Обер-лейтенант, насвистывая веселую песенку из модной берлинской оперетки, беспечно шагал по песчаной вьющейся вдоль заборов тропинке. Рядом лежала дорога. Бурая пыль ее была взбита колесами военных машин и повозок, а заросшие травой обочины расчерчены ребристыми оттисками танковых гусениц. День стоял на редкость погожий, тихий. В отдалении глухо рокотали орудия: в двадцати—двадцати пяти километрах от станции Ключи проходила линия фронта. Там, где грохочет бой, война, конечно, представляет опасность… И вдруг за ивовым плетнем, в зеленых лопухах мелькнул чей-то глаз. Обер-лейтенант схватился за пистолет. И тут, так показалось ему, небо рухнуло, покачнулась земля, завертелись, закружились белые мазанки, деревья, заборы. Вопль о помощи замер на губах офицера: пахнущая крутым солдатским потом жесткая ткань плотно закупорила рот. Откуда-то хлынул оранжевый поток тумана…
И сразу же над распростертым в бурой пыли телом склонился парень богатырского сложения в широком, темно-зеленом со светло-коричневыми пятнами маскировочном халате. Ловко подхватив обер-лейтенанта под мышки, взвалил на себя, перескочил покосившийся плетень и скрылся среди буйных зарослей заглохшего фруктового сада.
Из крупнолистых лопухов, кустившихся по обе стороны плетня, порскнули куры. Огненно-рыжий петух шумно захлопал крыльями, взлетел на плоскую крышу сарая. Одна из стен этого сарая развалилась, и замшелые доски торчали в разные стороны, словно шпангоуты разбитого бурей парусника. Воинственно оглянувшись, петух вытянул шею со встопорщенными перьями, надулся и закукарекал.
В белой мазанке, что стояла как раз напротив сарая, распахнулось окно. Солнце, отраженное стеклами, золотым дождем брызнуло на цветущий в палисаднике вишенник, расплескалось по испятнанной желтыми огоньками мать-мачехи лужайке. В окне с резными наличниками, как в портретной раме, возникла бледная одутловатая физиономия офицера с большим носом, черными усиками и косой челкой над правой бровью. Невольный свидетель разыгравшейся сцены смотрел на зеленые лопухи, где все еще кудахтали куры, на петуха, голосившего на крыше сарая, на заглохший сад, где скрылся призрачный великан. То, что произошло сейчас здесь, в глубоком тылу, где располагается штаб немецкого корпуса, казалось ему невероятным. Все оттенки боязни, тревога, страх, паническое смятение поочередно побывали на одутловатом и бледном лице гитлеровца. Он не верил собственным глазам. Но дорожная пыль сохранила четкий оттиск обер-лейтенантовой спины, а внушительные следы, оставленные подошвами солдатских сапог с подковками на каблуках и носках, отпечатавшиеся здесь же, исключали сомнения. И офицер заторопился. Захлопнув окно, он, нервничая, принялся застегивать френч, с трудом попадая пуговицами в петли. Но так и не застегнувшись, взвел курок пистолета и бросился в штаб.
Гарнизон был поднят на ноги. Сразу же удалось выяснить, что русскими похищен обер-лейтенант Руттер, командированный с особо секретным поручением в Ключи. Начальник штаба пехотного корпуса оберст Зильберг, у которого всего лишь полчаса назад сидел гость из штарма, негодовал: средь белого дня, почти на глазах гарнизона похитить офицера! На оборонительные участки Зильберг направил экстренное распоряжение. “В наши боевые порядки проникла группа русских разведчиков…” и далее категорически приказывалось “во что бы то ни стало ликвидировать группу”. Оберст потребовал удвоить, утроить… удесятерить бдительность.
Ключи были взяты в кольцо, и по горячему следу похитителей устремились автоматчики, проводники с лучшими сыскными собаками.
А в это время обер-лейтенант Руттер лежал под шелестящим на ветру пологом густых орешников, что заполнили до краев глубокий овраг в полутора километрах от Ключей. Лежал он на спине, раскинув руки по сторонам и задрав к небу острый подбородок. В подернутых мутной белесой пленкой глазах его отражались барашки белых облаков, небесная синь. У изголовья, на траве, сидел, сложив ноги калачиком, старший сержант Николай Полянский и угрюмо созерцал лиловый кровоподтек на виске “языка”.
Ветка лещины мерно раскачивалась, цепляясь за пилотку Николая, будто силилась стянуть ее с головы парня, прикоснуться к его русым кудрям.
Смерть обер-лейтенанта всерьез опечалила Полянского. Ведь он пленил его с целью… Дело в том, что противник внезапным ударом отбросил наши части на восточный берег реки Сож, и группа разведчиков из дивизии генерала Бурова, еще две недели тому назад ушедшая в поиск во вражеский тыл, оказалась в полнейшей изоляции. Они не знали теперь, как и где переходить линию фронта. А бродить по территории, занятой врагом… Рано или поздно разведчики будут обнаружены фашистами и погибнут в неравном бою.
Обер-лейтенант мог, наверное, многое прояснить. Он указал бы на слабые места в своей обороне, точно обозначил бы по карте стыки между частями и подразделениями…
Но удар, силу которого старший сержант не соразмерил в спешке, перемешал все расчеты, свел на нет дерзкую операцию, на свой страх и риск предпринятую Николаем.
Послышалось тонкое повизгивание собак, голоса людей, позвякивание оружия. Вскочив, разведчик торопливо сложил документы и письма, найденные у обер-лейтенанта, в его же полевую сумку, отстегнул и спрятал за пазуху пистолет, взял автомат наизготовку и спустился по глинистому склону в овраг, где протекал мутный ручей. Листва не пропускала сюда солнечных лучей, поэтому воздух здесь был сырой, тяжелый. По ручью Николай добрался до речки, окунулся в воду с головой, смыл запахи и, крадучись, камышами двинулся на восток.
Погоня спешила. Овчарки, щетиня на загривках шерсть, рвались вперед, натягивая ременные поводки. С убыстренного шага проводники давно уже переключились на рысь и все же, едва поспевая за собаками, продолжали подгонять их.
— Искать! Искать! — разносилось по речной долине.
На трясинистом полуостровке, в том месте, где кочковатая поросшая осокой перемычка опоясывает полукольцом устье ручья, собаки заметались, виновато скуля: след исчезал. Чертыхаясь, солдаты разбрелись по жухлым прибрежным камышам, исследуя каждый клочок земли. Злые, перепачканные илом, утомленные ходьбой по зыбким плавням, они затем сгрудились на полянке и начали совещаться. Говорили горячо. Размахивали руками, показывая то на восток, то на запад. Замолкали над картой. И снова галдели. Наконец, пришли к единому решению, разделились на четыре группы. Две, столкнув в воду надувной понтон, очевидно, забытый здесь саперами, переправились на противоположный берег. Замысел немцев был прост: двигаться по обоим берегам реки в западном и восточном направлениях.
Николай, наблюдавший за военным советом врагов, недобро усмехнулся: “Стратеги, ничего не скажешь. Учли все варианты, кроме моего”. Он дождался, когда солдаты разойдутся по маршрутам, и, не торопясь, зашагал на восток.
Густые и высокие, в рост человека, тростники были как джунгли. Местами речные берега сближались, и тогда деревья сплетали ветви над водой. Зеленые туннели эти были так низки, что приходилось пробираться по ним, согнувшись в три погибели. Поясницу ломило. Мошкара живым облаком тянулась за разведчиком, забивалась в рот и нос, лезла в глаза и уши, крапивой жгла шею и лицо. Николай, касаясь грудью воды, не шел, а плыл, загребая руками, как веслами, гнучие камыши. С илистого дна, взбаламученного ногами, на поверхность поднимались и звонко лопались пузыри болотного газа. От него тяжелела голова, поташнивало.
Под вечер, в покрытом листьями кувшинок затончике, где будто разом вытряхнутые из мешка громоздились в беспорядке причудливые коряжины, Николай устало присел на корень полузатонувшего дерева. Все сроки явки на пункт сбора миновали, а идти в глухую балку сейчас никак нельзя: если гитлеровцы возьмут след, то обнаружат группу. “А не лучше ли будет двинуть напрямик? Обойду пункт сбора и переплыву Сож возле мельницы?” Это показалось ему вначале заманчивым. Но, поразмыслив, он отверг свои планы начисто. Разведчики, конечно, ждали бы его, а потом принялись за розыски. Оставалось одно — запутать следы, сбить погоню.
Николай тяжело поднялся с коряги. В сапогах, как бы жалуясь на тесноту, всхлипывала вода. Мокрые портянки скомкались. Жесткие складки шершаво лизали ступни, жгли кожу. Цепляясь за корни, старший сержант взобрался на обрывистый берег, вылил из кирзачей бурую жижу, сполоснул портянки в протоке, выжал их досуха, переобулся и прибрежными кустами двинулся дальше.
Два немецких солдата-автоматчика и рослый проводник служебной собаки остолбенели, когда из частого ольховника на поляну вдруг вышел русский разведчик. На его широкой груди автомат казался игрушкой. С пятнистого порванного маскхалата капала вода. Овчарка рванулась вперед, но, сдерживаемая поводком, осела на задние лапы и забилась у ног проводника, выбрасывая из оскаленной пасти хлопья пены.
На мгновение Полянский тоже растерялся. Почти инстинктивно выпустил из автомата длинную очередь и отпрянул в кусты. Собака метнулась за ним. Проводник замешкался, не успел высвободить руку из ременной петли поводка, захлестнутого на запястье, покачнулся и упал. Солдаты восприняли это как команду и залегли рядом. Завязалась перестрелка.
Николаю поляна видна была вдоль и поперек. Даже буйная трава, усеянная, словно горящими угольками, бутонами тюльпанов, не маскировала врагов. Пилотки торчали из разноцветья, как замшелые пни. Вот они зашевелились, задвигались. Одна пилотка осталась в центре, а две другие стали удаляться, направляясь к флангам. “Охват”… Николай поддел на мушку левого солдата и выстрелил Всплеснув руками, тот неловко завалился на спину. Второго автоматчика он настиг меткой очередью у самой опушки. Оставался проводник. В ложбине, среди зеленых стеблей, смутно угадывалась его голова. Чтобы стрелять наверняка, Николай положил ствол автомата в развилку крепкой ветки и скользнул взглядом по прицельной планке. “Правее, еще чуток правее…” Толчок в плечо опрокинул его. Перед ним возникла ощеренная пасть собаки. Николай, изловчившись, ударил кулаком по оскаленной морде и попытался вскочить на ноги. Но пес не давал подняться. Клыки его с треском рвали одежду. Из маскхалата выпали офицерская сумка и пистолет. Оберегая их, Николай норовил ударить собаку ногой. И ему это удалось — овчарка с визгом откатилась прочь. Николай потянулся было к застрявшему в развилке ольхи автомату и отпрянул. На пути стоял проводник. Темный зрачок пистолетного дула смотрел на разведчика в упор.
— Лежать! — возглас прозвучал, как выстрел.
Немец безучастно разглядывал безоружного и теперь, казалось ему, нестрашного врага. Он уже слышал скрипучий голос оберста Зильберга, который от имени фюрера… “Или-или, — мелькнуло в голове Николая, — золотой середины быть не может”. Старший сержант, резко оттолкнувшись от земли, бросился на проводника. Сцепившись, они покатились по земле, подминая кусты. Нельзя было определить, кто из них держит верх.
