Я притворилась, что ничего не понимаю, и ответила:
— Сэр, мне кажется, что я никогда не делала перед вами вид, что обладаю какими-то выдающимися качествами. Я не очень хорошо владею иглой и слабо играю на гитаре, хотя у меня неплохой голос, а что касается моих хозяйственных способностей, о них лучше может рассказать моя матушка…
Он нетерпеливо перебил меня:
— Нет, нет, я хотел спросить: вы действительно та, за которую себя выдаете?
Мне не понравился его вопрос, и я ему невежливо ответила:
— Если вы желаете узнать, действительно ли я дочь собственного отца, то тут я вам ничем не могу помочь, но мне всегда казалось, что моя матушка — порядочная женщина!
Матушка рассмеялась.
— К сожалению, доченька, это правда! Никто со мной не ложился до твоего рождения, и хотя твои волосы напоминают волосы Моултонов, но, к сожалению, твой нос и подбородок — точная копия носа и подбородка Пауэллов. Но мне кажется, что твой суженый желает выслушать из твоих собственных уст, что мы продаем ему не подпорченный товар. Я ему объяснила, что если он с тобой проведет ночь в постели, то уже не сможет возвратить тебя домой на основании того, что ты оказалась не той, за кого себя выдавала. Но если ему хочется услышать от тебя самой, что ни один мужчина не побывал там, куда он так стремится попасть сам, ты не должна стыдиться и повтори за мной: «Я, Мэри Пауэлл, клянусь Всемогущим Богом, что…»
Господин Мильтон быстро сказал, что не требует от меня подобной клятвы. Ему нужно, чтобы я перед свидетелями сказала ему, что остаюсь до сих пор девственницей.
— Сэр, — сказала я, улыбаясь, — если вас это успокоит, то говорю при всех, что я — девственница, но не стану давать в этом клятву, потому что вы сами меня от нее освободили.
— Нечего смеяться, мисс, — заявил жених, начиная злиться.
— Почему же, сэр? Простите, эта улыбается моя совесть, а не я сама!
Он начал понемногу успокаиваться после моих слов, но я понимала, что он продолжает в чем-то сомневаться.
— Вы сделали торжественное заявление в обществе пяти ваших родственников, сказав, что никогда не любили мужчину и не познали его плотски, теперь я вас поцелую и назову своей женой.
Он притянул меня за плечи и поцеловал. Я не стала сопротивляться, но не вернула ему поцелуй — он попытался за меня сказать, что я никогда не любила мужчину, а ведь это не было правдой.
После этого начались поздравления, и дядюшка Джонс откупорил бутылочку кипрского вина. Мы все выпили, но Мильтон извинился, сказав, что не пьет вино, только чуточку во время еды, бережет желудок. Матушка поморщилась, так как считала, что если даже человек и придерживается строгой диеты, он иногда должен ее нарушить из вежливости. Все выпили за наше здоровье, и тетушка Джонс подала Мильтону бисквит. Он его рассеянно взял и откусил кусочек, но потом залез пальцами в рот, вытащил откушенный кусок и выбросил через открытое окошко птицам в сад.
Матушка, широко раскрыв глаза, взяла бисквит и сказала тетушке Джонс:
— У тебя очень хорошие бисквиты!
Она тоже откусила бисквит, начала давиться, подошла к окну и выплюнула его наружу, а потом похлопала Мильтона по плечу.
— Сынок Джон, я рада, что здравый смысл у вас преобладает над вежливостью. Только болван мог бы съесть этот бисквит. Могу поспорить, что он так же долго лежал на полке сестрицы Джонс, как вино в подвале братца Джонса. Признавайся, Мэри, когда ты его испекла? Это было в тот год, когда ты носила ужасную шляпку в виде шара, или случилось за два года до этого?
Бедная тетушка Джонс начала рыдать.
— Я не знала, что вы приедете к нам сегодня, иначе испекла бы свежие бисквиты. Мне казалось, что эти еще хороши, я держала их под крышкой в деревянной коробке, а испекла для вас за неделю до Великого Поста. Вы тогда обещали к нам заехать, но так и не появились.
Мы очень развеселились, услышав о февральских бисквитах тетушки Джонс, лишь в этом мы все оказались единодушны. Господин Мильтон назвал ее леди Джоан Каппадосия, потому что был такой Джон Каппадосия, который снабжал плохими бисквитами римских солдат, когда те отправились сражаться против вандалов Картеджа, и пять сотен римлян погибли от желудочных колик. Пора было возвращаться. Мы распрощались с господином Мильтоном, который нас информировал, что его можно найти в Оксфорде в доме его друга господина Роуса, библиотекаря университета. Он добавил, что приедет навестить нас дня через три, если будет хорошая погода и он освободится от занятий.
Так закончились ухаживания господина Мильтона за мной. Мне понравилось, что он не сюсюкал со мной, как можно было бы ожидать от поэта Кембриджа, потому что мне бы это не понравилось, в пользу его открытости и честности говорил его пристальный взгляд, так смотрит человек, разглядывающий кусок земли, который ему принадлежит в погашение долгов.
Когда мы собрались отужинать в тот вечер, я небрежно заметила сестрице Заре, чтобы отомстить за ее злобу:
— Между прочим, я хочу, чтобы ты была моей подружкой во время венчания через месяц. Надеюсь, что ты меня не осрамишь в церкви и не станешь класть сухие крошки на простыни, когда станешь стелить мне брачное ложе.
Зара начала хохотать. Она ничего не знала о моей будущей свадьбе и не догадывалась о цели нашей поездки в Сэндфорд.
