— Он в людях знает, где и что… — пояснила Маржей.
Явдоха почему-то соболезнующе закивала головой, поправила сползающий на лоб платок.
Снова заскрипела дверь, в комнату вошел старик в фуфайке. Многозначительно кашлянув, громко сказал:
— Я — Никодим, во рту дым, а в руке рюмка. Добрый день вам всем. Вижу, к Марусе гости пожаловали, дай, думаю, и я зайду.
Он подошел и опустился на кровать рядом с Явдохой. И сразу за Никодимом на пороге — Семен, сосед Марусин. Поздоровался и присел прямо на пол, у двери.
За Семеном — Иван Чернобай, устроился рядом с Василием, застенчиво ему улыбнувшись. Следом — дебелый и румяный сельский умелец с героической фамилией (Василий забыл, какая точно у него фамилия, помнит только, что очень известная). Затем начали заходить и по двое, и по трое — молодые, и старые, и совсем дети. Всех Василий не знал. Входили и входили.
Мужчины закуривали. Садиться уже было некуда. Многие стояли.
Когда в комнате стало так тесно и накурено, что не продохнуть, кто-то во всеуслышание заявил:
— Ох и мала у Маруси хата. И старая совсем. Давайте-ка мы ей новую поставим!
Василий узнал голос своего тестя, удивился: «И он, оказывается, к Марусе приехал, как будто знал, что и я здесь».
— Почему бы и нет, — поддержал его Чернобай.
— Годится! — обрадовался сельский умелец с героической фамилией. — Идея — сто пудов! А эту хибару сейчас же и развалим, сразу просторней станет!
Комната наполнилась восторженными возгласами.
Все от мала до велика принялись с усердием ломать дом. Глиняные стены сопротивлялись недолго, и вскоре одна из них со стоном облегчения и затаенной благодарности рухнула на землю, подняв облако коричневой пыли. Из помещения никто не выходил, все дружно налегли на соседнюю стену. Вот и она упала. Василий продолжал сидеть за столом. Налил себе еще, теперь уже в стакан.
«Ну почему я не позвонил в клинику? По крайней мере, знал бы, что все было не напрасно. Как сердце болит… Ох, как болит…»
Упала третья стена, но потолок, к удивлению Василия, оставался на месте. Когда глухо рухнула последняя дубовая подпорка, все с облегчением вздохнули и начали выходить во все стороны во двор. А крыша, старая соломенная крыша все еще висела. И только после того, как Василий не спеша встал из-за стола и пошел ко всем остальным во двор, а за ним побежал вприпрыжку Андрюша, в крыше что-то щелкнуло, словно переломилось, и она начала медленно подниматься… Освободилась от печной трубы и повисла в небе над огородом.
А на ней, на поросшей мхом соломе трепетали на ветру лепестки крупного красного мака.
Потом соломенный купол поднялся чуть выше, слегка накренился на левый бок и полетел прочь, все быстрей и быстрей. И вскоре исчез из глаз. Во дворе среди развалин осталась печь. Труба высокая, как заводская.
— Мужики, давайте и печку заодно завалим!
— Нет-нет, печку не троньте! — сказала Маруся. — Надо же обед на чем-то сварить.
— Обед — это хорошо, — согласился кто-то, и все одобрительно зашумели.
— Давай, Маруся, вари на всех нас, а мы — за работу.
Откуда ни возьмись зависли над ними вертолеты с грузовыми подвесками — кирпичи, бетонные монтажные блоки, лесоматериалы… Разгружались посреди двора.
Никто не заметил, когда приехал экскаватор и за считанные минуты вырыл траншеи под фундамент. Закипела работа.
Веселая, улыбающаяся Маруся готовила обед.
— У нас колхоз богатый. Мы это дело — в два счета! — повторял время от времени чей-то голос.
А откуда-то издали доносилось приглушенное кваканье лягушек.
«И как только я смог уехать, не позвонив в клинику? Если б это был мой сын? Разве уехал бы вот так, после операции?!» Серпан вдруг расплакался. Сидел на куче песка, только что ссыпанного громадным самосвалом, и плакал, прижимая к себе Андрюшу.
— А если б это был ты, сынок? Разве я тебя бросил бы? Нет, никогда, ни за что! Как я смог? Оставил маленького беспомощного человечка… Мы ведь — люди! Прежде всего — люди! Какое значение имеют диссертации?! Вся наука! Кому нужны красивые слова, если я могу вот так бросить человека…
— Папа, не плачь! Папочка! Полетели домой. Нас мама давно ждет.
— Да-да, сыночек. — Серпан попытался подняться, встать на ноги, но никак не мог. — Нужно лететь. Немедленно возвращаться.
Наконец ему удалось встать. Взял сына на руки и, собрав все силы, оттолкнулся ногами от земли… Медленно начали подниматься.
— Куда же ты, Вася? — закричала Маруся. — Ничего с собой не взял. Ты ведь за картошкой приехал! И уток я тебе приготовила!..
С высоты нескольких метров Василий видел, как Маруся торопливо вытянула из погреба мешок с картошкой, развязала его, взяла крупную картофелину и изо всей силы кинула ему. Подбежали другие односельчане и тоже принялись бросать.
— Ты же картошечки хотел! На, бери!
Василий старался покрепче прижимать к себе Андрюшу. И они полетели все быстрей и быстрей… Все вокруг слилось в однообразные серые полосы.
Наконец на горизонте показались огни вечернего города…
Подлетая к дому, издали заметил — форточка опять открыта. И, резко теряя высоту, направился к окну, стараясь поточнее спланировать к освещенному прямоугольнику.
Сначала протолкнул вперед Андрюшку; тот влетел ловко, красиво. Василий — за ним, но слегка задел левым плечом, что сразу отозвалось острой болью в сердце. Боль эта лишила его остатков сил, и он мгновенно оказался на ковре посреди комнаты. Все повторялось с томительным однообразием, как и в первый прилет. Яркая желтая лампа освещала всю комнату…
Жена, спавшая на диване, вздрогнула и быстро села, обняв руками колени, на ней была зеЛианая короткая юбка и зеленый жакет… Мария сонно моргала и, увидев наконец Василия, спросила зевая:
— О, это ты… А я, видишь, вздремнула… Ты так быстро вернулся… Как там Маруся?
Серпан долго лежал, собираясь с силами, затем встал с трудом и внезапно понял — он спит, и все вокруг — бесконечный мучительный сон. Пытался заставить себя проснуться, но ничего не получалось. Как ни старался открыть глаза, не мог.
— Хорошо у тети Маруси, правда, па? — сказал Андрей.
Василий на четвереньках подполз к дивану, засунул под него руку, и, прикоснувшись к лягушке, проснулся.