Очнулась оглушенная ударом овчарка. Она молча вцепилась в Николая. Холодные костлявые пальцы проводника стиснули сержанту горло. Рука разведчика нащупала черенок охотничьего кинжала. Короткий взмах, и собака забилась в агонии.
Еще взмах — и немец расслабил пальцы.
— Рудольф! Рудольф! — прокричал кто-то на противоположном берегу.
Николай подобрал сумку, пистолет и, припадая на левую покусанную овчаркой ногу, скрылся в камышах.
Уже в сумерках вышел он к глухой балке. Друзья — Федотов, Семухин и Рыбаков — встретили прихрамывающего, покрытого с ног до головы болотной тиной и грязью товарища тревожными вопросами.
— Что стряслось?
— Ранен?
— Гнались?
— Где лейтенант, ребята? — Николай бросил автомат на охапку полыни и упал рядом. — Где лейтенант, спрашиваю? Чего смотрите? — говорил он, окая по-сибирски. — Извозился? Это я болото изучал. Не вернулся, значит, лейтенант? Да-а-а. Как бы в беду не попасть. Взбудоражил я фашистское логово.
— В Ключах был?
— Угу… Придется место сменить: немцы сюда могут нагрянуть. А с лейтенантом… Встретить бы его, предупредить, а нельзя. Патрули немецкие речушку с обеих сторон обложили.
Сухощавый Рыбаков, парень с молодцеватой выправкой, которую он сохранял при всех случаях изменчивой фронтовой жизни, вытащил финский нож, нарезал дерна, выложил на лужайке круг, а в центр бросил несколько охапок травы. Со стороны любому показалось бы, что пастухи готовились разжечь костер и во избежание пожара обезопасили огневище. На самом же деле это был условный знак. Он говорил, что группе грозит опасность, что все ушли в другое место.
— Вы, ребята, шагайте, — распорядился Николай, — а я лейтенанта здесь дождусь.
— Нет, дело так не пойдет, — возразил Федотов. — Сигнал выписан четко. Взводный разберется в обстановке. Веди! Не поведешь — все останемся…
Пробирались по ручью гуськом. Километрах в трех от старой стоянки поднялись из оврага на крутизну, пересекли заросшую бурьяном пустошь и замаскировались в овражке. Только тогда Николай рассказал о происшедшем.
— Залегли мы с лейтенантом в лебеде, возле дороги, что на западной окраине Ключей. Наблюдательный пункт оборудовали, — сумерки были еще не густы, и разведчики видели, как нахмурились у старшего сержанта брови, а на скулах вздулись желваки. — Станцию, ребята, фрицы в проклятое место превратили. Что ни дерево, то удавленный на нем. А фрицы гуляют по улицам, хозяевами себя чувствуют. Ну, я лейтенанту и предложил языка прихватить, чтобы, значит, обстановку выяснить. Тот ни в какую. “Идите, Полянский, на базу, говорит, и ждите моего возвращения”.
— Первое дело — осторожность, — одобрил Федотов.
— Подожди, — недовольно одернул его Николай, — стал я просить его, чтобы он меня при себе оставил. Не вышло: приказал немедленно возвращаться. По дороге не утерпел я, решил взглянуть на домишко, где мы до отступления квартировали. “Может, думаю, старика встречу”. Пробрался в сад, у плетня скрадок смастерил, затаился. Улочка — ни души живой. Понаблюдал малость, собрался было преспокойно двинуться восвояси — и тут откуда-то на тропке обер-лейтенант появился. Идет, посвистывает, вроде бы и войны для него нет. Не тронул бы я его, ребята, честное слово, не тронул. Увидел он меня, за пистолет схватился. Пришлось… Короче, вот сумка с документами. Вот пистолет…
— Неважнецки у тебя получилось. — после глубокого молчания заметил Демьян Федотов. — А уж если брать, то живого…
— Живого и хотел… В Забайкалье у нас парни пошутить сойдутся и то крепче бьют. Я и не думал, что…