— Конечно, — начала она насмехаться. — Ты, наверное, выходишь замуж за своего любимчика Тиресия Мильтона!
— Только за него! — надменно заметила я. — Ты так настойчиво старалась нас связать в своих намеках весь год, поэтому, чтобы развязать связанный тобой узел, мне придется так и сделать. Он меня обожает.
— Ха! Терпеть не могу твои шуточки, неправда все это. Ты не сможешь даже малышку Бетти обмануть такой чушью.
— Нет, сестричка, ошибаешься. Должна тебе сказать, что все это правда.
— Я тебе все равно не верю. Вечно ты лжешь. Но могу с тобой по этому поводу поспорить.
— На что споришь? — спросила я ее. — Давай, Фома Неверующий, я готова!
— Я ставлю свой кулон из яшмы против твоего кулона из жемчуга. Мне он нравится! — сразу закричала Зара. — Давай ударим по рукам, если ты только не передумала!
— Ни за что, — ответила я.
Мы ударили по рукам, Зара подхватила меня, потащила вниз к Джеймсу и сказала:
— Мэри побилась об заклад на жемчужный кулон против моего кулона из яшмы, сказала, что выходит замуж за господина Мильтона через месяц, а я говорю, что она все врет!
Джеймс ничего не сказал, а снял кулон Зары с цепочки и отдал его мне. Зара начала вопить, что он все врет и пытается мне помочь. Она старалась вырвать у меня кулон, но я его ей не отдала. Поняв, что не сладит с нами, она отправилась жаловаться отцу. Он начал над ней смеяться, и тогда сестрица решила, что все в доме вступили в сговор, чтобы ограбить ее, а я отдала кулон сестренке Энн, у которой вообще не было украшений. Но Энн стало жаль Зару, и через некоторое время она вернула ей безделушку…
Мы вновь увидели господина Мильтона на третий день. Это было воскресенье, в церкви были оглашены наши имена и объявлено о том, что мы собираемся вступить в брак. Мильтон сидел рядом с отцом. В церкви поднялся шум, когда мое имя назвали вместе с именем господина Мильтона. Все начали перешептываться, некоторые даже оглядывались, чтобы получше рассмотреть джентльмена, сидевшего рядом с отцом. Во время службы преподобный Проктор попытался что-то сделать, чтобы возместить вред, нанесенный мне и родителям своей болтовней. Он цитировал слова Библии о женщине, которую обвинили в прелюбодеянии: «Где сейчас те, кто тебя обвинял? И я тебя обвинять не стану. Иди и больше не греши».
Матушка громко вздохнула, сжала зубы и надулась, когда услышала, какой текст он выбрал для проповеди, но преподобный спокойно продолжил, и все обошлось без скандала. Этот достойный джентльмен, можно сказать, свалился на нас с небес, чтобы сделать из меня приличную женщину, и викарию не оставалось ничего иного, как продолжить проповедь. Он снова начал рассекать текст на кусочки и затем пришел к заключению, что Бог не может простить адюльтер или преступное совокупление, что является смертным грехом и заслуживает того, чтобы вечно гореть в аду, и если наш Бог лучше знал, как обстоят дела у этой женщины, чем это знали иудеи, обвинявшие ее, то нам придется поверить, что она легла с мужчиной, который был ее мужем, хотя об этом не все знали, или же она вообще с ним не ложилась, и что иудеи не поняли глупую выходку и решили, что произошло грязное совокупление. Викарий вывел из всего сказанного мораль, что неосторожные женщины, которые легкомысленно ведут себя с чужими мужчинами, или же тихони, выходящие замуж втайне, чтобы родственники могли скрыть от людских глаз их стыд, а они делают вид, что девственницы — и те и другие могут показаться людям шлюхами, коли их застигнут с поличным.
Когда мы выходили из церкви, отец спросил господина Мильтона, почему он не посвятил себя служению Богу, а тот ответил, что хотя отец с самого детства хотел отдать его в монахи, но ему помешала совесть, которая восстала против епископов и литургии. И добавил, что считает, что вступающий в Орден должен у себя на щите написать слова «Раб» и принести соответствующую клятву, но он на подобное не способен. Позже, когда господин Мильтон покинул наш дом, братец Джеймс поинтересовался, почему же его совесть не стала возмущаться, когда он давал клятву, получая звание магистра гуманитарных наук в Кембридже, и после того, как он стал работать над научной степенью в Оксфорде? Не потому ли, что он добровольно признал величие короля, данное ему Богом, признал его единственным духовным авторитетом в королевстве, признал, что молитвенник и псалтирь епископов не содержат ничего, что противоречит Слову Божьему, а Тридцать девять статей, принятых в 1562 году, не спорят со словом Божиим?
Днем господин Мильтон попросил позволения у матушки поехать со мной покататься, чтобы мы поближе познакомились. Но он также предложил, чтобы ради приличия нас сопровождал братец Джеймс. Матушка радостно согласилась, и нам оседлали коней. Когда мы подъехали к воротам, Джеймс спросил, куда мы отправимся.
— В Витли, — сказал Мильтон, — чтобы посмотреть мои земли, которые я продал вашему отцу и которые он мне заложил два года назад.
Я промолчала, потому что первый раз об этом слышала. Наверное, отец не стал мне признаваться, что заложил господину Мильтону земли уже заложенные господину Эшворту. Видимо, он их заложил Мильтону в счет долга, но не было никаких сомнений, что господин Эшворт имел право на землю до тех пор, пока ему не выплатят проценты, а если считать, что они были равны восьми процентам в год, то сейчас уже набежало триста фунтов, то есть были равны самой сумме заема.