в Вавилон превратилось в триумфальное шествие [там же, 5, 1, 19–23]. Вавилоняне радушно приняли Александра и его солдат [Диодор, 17, 64, 4]. Им было важно заручиться благосклонностью нового владыки, которая только и могла защитить их от грабежа и обеспечить городу и в будущем положение крупнейшего экономического центра тогдашнего мира.
Слух о Вавилоне доходил до греков и прежде. Еще в VI в. там бывали греческие воины-наемники, приносившие на родину рассказы о далеком городе, полном всяких чудес, куда отовсюду стекается великое множество людей и товаров, где на улицах и рынках звучит разноязычная речь. В V в. Вавилон посетил Геродот; он оставил в своей книге яркое описание этого города и его обитателей. Но то, что Александр и его солдаты увидели, превосходило всякое воображение.
Громадные стены высотой в 50 локтей (более 22 м), толщиной в 32 фута (около 9.5 м) и окружностью в 365 стадий (более 70 км); ворота, покрытые изразцами и украшенные изображениями драконов, львов и быков; великолепные дворцы и храмы невиданной архитектуры; дома с выходящими на улицы глухими стенами; широкие проезды и узкие проулки; сады и огороды; нарядные набережные Евфрата и каменный мост, соединяющий правобережную часть города с левобережной; бассейны для сбора воды во время паводка; крепость, поднимающаяся на 80 футов (более 23 м) над городом; знаменитые висячие сады; всевозможная роскошь; все виды наслаждений (попойки, легкодоступные женщины, непрерывный праздник) — таким запомнили Вавилон воины Александра [Руф, 5, 1, 24–38].
В Вавилоне, где резиденцией царя стал укрепленный дворцовый комплекс возле главных ворот («врата Иштар») и улицы процессий, Александр провел 34 дня. Он использовал это время, чтобы заручиться поддержкой местного населения, и в особенности жрецов. Желая продемонстрировать свое преклонение перед вавилонскими богами, показать, насколько благоприятно его политика отличается от политики персидских царей, он принес (несомненно, в своем новом качестве вавилонского царя) жертвы Мардуку, местному верховному богу (источник называет его Белом [ср.: Арриан, 3, 16, 5]), и приказал восстановить храмы, которые раньше были разрушены повелением персидского царя Ксеркса [там же 3, 16, 4]. Еще при жизни Александра началась и после его смерти продолжалась расчистка развалин Эсагилы — храма Мардука, откуда персы вывезли статую бога.
Не забыл Александр и своих воинов: каждому всаднику-македонянину он приказал выдать 6 мин серебра, пехотинцам-македонянам — по 2 мины, всадникам-союзникам — по 5 мин, а наемникам — жалованье за два месяца [Диодор, 17, 64, 6].
Александр не хотел слишком долго задерживаться в Вавилоне. Утвердить свою власть над всей Ахеменидской державой и закончить войну он мог только в Персеполе. Однако, прежде, чем покинуть город, Александр должен был сделать административные распоряжения, Мазей не ошибся в своих предположениях: Александр назначил его сатрапом Вавилонии [Арриан, 3, 16, 4; Руф, 5, 1, 44]. Багофан получил назначение в царскую свиту [Руф, 5, 1, 44]. Должность сатрапа даже еще незавоеванной Армении Александр предоставил Мифрену — персидскому военачальнику, который в свое время сдал ему Сарды [Арриан, 3, 16, 5; Руф, 5, 1, 44]. Командование войсками, остававшимися в Вавилонии, он передал Аполлодору из Амфиполя, сбор податей — Асклепиодору, сыну Филона, а управление гарнизоном — Агафону из Пидны [Арриан, 3, 16, 4; ср.: Руф, 5, 1, 43; Диодор, 17, 64, 5].
Назначениями Мазея, Мифрена и Багофана при всей их декоративности и кажущейся маловажности Александр хотел еще раз показать персидским аристократам, что все, что у них было при Ахеменидах, им даст новый их властелин — деньги, посты, а с течением времени, конечно, и участие в управлении огромным государством.
