Оторванные от всего мира, не зная, что там происходит, они и не догадывались, что нет уже армии Колчака, нет и самого адмирала. И строили свои планы в надежде на то, что сумеют пересечь Сибирь с севера на юг, добраться к своим единомышленникам по борьбе с Советами.
С офицерами шел и Иван Петрович Ануфриев. У него причины были иные. По натуре человек деятельный, он изнемогал от праздности, от рекстинского упрямства, от своего бессилия. Ему казалось, что все и на пароходе, и в Архангельске делается не так, как нужно. Все идет к тому, чтобы они погибли. Сколько можно обещать спасательную экспедицию, которая никак не выходит на помощь?
В Архангельске не представляют, в каком они положении, а если и представляют, то там не до «Соловья Будимировича». Там свои заботы и дела.
Если выйти на сушу, то из первого же поселка можно отправить верного человека с оленьим табуном по льду моря к пароходу, а самому — в город. Всех расшевелить. Найти уголь и судно, самому привести его сюда.
Так разные причины, планы и цели, но общая дорога свели Ануфриева с офицерами. И в тот день, когда Рекстин пришел в кают-компанию со своими идеями всеобщего объединения, они как раз обсуждали предстоящий переход.
Жадно слушали Ануфриева. Этот человек выведет изо льдов, а дальше уж каждый решит свою судьбу. Не будь Ануфриева, они, пожалуй, не рискнули бы на пеший переход. С ним другое дело. Вся группа разбивается на пары. У каждой будут саночки-нарты с продуктами, камельком для обогрева, запасной одеждой. Каждая пара сама по себе. Если что-то случится, она сможет существовать самостоятельно. Хотя успех зависит от общих усилий. Каждый должен помогать напарнику. Каждая пара — другой паре. Без этого не выбраться.
Они понимали, что Рекстин не союзник в переходе. Его крепко держат жена и ребенок. Но не предполагали, что он ярый противник. Соображает ли он, что своим запретом лишает их последней надежды?
— Не будь вашего упрямства и трусости, мы бы не сидели здесь, как в мышеловке, а на Индиге взяли бы груз и давно были в Мурманске! — безжалостно отчеканил Звегинцев. — И теперь суетесь и суетесь там, где не нужно.
Рекстин побледнел до синевы. Его осунувшееся лицо с крупным носом, иссохшими губами и плоскими щеками похоже на топорик, готовый рассечь Звегинцева.
— Вы ошибаетесь, генерал, — возражает тихо и ровно. — Мне придется сообщить о вашем решении в Архангельск. Решение Архангельска будет приказом.
И тут Звегинцев рассмеялся, будто по столу покатились шарики. Это было столь неожиданно, что все удивленно повернулись к нему.
— Перекрашиваетесь, капитан. — Покатые генеральские плечи тряслись. — В большевики спешите записаться?
Не пошевелился, не сдвинулся с места Рекстин. Ждет еще оскорблений. Так уже было. Здесь же. И не очень давно. Он тогда предложил им выйти на околку парохода. И сразу почувствовал за внешней благопристойностью их неприязнь. Сейчас — в открытую. Все обнажено.
— Мы добьемся своего! — Это уже Лисовский с вызовом вглядывается в Рекстина: понимает ли тот? И ничего не увидев, добавляет: — Если потребуется, применим силу!
Рекстин, высокий и худой, как пересохший ствол дерева, резко повернулся и вышел.
Что он мог сделать?
А офицеры, хотя и выставили Рекстина, все же омрачились: а если он прав?
Лисовский решил поднять настроение.
— В начале восемнадцатого мы планировали спасение царской семьи, — начал лениво, а увидев общий интерес, со вкусом продолжал: — К этому стремились весьма высокопоставленные лица разных государств. В наше распоряжение выделялось быстроходное судно. Из Англии на нем через Карское море на Обь, Иртыш, в Тобольск. Там находился арестованный император. Были деньги, люди, оружие. Продуманы все детали. Император собрал бы под свое знамя все силы. Так мы тогда надеялись... Ждали начала навигации... И кто знает, если бы сбылись наши планы. Но то ли большевики что-то пронюхали, то ли другая причина, но царя срочно перевезли в Екатеринбург. Теперь судьба вторично зовет в Сибирь. Не может быть, чтобы и на сей раз сорвалось. Два раза подряд не бывает. Вы знаете, снаряд в воронку вторично не попадает. Я верю, господа, очень верю — мы успешно пройдем свой путь!
— Да-а, — многозначительно произнес генерал после паузы, последовавшей за столь неожиданным признанием Лисовского. — Тогда вас звала отчизна, долг. И сейчас мы должны идти, чтобы продолжить свою борьбу.
