— Загаинов, заходи справа! Козлов, Лаврентьев — слева! Остальным бойцам на месте! Окружай, Ингус! Бери, ату!
Все было так неожиданно, что бандиты заметались. Главарь, как самый опытный, тотчас юркнул в кусты, но в ту же минуту взвыл: Ингус сбил его с ног и прокусил руку. В следующую минуту Ингус повис на спине другого нарушителя.
Бандиты не могли разобраться, откуда свалилась на них такая напасть. Кто командует пограничниками? Где они находятся и сколько их? Еще невидимый нарушителям, Карацупа приказал им бросить оружие и поднять руки. Для проверки выполнения приказа он присел книзу и увидел силуэты нарушителей. Растерянные, они боязливо тянули руки вверх, озирались по сторонам.
Небо и земля вдруг засверкали лунным светом: тучи разошлись и месяц взглянул на долину. Карацупа, промокший до нитки, сверкал лунным серебром и казался каким-то фантастическим существом. Он вышел к банде с поднятым маузером. И по его приказу на землю полетели кинжалы, банки с опиумом и ядом. Но главарь, разгадав хитрость Карацупы, упал на землю, и потянувшись за пистолетом, закричал:
— Бей его!
Плохо пришлось бы следопыту, не будь рядом Ингуса. Сильным прыжком он бросился на главаря, вцепился ему в шею, и тому оставалось только просить пощады.
— Поднять руки! Построиться!.. — охрипшим голосом приказывал следопыт.
— Обманывает!.. — завопил старик. — Обманывает… Бей его! Души…
В старика Карацупе стрелять не пришлось: его сбил с ног Ингус.
— Кто нарушит мой приказ — застрелю! — крикнул разъяренный Карацупа. Он был в ту минуту так страшен, что никто и не стал ему перечить.
А по Глухой пади, ломая кусты и осыпая камни, бежали на выручку Карацупе бойцы тылового дозора. Как и рассчитывал следопыт, долгое отсутствие его вызвало на заставе тревогу и на подмогу был выслан наряд.
— Загаинов, дорогой! Заходи вперед! — крикнул что было силы повеселевший Карацупа. — Бери их в кольцо, окружай!
При свете луны нарушители увидели не одного Карацупу, а целый пограничный наряд. Сопротивляться было бессмысленно, и нарушители, подняв руки, поплелись под конвоем на заставу.
Карацупа взял на руки Ингуса и, прижимая его к своему телу, устало пошел за колонной. Вдруг Ингус встрепенулся и лизнул щеку следопыта. Карацупа прислушался: невдалеке слышался перестук копыт, дыхание коней, на полном скаку к пограничникам спешили всадники. Взлетела к небу сигнальная ракета, и ее пиротехнический свет слился с ярким светом луны.
Только ли тогда рисковал своей жизнью Карацупа? Только ли тогда провел он дерзкую операцию, вошедшую в историю пограничных войск? Вся его жизнь — на дозорных тропах, в секретах, в суровых походах по сопкам и тайге, по ручьям и болотам. Опасность? Да, жизнь его — риск, опасность, дерзание. Ответственность? Да, величайшая! Ответственность за границу Родины, за ее мир, покой, за труд своих земляков. Один неверный шаг, упущенное мгновение — и враг, хитрый и коварный, проникает на родную землю. Поэтому в стране так и ценят воинов в зеленых фуражках, — на них можно во всем положиться. Они выполняют свой долг до конца, до последней кровинки. Не дрогнут, не отступят и не упустят.
Не могу не повторить цифру 467 — столько задержал Никита Федорович Карацупа нарушителей. Трудно представить себе все бесконечные погони, засады, схватки, которые скрываются за этой феноменальной цифрой. Еще более разительная цифра — 129 — стольких нарушителей Н. Ф. Карацупа вынужден был уничтожить в боях на границе. Тут я должен сделать пояснение. По установившимся на границе законам и правилам пограничник не должен уничтожать нарушителя: он обязан доставить его живым на заставу. Это очень важно — живой лазутчик: это тот «язык», который расскажет о том, кто его засылал, какие давали ему задания, с кем он должен был держать связь. Но у этого закона есть исключения: если враг угрожает жизни пограничника, если пограничника готовы схватить и унести за кордон, — только в таких, самых исключительных, обстоятельствах разрешается пустить в ход оружие. Сколько же раз над головой Карацупы нависала смертельная опасность, если он вынужден был 129 лазутчиков уничтожить в кровавых схватках!
В годы Великой Отечественной войны почетный пограничник коммунист Никита Федорович Карацупа выполнял особо важные задания командования. После Победы над врагом участвовал в восстановлении западной границы. Со своей спецгруппой следопытов Карацупа появлялся там, где требовалось увидеть невидимое, обнаружить затерянные следы, выискать притаившихся фашистских последышей.