На пути в Сузы — административный центр Ахеменидской державы — Александра встретили сын тамошнего сатрапа и гонец от Филоксена с известием о сдаче города [Арриан, 3, 16, 6]; у р. Хоасп его ожидал и сам сатрап Абулит с дарами, среди которых были 12 индийских слонов [Руф, 5, 2, 9 — 10]. В Сузах Александр овладел сокровищами Ахеменидов; наряду с другими богатствами здесь было захвачено 50 тыс. талантов (1310 т) серебра в слитках [Арриан, 3, 16, 7; Руф, 5, 2, И; Диодор, 17, 66, 1–2 — 40 тыс. талантов золота р серебра в слитках и 9 тыс. талантов чеканной люнеты; Плутарх, Алекс, 36–40 тыс. талантов]. Среди добычи было много ценностей, которые Ксеркс во время Греко-персидских войн увез из Греции, в том числе и медные статуи тираноубийц Гармодия и Аристогитона. Они были возвращены в Афины [Арриан, 3, 16, 7–8].
Должность сатрапа Суз и прилегающих к Сузам территорий Александр сохранил за Абулитом. Однако и здесь командование войсками, расквартированными в сатрапии, он поручил своему человеку — Архелаю, комендантом крепости назначил Ксенофила, а управителем царской казны — Калликрата [ср.: Руф, 5, 2,16].
В Сузах произошел любопытный эпизод, хорошо запомнившийся воинам и вошедший потом в некоторые сочинения об Александре [ср., напр.: Руф, 5, 2, 13–15; Диодор, 17, 66, 3–7]. Александр воссел на трон персидских царей, слишком для него высокий, и не мог дотянуться ни до земли, ни до скамеечки для ног. Кто-то из рабов подставил Александру стол. Видя происходящее, евнух, бывший ранее в услужении у Дария III, громко заплакал. Его спросили, какая беда с ним приключилась. Евнух отвечал, что не может глядеть без слез на поругание стола, за которым Дарий вкушая пищу. Александр устыдился, усмотрел в своем поступке оскорбление богам-гостеприимцам и приказал унести стол, но в этот момент вмешался Филота. Убирать стол не нужно, сказал он, наоборот, все случившееся — доброе предзнаменование: пиршественный стол неприятеля Александр теперь попирает ногами, Александр послушался Филоту и велел использовать и в дальнейшем этот стол в качестве подставки для ног при царском троне.
Данный мелкий эпизод был весьма многозначителен. Садясь на трон персидских царей, Александр представлял себя преемником Ахеменидов; стол Дария под его ногами символизировал глубочайшее унижение врага. Но самое интересное здесь — позиция Филоты. Стремился ли он сделать Александра смешным, показать его грекам в облике варвара, теряющего от опьянения победой умеренность и чувство собственного достоинства? Желал ли он приобрести благоволение Александра, уверить его в своей преданности? Вероятнее всего, и то и другое…
В Сузах Александр задержался очень недолго: его манил Персеполь. Однако добраться туда было непросто. Выйдя из Суз и форсировав р. Паситигр, Александр вступил в страну, которую населяли уксии — потомки древних эламитов. Равнинные уксии подчинялись персидской власти; теперь они без сопротивления признали и господство Александра. Горные уксии были фактически независимы и за проход через горные перевалы, ведшие к Персеполю, взимали с персидских царей обусловленную плату. Такую же плату они вознамерились получить и с Александра, Удовлетворив требование уксиев, Александр тем самым признал бы их независимость; на это он пойти не мог [Арриан, 3, 17, 1]. Другие источники [Диодор, 17, 67, 3; Руф, 5, 3, 4] объясняют сопротивление уксиев тем, что Мадет — наместник страны, женатый на племяннице Дария III, решил защищать от неприятеля подступы к Персеполю. Верны, очевидно, обе версии, взаимно дополняющие одна другую.