Разговор настроил обитателей салона на торжественный лад. Офицеры с особой остротой почувствовали свое единство, свою общность. А это придало им смелости и силы.
Четвертая историческая справка.
11 мая 1920 года в Москве был чудесный весенний день. И наслаждаться бы его теплом, легкой дымчатой зеленью распускающихся деревьев.
Силы контрреволюции ликвидированы под Петроградом и в Сибири, на Севере и в Прикаспии. Народы Англии и Соединенных Штатов Америки единодушно требуют от своих правительств: «Ни одного солдата для войны против Советской России!..» Однако шестнадцать дней назад одна за другой стали поступать тревожные телеграммы с Украины. Белополяки без объявления войны на рассвете 25 апреля широким фронтом нарушили границу. Пал Киев.
В зале, примыкающем к рабочему кабинету, Владимир Ильич Ленин открыл заседание Политбюро Центрального Комитета партии. Зачитываются последние сообщения украинских товарищей. Все смотрят на карту, где флажки, отмечающие линию фронта, разорвали государственную границу и глубоко вошли на территорию молодого государства рабочих и крестьян.
После обсуждения военных дел Владимир Ильич занялся решением экономических вопросов, международными проблемами. На заседании Совета Народных Комиссаров под его руководством было принято постановление о заготовке и доставке семенного картофеля, о полномочиях советских представителей на ведение переговоров, заключение и подписание договора о перемирии и мире с Латвией.
По поручению Политбюро ЦК партии Ленин подписал телеграмму Л. Б. Красину в Лондон с разъяснением посланного ему ранее постановления Политбюро о том, чтобы все заключаемые Красиным договоры с оплатой золотой валютой предварительно утверждались Политбюро и что крайне необходимо экономить золото.
Денег очень мало. За годы гражданской войны золотые запасы страны истощились, в значительной степени разграбленные интервентами и контрреволюцией. Каждый грамм золота на особом счету.
Нужно было беречь каждую копейку, каждый фунт хлеба, каждую картофелину. Предстояло преодолевать нищету, голод, разруху.
И несмотря на это, буквально не успели высохнуть чернила на телеграмме Красину, как Владимир Ильич вновь взял ручку: на подпись ему принесли протокол заседания Малого Совета Народных Комиссаров. Одиннадцатым пунктом повестки дня стояло:
«Об отпуске Н. К. по Иностранным Делам дополнительного кредита в размере 2-х миллионов крон на уплату стоимости спасательной экспедиции за ледоколом «Соловей Будимирович».
Постановили:
Отпустить Н. К. Иностранных Дел сверхсметным кредитом необходимое ассигнование для уплаты норвержскому правительству двух миллионов крон (2 000 000 крон) в возмещение за спасение ледокола «Соловей Будимирович», застрявшего в Карском море... Председатель Совета Народных Комиссаров
Они возвращались не все сразу. Первые, во главе с генералом, пришли, когда на пароходе еще спали. Потом подходили целый день.
Их не встречали, им не радовались, их ни о чем не расспрашивали. Слова не были нужны. Обледенелая одежда, почерневшие, обмороженные лица, воспаленные глаза...
А они были счастливы. Верхом удобств были их узкие каюты с камельками и койками...
Пароход жил трудно, придавленный холодом, голодом и страхом. Пришел июнь, лето, а у них как стояли вокруг льды, так и стоят, как свирепствовали ветры, так и свирепствуют. И казалось, уже никто не сможет разбить эту белую закаменелость, даже круглосуточное солнце.
Что там, на материке, тянут со спасательными работами? Почему? Есть у них сердце? Есть милосердие?
Их молили, их и кляли. Превозносили и проклинали. Ничего не помогало. На пароходе совсем пали духом.
И вдруг яркая молния надежды: «К вам вышли «Святогор» и ледорез из Архангельска».
Всколыхнулась вся пароходная жизнь. Все ожили. Считали дни, считали часы, когда подойдут спасители. Мечтали о том, как будут гулять, добравшись к земле, и вновь часами вглядывались в мертвый горизонт.
От счастливых надежд вновь переходили к унынию. Сколько уже было обещаний! Хитрили: надежду прятали в глубине души, чтобы не спугнуть счастье, вслух кляли свою беспросветную судьбу.
Однако 18 июня все сомнения были отброшены. Спасители передали по радио координаты своего местонахождения. Они были намного ближе к «Соловью Будимировичу», чем к Архангельску. И стало ясно: на сей раз дойдут!
И палуба более не пустела круглые сутки. Вот-вот в белом мареве покажутся дымы. Нетерпеливые взбирались на мачты. Смотрели на бугристое ледовое поле в густой паутине трещин.