— Головой отвечаешь!
Лицо конюха расплылось в счастливой улыбке. Он поблагодарил короля за оказанную честь низким поклоном и, бросив на старшего торжествующий взгляд, хозяйским жестом потрепал жеребца по холке.
Конан покидал свои владения в отличном расположении духа: пожалуй, впервые за последние дни тяжелое, мрачное настроение, густо замешанное на тревоге и постоянном напряжении, оставило его, исчезло без следа; он почувствовал, как расслабились его руки, плечи, могучая шея, и вдруг короля обуяло такое нестерпимое желание как следует напиться, что он невольно ускорил шаг. К Нергалу всех мятежников, тем более, что они сейчас и в самом деле где-то в той стороне, беспощадно уничтоженные верными Черными Драконами; и предателя Горо тоже к Нергалу — он вскоре отправится туда прямиком из Железной Башни, и… Кого же еще? А, махнул рукой Конан, пускай к Нергалу идут все! Он смачно сплюнул, ударом ноги распахнул тяжелую дверь, снизу всю испещренную следами его сапог, и вошел во дворец. Там он сбросил в услужливо подставленные руки слуге шелковый, расшитый золотыми звездами плащ, и в несколько прыжков одолел широкую и длинную мраморную лестницу, ведущую в небольшой уютный, но почти пустой зал — здесь обычно государь принимал обиженных, угнетенных, несправедливо осужденных и прочих нуждающихся; из этого зала потайная дверца вела в в роскошные покои, устланные толстыми и мягкими словно водоросли туранскими коврами, с тяжелыми занавесями на огромных, почти во всю стену окнах, с простой, но изящной дубовой мебелью — эти покои являлись любимым местом отдохновения короля.
Широкими шагами Конан пересек зал, повернул за великолепное, кхитайской работы кресло с высокой и узкой спинкой — там сидел он во время приемов, и исчез за бархатным серебристо-серым пологом, на ходу хлопнув с размаху ладонью по висевшему на стене колокольцу из неизвестного дотоле сплава темножелтого цвета — подарку шемитского купца. Легкий звон разнесся по залу и, спустя лишь несколько мгновений, через зал уже спешил старый слуга с подносом в руках. Привычки короля были ему давно известны, а потому все необходимое всегда хранилось поблизости — большой серебряный кубок, присланный в дар аквилонскому владыке тем же шемитским купцом, и мастерски сделанный ювелиром Фарнаном высокий кувшин с узким горлышком; пузатые бока сего творения были украшены тончайшей, изящнейшей гравировкой, изображающей Конана-варвара, Конана-Амру и Конана-короля в разные мгновения бурной жизни достойного мужа: на пиратском корабле и на гладиаторской арене, в пустынных гирканских степях и на пути к подземному храму Митры, с мечом и секирой — жаждущей крови Рана Риордой… Нет, ювелиру не были известны подробности тех приключений. Гравюры свои он создал по краткому и точному описанию государя, который, время от времени предаваясь воспоминаниям, пожелал вдруг заказать мастеру картины своей жизни — не для того, чтобы демонстрировать их гостям, а только для себя самого.
Но не часто Конан лицезрел сей кувшин; здесь, в этих покоях, он бывал лишь тогда, когда позволяли обстоятельства либо настроение. А обстоятельства в последнее время складывались весьма и весьма печально, что, естественно, не могло улучшить настроения аквилонского владыки. В провинциях то и дело вспыхивали мятежи, на подавление которых уходили из столицы отборные войска; не всегда они возвращались в Тарантию в прежнем составе — мятежники дрались как загнанные волки; на границе с Немедией чуть не каждый день происходили стычки, вследствие чего торговые караваны, направляющиеся на восток, вынуждены были идти в обход, через Офир или Коф; псы Нумедидеса, с виду покорные и преданные новому королю, начали вдруг показывать зубы, но не в открытую, а исподтишка — верный Паллантид со своими гвардейцами вылавливал их не одну луну подряд…
Но в это утро Конану казалось, что все теперь позади. Великолепный, истинно королевский дар из Коринфии — тонконогий гнедой редкой породы — словно положил конец злоключениям: последний предатель уже в Железной Башне, мятежи подавлены, а караван из Коринфии, хоть и в обход, но доставил аквилонскому владыке чудесного коня.
Сидя в глубоком мягком кресле — изделии тарантийских мастеров — Конан с наслаждением пил красное вино, оставшееся еще в погребах от прежнего короля. Но более вина наслаждался он своим настроением — легким, светлым как солнечный луч, почти бездумным. Давно не выпадало ему такого спокойного дня!
— Владыка… — едва расслышал Конан чей-то голос из-за плотно закрытой двери.
— Ну, кого там еще несет? — не оглядываясь, проворчал он.
На миг сердце его кольнула необъяснимая тревога, но король тут же прогнал ее: дурная привычка появилась у него в последнее время — ждать плохих новостей! Всегда настороже — что может быть утомительней? Но на сей раз Альбан — десятник Черных Драконов — принес ему отнюдь не печальную весть.
— Владыка… Прости, что потревожил тебя в блаженные мгновенья отдыха, когда душа твоя находится…
— Речь твоя длинна как сам Сет! Не тяни, Альбан! — раздраженно перебил Конан.
— К тебе просится некий Пелиас, повелитель, — протараторил десятник, переминаясь с ноги на ногу.
— Пелиас? — встрепенулся Конан. — Что ему надо… Тащи его сюда!
Дернувшись всем телом, что, вероятно, должно было означать почтительнейший поклон, Альбан стрелой метнулся за дверь.
— Только ласково, ишак и сын ишака! — прорычал вслед ему Конан, откидываясь на спинку кресла. Что же нужно этому Пелиасу? Короля связывали с магом вполне добрые отношения, но настороженность, которую он питал ко всякого рода чародеям, мешала зародиться настоящей дружбе: черные ли, белые ли маги — кто может заглянуть в их души? Кто может поручиться, что однажды белый маг не станет наичернейшим, а черный не решит завладеть всем миром? Нет, за тот уже достаточно долгий путь, который Конан прошел в этой жизни, он повидал слишком много превращений чистого в грязное, а грязного — в вонючую болотную гниль, и привык доверять только простым и ясным ему людям — людям! — таким, как он сам, как тот же Альбан, как Паллантид, капитан его Черных Драконов, как граф Просперо, как… Да мало ли их, преданных, честных, настоящих! Они не раз уже вставали с ним плечом к плечу в моменты смертельной опасности, не раз готовы были заслонить его собственным телом… А Пелиас… Кто его знает…
— О чем ты задумался, друг мой? Уж не обо мне ли? — высокий и стройный, седовласый маг появился неслышно, будто кошка. Поклонившись, он спросил соизволения присесть, и после короткого кивка государя вольготно расположился в кресле напротив.
— Каким ветром тебя занесло сюда? — вежливо осведомился Конан, делая знак возникшему в дверях слуге.
— Благодарю тебя, повелитель, я и в самом деле не отказался бы от глотка хорошего красного вина.
— Вино сейчас принесут, — поморщился король. — Ты не ответил на мой вопрос.
— О, прости, прости, друг мой. Путь был долог, я устал… Каким ветром, спрашиваешь? Западным, кажется… Но… — маг поднял руку, сожалением заметив, что Конан совсем не расположен к легкой беседе. — Но еще раз прости меня. Я вижу, тебя обуревают невеселые мысли?
— Ошибаешься, Пелиас. До твоего появления я чувствовал себя превосходно. Теперь же, клянусь Кромом, мое настроение улетучивается с каждым выдохом. Я не привык повторять вопрос трижды.
— И снова я должен сказать тебе — прости. Но, государь, я не хотел начинать серьезной беседы с первых же слов. Давай выпьем пару глотков вина — горло мое пересохло в пути, — и я немедля доложу тебе о цели моего визита.
— Пей, — кивнул король на второй серебряный кубок, принесенный расторопным слугой.
Пелиас наполнил кубок до краев, смакуя, сделал небольшой глоток, за ним еще, еще…
— Превосходно! Как говоришь ты, друг мой, «клянусь Кромом»?
— Я внимательно слушаю тебя, Пелиас! — потерял терпение Конан.
— Что ж… Дело, о коем я хочу поведать тебе, весьма и весьма серьезное… Знаешь ты или нет, но в конце каждой луны я смотрю на расположение твоих звезд, владыка. Это — первое мое действо. О втором и последующих я не стану тебе рассказывать, зная отношение моего государя к магическим представлениям.
— Зачем? — сумрачно нахмурившись, поинтересовался Конан. — Зачем ты смотришь расположение моих звезд? Тебе своих не хватает?
— О, друг мой, я не могу оставаться в неведении относительно твоей… жизни. Да, государь, именно жизни. Знаю, что в последнее время неспокойно текли твои дни, но серьезной опасности для тебя в том не было. Не было, поверь, иначе я появился бы здесь давно. А теперь… Опасность есть, и серьезная.
— Опять мятеж? В Тарантии?
— О, нет! Твоему королевскому благополучию пока не угрожает ничто. Скажу более: мирное время пришло в Аквилонию. Надолго ли — не отвечу, не в моих силах. Но войска твои могут предаваться веселью и доброму пьянству, если, конечно, пьянство бывает добрым… Что же касается жизни твоей, государь… Злоумышленник жаждет гибели Конана-Амры!
— Как ты сказал? Конана-Амры? Значит, злоумышленник знал меня прежде?
— Именно, государь! И чем-то ты ему тогда крепко насолил. Многие годы готовился он к мести, а опыт мой подсказывает: бойся тех, кто не спешит расправиться с тобой. Такие люди знают, что делают. В их мыслях нет ни ярости, ни гнева — только холодная ненависть, проникшая во все поры, въевшаяся в мозг и плоть…
— И мой такой?
— Точно такой, владыка.
— Хотел бы я поглядеть на него.
— Увы, это невозможно. Моего искусства не достанет показать тебе его лицо, назвать его имя… Только одно…
— Что же?
— Балаганы…
— Не пойму я тебя, Пелиас. Какие балаганы?
— Скоро праздник, друг мой?
— Да. Новый праздник, Митрадес, в знак благодарения Подателю Жизни. Люди устали от войн, я решил подарить им немного радости.
— Что доказывает еще раз твою мудрость, владыка. Так вот балаганы… Насколько мне известно, они собираются на Митрадес со всех концов земли?