Мои родители, братья и сестры хохотали над этим спектаклем, пока у них не заболели бока. Мой муж выглядел мрачным. Братец Джеймс с отвращением отвернулся от них и начал любоваться лебедями на реке. Что касается меня, то я была поражена, мне было отвратительно видеть варварство этих людей, раньше мне доводилось слышать, как кому-то угрожали «прокатить с музыкой и ряжеными за измену», но видела подобное впервые.
Мой муж, когда эти люди проследовали мимо нас, начал читать «научную лекцию» отцу о том, что подобная вульгарная антидрама обычно случалась, когда римские генералы следовали через свой город, как боги после победы, и это представление должно было напомнить им, что они смертны. Мильтон сказал, что подобные грубые и вульгарные процессии в старые времена шествовали по пятам свадебного кортежа, как страшное напоминание о том, что муж и жена не должны забывать о тесном союзе мужчины и женщины, что он обладает абсолютной властью, а она — его покорная и смиренная служанка.
— Тем не менее, — заметил отец, — хотя в Англии жена de jure, как вы говорите, является служанкой и полной собственностью мужа, я слышал такое присловье, что если бы через Ла-Манш был выстроен мост от Кале до Дувра, все женщины Европы постарались перебежать по нему к нам, потому что de facto англичанин так уважает и так нежно относится к жене, что за столом сажает ее на самое почетное место, в пути предлагает ей опереться на его правую руку, старается, чтобы ее не коснулись беды и трудности, потому что тогда стыд ляжет на его голову.
На это мой муж сухо пошутил:
— Сэр, я верю, что вы правы. Некоторые англичане и мужчины из Уэльса, позволяющие женам сесть им на шею, отводят им лучшую комнату в доме, чтобы она могла там расслабиться, а хозяин должен подводить счета в маленькой темной каморке, которая служит также и бельевой.
Отец ему весело ответил:
— Сэр, вы пытаетесь меня подколоть, но моя жена принесла мне приданое в три тысячи фунтов, когда мы поженились, и вам прекрасно известна поговорка: «Кто платит, тот и заказывает музыку!»
Тогда муж улыбнулся мне и небрежно заметил:
— Жена, я недавно прочитал в газете «Пейперз» господина Ричарда Хеклюта, как складываются отношения между супругами у русских. Мужчина среди других подарочков присылает жене кнут, чтобы она знала, что ее ожидает в случае непослушания. У них есть примета — если жена не получала порки в течение недели, она считает, что муж ее разлюбил, и ей бывает очень грустно. Русские жены очень послушны и ведут себя скромно и покорно. Если мужчине жена становится противна, он может с ней развестись. Это право на свободу они получили от греческой церкви.
Я промолчала и даже не воскликнула: «О!» или «Господи, помилуй нас!».
После наступления сумерек мы доехали до Ридинга и поужинали в доме Кристофера Мильтона. На ужин подали откормленных цыплят, хотя не таких вкусных, как у нас, еще на столе был свежий горошек с маслом, семга, салат из артишоков и множество клубники и вишен. Господин Кристофер оказался милым и очень умным джентльменом, в нем не было ничего от суровости моего мужа. В своих рассуждениях он был ближе к моим родным, особенно в вопросах религии и политики. Его жена Томазина оказалась милой, спокойной женщиной.
Из вредности мой муж за ужином начал рассуждать о правах парламента, с пафосом заявив, что он является высшей инстанцией на земле и что король не имеет власти ограничивать его свободы и привилегии. Но его брат Кристофер поддерживал противоположную точку зрения. Он цитировал доктора Коувелла, преподавателя гражданского права в университете Кембриджа. Доктор Коувелл говорил, что король с его абсолютной властью находится как бы над законом, и заявлял, что Его Величество, чтобы было легче издавать законы, позволил епископам, дворянству и палате общин с ним советоваться, и это было сделано не по принуждению, а с любезного согласия Его Величества. Господин Кристофер спросил, зачем нужен королевский титул, коли Его Величество волей парламента будет ограничен законами, противоречащими его духу?
Мой муж начал громко спорить, утверждая, что новая доктрина, навязанная Англии, а именно: что королевский произвол — закон для народа, есть ничто иное, как иностранная ересь, ядовитое блюдо, которое парламент вскоре выбросит за пределы Англии.
— Ах, парламент! — воскликнула матушка. — Парламент может проголосовать, чтобы дерьмо стало розой, но оно все равно останется дерьмом!..
Мильтон не обратил внимания на замечание матушки и воскликнул:
— Более четырехсот лет прошло с тех пор, как старик Бректон опубликовал заметки о законе и конституции нашего королевства, и с тех пор честные граждане заявляют, что король Англии не может своей волей изменять наши продуманные законы, дабы не позволить королю ухудшить жизнь его свободного народа, управляемого законами, принятыми сообща, лишить его имущества, жизни или свободы каким-то тщедушным заикающимся шотландским…
— Поосторожнее, братец, — вмешался Кристофер, — потому что в моем Ридинге и в Оксфорде господина мирового судьи Пауэлла, более верные королю жители, чем в Лондоне.
Мильтона ничто не останавливало.