Разительно изменилась техника в пограничных войсках: Карацупу с его боевой группой не раз доставляли к месту событий на самолетах и вертолетах, в ход пускались новейшие технические средства связи и обнаружения нарушителей.
После войны я не раз бывал у Карацупы на границе, — он окреп, раздался в плечах, засеребрились его виски, взор стал более суровым и строгим, а тело усыпано шрамами. Как и прежде, Карацупа неразговорчив, — граница требует безмолвия. Но как интересно, ярко и точно ведет он занятия, сколько приводит он примеров (их в его памяти множество)!
Сотни раз смотрел Карацупа в глаза смерти. Сотни раз был он на грани гибели, но не уходил с границы, продолжал свое дело. И по его стопам пошел в дозор сын Анатолий — он тоже стал пограничником.
Вовек не забыть мне тот день, когда после поступления в пограничное училище Анатолий Карацупа принимал присягу. Гремел оркестр. Шелестели боевые знамена. Генералы произносили напутственные слова. Молодые, полные сил и дерзания, будущие воины границы произносили клятву-присягу. И тогда встретились отец с сыном. Никита Федорович, в форме полковника, сверкающий орденами и медалями, принимал присягу у сына. Я смотрел на них и думал о преемственности традиций, об эстафете подвигов, о великом долге коммунистов, который так ярко и полно выражен в одной лишь семье Карацупы.
— Командир, куда ты пойдешь после службы? Наверно, учиться?
— Еще не знаю. Может быть, так и останусь пограничником.
— А я учиться буду. Работать и учиться. Хочу знать столько же, сколько ты.
— Этого мало. Я очень немного знаю. Дети должны столько же знать…
— Как это?
— Я ведь учителем был. В Барнауле. Есть такой город на Алтае. Ну а учитель все свои знания должен передать детям…
Помолчали. Сонно лепетал что-то Веселый Ключ, маленькая речушка. Гомонили птицы в прибрежных кустах.
— А почему ты военным хочешь стать?
— Этого я еще не решил. Ну а если рассуждать в принципе, то считаю очень важной службу в армии. Неспокойно сейчас в мире, Митя. Ох как неспокойно! Сам знаешь, как здесь японцы лезут на провокации в последнее время. Неспроста это. А на западе?
— Верно. Только детей учить тоже надо кому-то.
— Надо. Вот и я думаю, как быть. Впереди еще год, — Краев вдруг улыбнулся какой-то особой, светлой улыбкой. — Ты знаешь, меня сын дома ждет. Чудный хлопец.
Он откинулся на траву, в глазах у него отразилось голубое небо.
Высоко над заставой, под самыми облаками, описывал медленные круги огромный орел.
— Смотри, Сюков, наш, степной. Интересно, какая судьба занесла его в эти сопки? Вот уже второй год вижу, как он кружит над заставой.
— Наверно, гнездо где-то рядом свил.
— Может быть. А может, хочет понять, что тут делают люди. Орлы — очень мудрые птицы.
Они были чем-то похожи друг на друга — командир отделения Александр Краев и его подчиненный Дмитрий Сюков. Не внешне. Их роднила между собой общность характеров. Оба немногословные, склонные к раздумьям. Оба глубоко в душе прятали тоску по родным краям и семьям. Обычно Краев и Сюков не принимали участия в разговорах солдат о доме, о демобилизации. Александр молчал потому, что не любил выставлять напоказ свои переживания, тоску по жене и сыну. Сюков — потому, что вообще предпочитал больше слушать, чем говорить.
Остриженный, как и все солдаты, наголо, он тянул самокрутку, смотрел прямо в глаза рассказчику и, казалось, думал о чем-то своем, проверял свои собственные мысли.
— Ты почему, Сюков, молчишь все время? — спросил его как-то Краев.
— Да так… Неречист я, командир. Рос в деревне. Там уважают того, кто работает руками, а не языком. Вот и привык молчать.
Они часто уходили вдвоем к Веселому Ключу и там под шелест ив, под птичьи песни вели свои неторопливые беседы. Учительская работа оставила неизгладимый след в характере Краева. Ему необходимо было рассказывать, открывать людям то, что знал он сам, о чем успел прочитать в книгах, которые привозил из библиотеки части. В молчаливом Дмитрии Сюкове Александр находил благодарного слушателя. Иногда Краеву казалось, что перед ним сидит не его ровесник, не солдат, а барнаульский школьник.
Сюков незаметно для себя попал под влияние Александра и тосковал, когда того не было на заставе. Их отношения постепенно переросли в дружбу.
Однажды они были вместе в наряде на границе. Краев рассказал ему об алтайских степях, о том, как цветут там весной алые маки, как колышутся волнами под ветром травы, о жаворонках, поющих в небе свои бесконечные песни. Дмитрий слушал, по своему обыкновению, молча, потом словно выдавил из себя: