Однажды вечером к деревне приблизились танки. Мишка в это время копался в грядке, надеясь вырыть хотя бы полдесятка морковок — ужасно хотелось есть. Он заметил, что люк в башне передней машины был открыт и над ним возвышался танкист в черном комбинезоне. В зубах у него торчала трубка, в руке он держал шлем, размахивал им и что-то кричал, нагибаясь. На ветру развевались белокурые волосы. На въезде в улицу он напялил шлем, выхватил трубку и, тыча ею в разные стороны, громко захохотал, закидывая голову назад. Вот он скрылся в люке, и крышка захлопнулась. Танк взревел мотором, пустил из выхлопных труб дымные струи и загрохотал по узкой улице. Взметнув гусеницами землю, танк крутанул вправо и вдруг протаранил низенькую, на два оконца, хату. Хотя в хате, Мишка это знал, давно уже никто не жил, у него похолодело в груди. Что же это такое делается?
Танк снова развернулся, пересек улицу наискосок, и вот уже плетень, поставленный им и дедом этим летом, захрустел под гусеницами.
— Бабушка! — закричал Мишка и не помня себя стремглав бросился к хате.
Добежать не успел, а успел бы, угодил под машину. Танк смял передний угол, стена рухнула внутрь, из-под обрушившейся крыши столбом взметнулась известковая пыль.
— Бабушка ведь там моя! — снова крикнул Мишка, но уже увидел, что там, где стояла бабушкина кровать, зиял пролом, громоздилась куча кирпича и деревянных обломков.
Остановившимися глазами Мишка, остолбенев, глядел и глядел, как танк разворачивался на одном месте, как его левая гусеница, словно живая, подминала под себя кирпичи, палки и упругой струей швыряла их перемолотыми на груду лома, придавившую бабушку. Клюнув носом в широкую канаву перед Мишкиной хатой, танк снова выполз на дорогу, рванулся через улицу на крайнюю избу, где жила женщина с тремя детьми, с которыми Мишка играл, если у него выдавалась свободная минутка.
— Не дам, не дам! — В бессильной ярости он ухватил камень и швырнул его в железную грудь танка. В тот же миг, больно стуча в уши, что-то зататакало, шевеля волосы, прошелестело над головой, и Мишка скатился в канаву.
Когда поднялся, танков уже не было. К нему бежала женщина, что жила в крайней избе.
— Живой, — обрадовалась она. — Мы подумали — убило тебя.
Она да еще несколько подошедших женщин помогли Мишке разобрать разрушенную стену, разгрести обломки и мусор. Бабушку вынесли в огород и положили на траву. До утра просидел Мишка около нее, плакал и проклинал фашистов, себя, почему не настоял, чтобы она спустилась в погреб, как многие другие жители. Утром соседи помогли похоронить бабушку возле хаты, в огороде.
И остался Мишка совсем один. Что делать, куда приткнуться? Дедушка все не возвращался. Только через неделю после того, как по мосту возобновилось движение и машины перестали катиться через деревню, а шли опять напрямую по дороге, поздно вечером дедушка Назар появился дома. Он пришел, тяжело опираясь на суковатую палку, с присвистом дышал. Долго сидел у могилы бабушки, сгорбившись и кашляя.
— Дедуля, родной, как я тебя ждал. Почему ты так долго не приходил? — Мишка жался к нему, гладил его жилистые скрюченные руки.
— Не позволяли, внучек. День-деньской заставляли камни таскать. Мост восстанавливали.
— Ты бы убежал, дедуня…
— Отбегался я давно. В твои-то годы, знамо, дал бы тягу, не глядя на строгую охрану. Ох, погоняли нас, внучек. Несешь камень да замешкаешься, как невмоготу станет, тут тебе и палка вдоль спины гулять пошла. Надсмотрщик будто лишь тебя и караулил, когда ты с шагу собьешься. Еды почти совсем не давали. Брюхо к спине присохло. Да это не беда. Поясница отнялась, не сгибается. Вот что плохо…
— Ты полежи, дедуня, отдохни, а я еды расстараюсь. — Мишка помог деду улечься в шалаше, который он соорудил в огороде.
Потом пробрался на колхозное поле, которое теперь охраняли солдаты из хозяйственной команды. Ужом прополз по борозде, жидкая ботва едва скрывала даже его худенькое тело. Мишка не выдергивал кустов целиком, а подрывал их, обрывал два-три клубня, прятал в мешок. Килограмма четыре, наверное, набрал и с опаской убрался с поля, прополз мимо солдата-охранника. Пронесло и на этот раз.
Наварили картошки, досыта поели, и тогда дедушка как взрослому, как человеку, с которым можно говорить обо всем, рассказал Мишке, как фашисты того человека, в которого принародно стрелял фашистский офицер, вдобавок еще и повесили. Все дни, пока шли работы на мосту, его тело не снимали. В один из дней испортилась погода, подул сильный ветер, и охранники попрятались в будку.
— Тогда и решил я: пан или пропал, все едино. Задумал последний поклон отдать нашему капитану, Сергею Ивановичу, стало быть, — рассказывал дедушка Назар, покашливая, прижимая скрюченную ладонь к высохшей груди. — До последней минуты, внучек, не верил я, сколь фашисты ни горланили, что они споймали пограничника, который мост подорвал. Мне казалось, не похож тот человек на капитана Коновалова. Только ветром с его головы фуражку сдернуло… Припрятал я ее, а теперь принес. На погляди, у тебя глаза молодые, зоркие.
Дед извлек фуражку из-под мусора и подал Мишке. А на что Мишке молодые и зоркие глаза, если они и без того сразу разглядели на подкладке химическую карандашную надпись: «С. Коновалов». Лучше уж совсем бы они не видели ничего, чем увидеть такое.
— Среди нас, кого на стройку моста согнали, такого парня, как наш Серега, не оказалось. Одни бабы да старики. А то бы мы им такой мост сотворили бы… — Дед беспомощно взмахнул рукой, хотя и говорил сердито, и Мишке стало ясно, что дедушке очень плохо.
Он и засыпал-то беспокойно, ворочаясь и постанывая. Мишка, убедившись, что дед заснул, убегал в степь, пробирался к мосту. Слова старика заронили в его душу будоражащую мысль: он должен мстить фашистам. Но что он мог сделать голыми руками, к тому же до моста было теперь не дотянуться — его стали охранять и днем и ночью.
И все же Мишка не отступался, ломал голову, искал, с какого боку подступиться к этим «фюрерам». Однажды ему ударило в голову: так у него же есть винтовка и к ней один патрон, который он постоянно таскал в кармане штанов. Гильза от этого высветилась и отливала желтизной. Весь вечер и полночи рылся в развалинах, раскидывал саманные кирпичи и обломки, добираясь до завалинки. Посбивал руки, пообламывал ногти, а ведь нашел все-таки. Найти-то нашел, да тут же и упал духом: ну что можно с этой винтовкой и одним патроном сделать? К тому же, может, он и в негодность пришел от давности. Откуда об этом Мишке знать?
Но все же уволок винтовку подальше от деревни, в глубокую балку, там и спрятал. Туда и ходил, вспоминая все, что ему показывал Сергей Иванович, ложился, взводил курок и целился во что-нибудь. Прижмурит один глаз, возьмет на мушку комок глины, потом подведет к самому, кончику мушки прорезь на прицельной планке и нажмет курок. Затвор щелкнет, а Мишке так и кажется — еще одного фашиста ухлопал. Так и тешил себя, порой до сотни догонял «убитых» врагов. Да много ли толку от такой забавы?
Иногда Мишка подбирался к дороге. Подползал и прятался в кустах, подолгу наблюдал за бегущими машинами. Тяжело нагруженные, они зло урчали моторами, сотрясали землю, подъезжая, слепили фарами. Мишке начинало казаться, что он под этим светом как на ладони, чувствовал себя перед тяжелыми машинами слабым и беззащитным, как перед танком на узкой деревенской улице. Он думал, вот-вот заскрипят тормоза и над ним нависнет, широко расставив ноги в сапогах с короткими голенищами, солдат. Длинный, белобрысый, он захохочет так же, как тот танкист, выстрелит ему в спину и равнодушно, даже не глянув на свою жертву, сядет в машину и покатит дальше. Временами ему чудилось, что сапоги уже наступили на него и безжалостно давят. Тогда он старался прижаться еще плотнее к вздрагивающей земле.
А чтобы было не так страшно, он стал брать с собою винтовку, когда бывал у дороги. И это придавало ему уверенности, что тронуть его теперь кому бы то ни было не так просто.
Как-то под вечер, когда уже близки были сумерки и неясные тени начали бродить вокруг Мишки, он увидел одинокую автомашину с длинным, затянутым брезентовым тентом кузовом. Стекло в кабине было опущено, шофер, небрежно державший руль одной рукой, выставился и, должно быть, напевал — губы его шевелились. Мишка совершенно неожиданно для себя прицелился в него, все сделал так, как много раз делал, щелкая курком в балке. Только теперь он загнал свой патрон в патронник… Еще успел подумать о том, что если патрон не выстрелит, то щелчка шофер все равно не услышит. А если выстрелит, то…
Что будет потом, он не представлял. В течение тех секунд, за которые машина приближалась к нему, он держал шофера на мушке, и, когда она поравнялась с ним, Мишка нажал на курок. Его сильно толкнуло прикладом в плечо, и он еще успел заметить, что ствол винтовки как бы подпрыгнул.
Машина после выстрела еще какое-то время катилась вперед, а потом резко вильнула в сторону, передние колеса сбежали в кювет. Машина накренилась, медленно и тяжело опрокинулась вверх колесами. Из-под капота выпорхнул черный клубок дыма, желтое пламя начало бесшумно облизывать мотор и кабину.
Мишка понимал, что ему надо поскорее убираться — могли подъехать другие машины. Но какая-то неведомая сила держала его на месте, глаза следили за тем, как пламя растекалось по машине, прыгало по черному комбинезону валявшегося возле раскрывшейся дверцы шофера. И Мишка вдруг содрогнулся — ведь все это происходило наяву. До него с запозданием доходило, что и сотворил-то все это он сам. Откуда взялась эта одинокая машина? Обычно фашисты ездили только колоннами, может быть, этот шофер отстал из-за поломки? Теперь это было совершенно несущественно, теперь этому шоферу никого уже не догнать, и груз не попадет туда, где его ждут.
С трудом оторвав ставшее непослушным тело от земли, Мишка побежал прочь от дороги, в степь. Бежал долго, и слезы текли у него по щекам. Он не видел, что у него под ногами, спотыкался, падал и снова бежал, размазывая слезы кулаками. Плакал от пережитого страха, от овладевшего им мстительного чувства, от радости, что наконец он сделал так, как замышлял.
— Так вам и надо! — всхлипывая, выкрикивал он. — Это за папу… это вам за бабушку… за дядю Сережу? Всем вам, гадам, так и надо…
Долго лежал на жесткой траве в незнакомой балке, успокаиваясь и снова переживая все, что перечувствовал за этот вечер. Не заметил, как на небе собрались тучи и пошел мелкий частый дождик. Рубашонка скоро промокла, стало зябко, он вспомнил, что дед один в шалаше, наверное, потерял его, и побежал домой.
Дед рылся в развалинах своей хаты, худые острые лопатки выпирали из-под ветхой рубахи, седые волосы прилипли к жилистой шее. Острая жалость шевельнулась у Мишки в душе.
— Пришел… — Дед обрадованно закивал седой головой, ничего не спросил и не стал упрекать за отлучку, только пояснил: — Одежонку кой-какую нашел. Уходить нам надо, внучек, осень надвигается, а жить негде…
— …И ушли мы с дедом на хутор к тетке, сестре моей мамы, помогли ей перебиться с детишками в ту тяжелую зиму, да и сами себя поддержали. Житуха, в общем, была невеселая, — закончил свой рассказ Серов.
— Ну а потом… что было потом? — спросила Ольга.
— Ничего такого особенного в той моей жизни не случилось, — в задумчивости проговорил Михаил, глядя на выцветшую фуражку. — Наша армия расколошматила фашистов под Сталинградом. Я было увязался за одной наступающей частью, да командир не позволил, дескать, сражения предстоят нешуточные. Завернули меня к тетке и деду. Вскоре мама приехала, побывали мы с ней на дедовом подворье. Тяжелейшие бои там прошумели, деревушку как ураганом начисто смело. Перебрались мы с мамой за Волгу, дед остался на хуторе, пасеку принялся восстанавливать. Зимой я учился, летом помогал матери в колхозе. Подошел срок стать солдатом, уехал на границу, а оттуда в училище.
Посидели молча. В соседней комнате завозился, что-то крикнул во сне Костик, и Ольга прошла к нему.
— Приснилось что-то, улыбается во сне, ручонками разводит, — вернувшись, сказала Ольга, пытливо посмотрела на мужа и спросила: — Что-то Петькина я не заметила среди солдат… Он из наряда еще не возвратился?
Не ответив, Михаил заговорил, как бы продолжая рассказ:
— Знаешь, Оля, когда мы с мамой были на месте нашей деревни, мне пришла в голову мысль: что, если Сергей Иванович заходил да не нашел нас? Все говорило за то: нет его в живых, а подумал… И вот же оказалось, уцелел он. Да не просто уцелел, а крепко насолил фашистам. Вот они и искали его, инсценировку устроили. Думаю, рассчитывали, что тот из жителей, кто прятал капитана, не выдержит этой дикой сцены, выдаст себя. А уж они заставят его сказать, где пограничник. Да просчитались…
— Миша, а вдруг и Сергей Иванович тебя сегодня признал, а только виду не подал. Ты ведь сдержался…
— Ну что ты, мыслимое ли дело. Прошло столько лет. Да и фамилия моя ничего не могла вызвать в его памяти. Дед-то — Крапивин. Для всех в деревне мы так и значились — Крапивины. Теперь я уверен, Сергей Иванович свое обещание выполнил, в нашей деревне побывал, но, кроме развалин, не увидел ничего. Мог он искать нас и после. Ищут и находят люди друг друга через газеты, радио. Но ведь дедушки-то вскоре после войны не стало.