Ну вот опять, сколько раз я говорила себе, живи тихо, мирно, не высовывайся. И вообще, если ты принцесса, то веди себя соответственно. Не судьба, а поэтому, кое-как прикрыв разорванным рукавом, обнаженное плечо, лежу сейчас животом, на холодных камнях пола темницы. Передо мной лишь стопка чистых листов бумаги да остро отточенное перышко, я смотрю в дальний угол, где битый час, подперев спиной, каменную стену, с недовольным видом неподвижно застыл мой любимый. Впрочем, тот же самый вид был у него еще два дня назад. Когда его подвели к дверям темницы, попросив немного здесь переждать гнев высокоблагородного отца, посчитав подземелье за самое безопасное место. Он, правда, пытался выбрать иную камеру, напирая на то, что видит меня в первый раз, и ему, как женатому эльфу, не пристало коротать ночи с незнакомкой. Его молча втолкнули и заперли дверь на засов.
Значит так. Пишу я сей документ под жестоким моральным нажимом супруга, который сразу после моего недолгого отсутствия, вместо радостных объятий и всяких там нежностей приказал:
– Или ты пишешь подробный отчет о своем исчезновении на второй год медового столетия, или… – здесь он мне поставил такое невероятное условие, что я послушно вывела на белоснежном бумажном листе:
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА,
написана для успокоения расстроенных нервов моего царственного супруга, а еще для разрешения вопроса о недопустимом поведении, позорящем королевский род и полностью отвергающем эльфийскую этику.
Писано десятого месяца весны, в двести второй год по исходу.
Валинор. Подземная тюрьма. Пол. (Стол не предусмотрен, оттого за пятна и грязные разводы ответственности не несу.)
Спасибо и на этом.
Я, как и было указано выше, пока ещё, светлейшая аранель, осознавая всю ответственность, за рассказывание невероятных баек о своих приключениях, чистосердечно признаю, что сей документ есть чистая правда, и ничего кроме правды.
Здесь я немного отвлеклась, а как же художественный вымысел? Муж смерил меня недовольным взглядом,
– Пиши как дело было: четко, ясно, и в подробностях, а изощренность эпитетов оставь критикам, они прекрасно разбираются в сравнениях.
Я вздохнула:
– Ладно, ты всегда умел уговорить.
Итак, все началось в тот прекрасный летний день, когда соловьиный пересвист, запутавшись в аромате расцветающих белокрыльников…
– Это было 23 дня весеннего равноденствия.
– А не пошел бы ты куда-нибудь погулять… извини, пожалуйста, – я кинула взгляд на огромный засов, – забылась (с авторами бывает).
Лег еще сильнее надулся и, отвернувшись, сел ко мне спиной, уходить ему действительно было некуда.
Поехали дальше, – значит так – цвели белокрыльники… ну вот с мысли сбил, я озадаченно почесала затылок, и немного надкусив заостренное перо, посмотрела в угол.
– Свет. Свет? Правильно, свет – это первое, что я видела по утрам, бродя неторопливым, полусонным взглядом в загадочных цветочных узорах богатого королевского балдахина, что нежнейшим бледно-голубым облаком окутывал верх кровати. Лучи восходящего солнца, тепло-бархатистые, такие лучи бывают только здесь на Валиноре, заливали пьянящим золотом утра просторные покои спальни. Я все реже вспоминала свои злоключения, сдержанно улыбаясь, иногда пролистывала дневник, и, пожимая плечами, поражалась собственной несдержанности и горячности. Прошлые обиды, недомолвки, открытая вражда, становились мне все более непонятны, и стыдясь прошлого, я подальше прятала, переписанные набело, заметки. Сгорев однажды в пламени камина, самодельные тетради своим пеплом будто засыпали половину моей жизни, скрыв истину от придворных историков и просто любопытствующих. С прежними временами меня теперь связывала только тоненькая ниточка искренней, не меркнущей с годами, дружбы. Каждый месяц я получала длинное, в конверте из грубой серой бумаги, письмо. Далекий гном Гимли подробно описывал свои трудовые будни, обустройство свежевырубленных залов, намекал на скорые счастливые перемены в его судьбе и, конечно, приглашал на день рождения, причем, по несколько раз в году. Он скучал. Это сквозило меж строк: "И если вы будете проезжать мимо, то загляните к старому другу на кружечку эля."
Муж крепился, но временами тоже бывал задумчив. Обстановка дворца, с его четким распорядком и множеством условностей, угнетала его даже больше, чем меня. Часами сидя в одиночестве на берегу моря, он подолгу любовался изумрудными морскими приливами, тяжелыми волнами, что расплескивая пузырящуюся пену, облизывали прибрежный песок, оставляя на его поверхности гладкие камни блестящей гальки. Он по-прежнему любил одиночество, и сразу после свадьбы, посчитав, что выполнил опрометчиво данное слово, надолго оставлял меня одну. Поначалу я протестовала, плакала, но потом тоже смирилась, и, найдя себя на ином поприще, вскоре даже повеселела. Все дни я проводила в саду, занятая выполнением сложнейшего узора из сотен разноцветных нитей на парадных королевских занавесях. Неторопливо работала в увитой жимолостью и виноградом беседке, а тончайшее полотно ниспадающими до пола изящными складками закрывало мои колени. Прекрасные эльфийки, мои милые фрейлины, распутывали нитки, вдевали их в серебряные иголки, и наши нежные голоса сливались с песнями пестрых щеглов. Где-то едва слышно стонала иволга, и покой, то чего так долго жаждала моя душа, наполнял меня до краев.
– Покороче. Пиши самую суть, не размазывай.
– Не лезь, – огрызнувшись, я упрямо вывела на бумаге:
В тот день, следуя церемониальному распорядку, я училась играть на большой концертной арфе, терпеливо перебирая пальцами сладкозвучные струны сложного королевского инструмента, внимательно прислушивалась к монотонному постукиванию палочки учителя, отбивающему такт мелодии. Занятия эти проходили в главном зале приемов, где, отражаясь в натертом до зеркального блеска полу, я, подобно крупной белоснежной птице, медленно взмахивала широчайшими рукавами, выводя сложнейший напев старинной баллады. Гармония звуков приятно убаюкивала мысли – скоро, на празднике единения эльфийских родов, состоится мое первое выступление. Я на мгновение представила глаза своего свекра: он опять будет так умильно волноваться за меня, незаметно ободрительно кивать, и я оправдаю его надежды, хотя бы в этом. Приятная тяжесть резной рамы немного давила на плечо, мир, ограненный серебряными струнами, пел сладостный напев. Ближе к окончанию урока нас посетил аранен, он быстро прошел просторным залом и, нисколько не смущаясь, чмокнул меня в затылок, (он любил это делать, потому что согласно традиции, это не считается чрезмерным проявлением чувств при посторонних). Я, вздрогнув (так и не привыкла к этим штучкам), взяла фальшивый аккорд, чем вывела из полусонного состояния учителя. Тот встрепенулся и удивленно поглядел на меня.
– Прошу прощения, уважаемый, – теперь эти слова я произносила совершенно свободно и легко.
– Пожалуй, это я виноват, – муж встал на мою защиту, наклонившись к уху учителя, он попросил его закончить урок. К вечеру мы ждали гостей, и подготовка к встрече должна была занять весь оставшийся день.
– Ты же говорил – скромный семейный ужин, – я терпеливо застегивала сто пятую пуговку на рукавах роскошного, вышитого жемчугом, платья, успевая при этом недовольно передразнивать его утреннюю речь за завтраком. – Будут только самые близкие!
Одеяние выгодно подчеркивало мою все ещё совершенную фигуру, и, изогнувшись, я попыталась заглянуть себе за спину. – Разглядеть, как лежат на плечах три церемониальные складки. Лег неподалеку мужественно боролся со сложнейшим узлом галстука, и, судя по его упорному пыхтению, был намерен справиться с этим делом сам. Длинные концы галстука скользили у него меж пальцев, он тихо сквозь зубы ругался, бросая на меня красноречивые взгляды. Наконец, кое-как перехватив узел, он в ответ тоже ехидно поинтересовался, долго ли я буду стоять с глупой ухмылкой или, все же, исполню свой супружеский долг и заколю большой булавкой для выходов эту идиотскую удавку. Пришлось помочь. С этими булавками, вообще, была целая история, но о ней позже, итак…
Мы кланялись добрых полчаса, Галадриэль казалась немного взволнованной, но, пряча тревогу, она величественно и неспешно отдавала нам положенные поклоны. Мне интуитивно передавалось её волнение, поэтому я впервые неожиданно пропустила правый полупоклон исполнив его немного позже, чем вызвала несколько недоуменных взглядов. Наконец, приветствие кончилось, мы плавно вышли из зала приемов, и здесь, вдали от любопытных глаз, лориенские короли, сразу изменились. Громко хлопнув дверцей буфета, мой благоверный, подмигнул Келеборну, и, не сговариваясь, они оперативно скрылись во влажном сумраке винного погреба. Галадриэль облегчено вздохнула.
– Ближайший час нас не побеспокоят, я своего знаю. Надо поговорить. Но не здесь, лучше, на воздухе.
Мы вышли в сад, цикады, словно по приказу, дружно зазвенели приветственную песнь . Величественно волоча длинные подолы по идеально выметенным дорожкам, мы молча прошли к незаметной, скрытой густой листвой в глубине сада, беседке. Она хотела поговорить со мной тайно. Но начинать беседу первой мне не полагалось, поэтому я тоже молчала, ждала, что скажет королева. Она пыталась собраться с мыслями и представить произошедшее как можно поделикатнее. Но перебрав в голове насколько вариантов, наконец, остановилась на самом правильном. И без всякой подготовки, оглоушила.
– Не смей, слышишь, и думать не смей, вернуться. Здесь ты под защитой острова, но всего один безрассудный шаг, и пропадешь. Мы не должны вмешиваться в судьбы людей.
Я остановилась, непонимающе вглядываясь в её лицо.
– Письмо! Мы долго совещались, думали, но потом решили, что последнее слово все же за тобой, тем более, что и адресовано оно тоже тебе.
На грубом клочке бумаги, плясали разнокалиберные буквы. На простоватом мордорском наречии орков принесенное послание гласило.
"Все кончено! Мордор восстал!! Грядут демократические выборы!!!"
Дальше следовала огромная клякса и торопливый мелкий подчерк Байрака продолжал более обстоятельно:
"А Валентин, между прочим, свихнулся!!!!!
Я упрямо посмотрела на королеву, та недовольно качнула головой.
– Это может быть ловушка.
– Они мне братья, да и беспорядки – с ними что делать?
Так и не придя к соглашению, мы вышли к главной клумбе: растущие в самом центре, белые розы Мордора сейчас отсвечивали недобрым багровым оттенком. Было у них одно замечательное свойство – если на там, на далекой родине, все спокойно, то их белоснежные лепестки лишь слегка трепетали при моем появлении. Но сегодня они склонились так низко, что почти легли на землю, как от ураганного ветра, а на кончиках лепестков проступали капельки крови.
– Видишь, – крепко сжав мою руку, она заставила меня неотступно глядеть на вестников беды, – видишь, там идет кровопролитие, очнись, ты уже не властелин Мордора. – Затем Галадриэль так же порывисто выпустила мою руку и, твердо заглянув на самое дно глаз, произнесла. – Пожалуйста, подумай ещё раз, хорошенько. Посоветуйся с мудрым королем. А зеркало я, на всякий случай, запру.
Той последней ночью перед разлукой, глядя на мирно почивающего супруга, я решала в голове сложнейшую задачу: если опоздаю на завтрак, он будет очень зол, или не очень.
– Придется немного отчитать неразумных слуг, – я дважды неодобрительно сдвинула брови и осуждающе покачала головой, выходило строго и величественно. Управлюсь с бунтом, и никто ничего не узнает. Быстро успокоив сомневающееся сердце, я решилась.