— …заикающимся шотландским человеком, алчущим власти! Вот в чем тут дело, братец! Как недавно заявил доктор Роджер Мейнворинг, «королевское желание и приказания могут заставить его поданных страдать от вечного проклятия». Такое уродливое положение наш благородный народ долго терпеть не может, и он с этим расправится, и от этого может пострадать сам король. Уверяю вас, до конца лета, я не ошибаюсь, в стране начнется гражданская война. Я приму в ней участие с оружием в руках, буду выступать на стороне народа.
Господин Кристофер очень вежливо ответил брату:
— Братец, ты, может быть, прав в политике и в своих предсказаниях. Но я не поверю, что в Англии найдется достаточно людей, которые будут настолько злы, что поднимут оружие против короля, во имя древнего принципа свободы, который порос травой забвенья. Или что ты и я, хранящие верность королю, как главе нашей церкви и суверенному защитнику, можем оказаться по разные стороны баррикад в братоубийственной войне, как бы бурно мы ни обсуждали существующее положение. Когда проснешься завтра утром, выгляни из окна, Джон, и посмотри, как весело идут люди на рынок, и прислушайся, как приветствуют друг друга наши соседи, а потом скажи мне, может ли такая миролюбивая нация заболеть и ввергнуться в пучину гражданской войны? Джон, ты можешь и дальше шуметь и возмущаться, но в Англии нет никаких признаков войны, так же, как нет заморозков на моих клубничных грядках!
Покачивание кареты во время долгой и трудной дороги утомили бы меня, даже если бы первую половину дня я провела спокойно. Я настолько устала, что была готова заснуть прямо за столом, но тут дремота покинула меня, я проснулась, но была сильно взвинчена, у меня началась такая головная боль, что казалось, мне воткнули в глаза кинжал.
Комната для новобрачных была украшена гирляндами, и в ней сильно пахло вербеной и полынью. Кругом стояли вазы с цветами — розы, гвоздики, левкои. У постели находился столик с серебряным подносом, на котором стояли вино, блюдо с небольшими кексами и первыми нектаринами и яблоками. Белое атласное покрывало было усыпано золотой пудрой, все переливалось и сверкало в свете семи толстых восковых свечей в стеклянном подсвечнике, стоявшем у изголовья кровати. Зара и Энн хорошо выспались в карете и теперь прекрасно выполнили свои обязанности подружек невесты. Они меня расшнуровали, сняли туфли, чулки и нижнее белье, и я, обнаженная скользнула под чудесные тонкие льняные простыни. Девочки спели песню и сказали братцу Ричарду, чтобы он позвал ко мне жениха. Девочки поцеловали меня на прощанье, Зара вела себя отлично, потому что ей очень нравился мой муж, а Энн вообще была милым и приветливым ребенком.
В комнату вошел муж и запер дверь. Ставни закрыли заранее, и мы остались вдвоем.
Мильтон разделся и лег в постель с Библией в руках. Он нежно поцеловал меня и начал читать отрывок из Песни Песней, где Соломон хвалит свою возлюбленную за красоту, сравнивая ее чрево с ворохом пшеницы, а сосцы — с двумя козлятами, двойнями серны. Потом он закрыл книгу, прежде положив между страницами лепестки розы, чтобы они в дальнейшем помогали воспоминаниям. Муж нежно говорил со мной, но на каком-то иностранном языке. Мне показалось, что это был арамейский язык. Затем я должна была выйти из постели и встать рядом с ним на колени, и поблагодарить Бога за его щедрость, потому что он создал мужчин и женщин. Мильтон много разглагольствовал, а мне пришлось все за ним повторять. Когда мы наконец сказали «Аминь!», он положил меня в постель, обнял и задрожал от сильной страсти. Я ничего не сказала, а продолжала спокойно лежать, и Мильтон приподнял мою голову и сказал.
— О, скромная сдержанность, как мне это нравится! — И поднес чашу с вином к моим губам.
Я немного отпила, и хотя мне хотелось ублажить его, во мне не разгорелась ответная страсть. Он пытался меня развлечь, рассказав милую историю, как он отправился в Италию за невестой. Как-то он занимался в университете Кембриджа и пошел побродить у Грэнтчестера. Мильтон очень устал от занятий и заснул под деревом у дороги. Мимо проезжали в карете две милые юные леди. Одна из них, более привлекательная, как он узнал позже от свидетелей происшедшего, влюбилась в него с первого взгляда, пока он спал. Она написала карандашом на клочке бумаги стихи на итальянском и вложила ему эту бумажку в руку. Стихи говорили о том, что он сразил ее, пока спал, что же с ней будет, когда он взглянет на нее?! Мильтон попытался расспросить прохожих о том, кто была эта дама, а затем отправился в Италию, чтобы там попытаться ее найти. Ему не удалось этого сделать и сейчас, когда он женился на мне, больше об этом не жалеет.
Я ничего кроме «ах» и «ох» не могла сказать ему.
Пока Мильтон рассказывал, он нервно поигрывал моими кудрями.
Меня охватила апатия от тяжелого запаха трав, а от вина меня затошнило.
— Муж мой, — воскликнула я. — У меня раскалывается голова. Вы не можете намочить в холодной воде для меня платок? Вода в вазе на окне. Потом вы завяжете платок мне на лбу?
Однажды мы наблюдали такую сцену, когда кобель-гончая попытался заигрывать с сучкой-спаниелем у нас в саду в Форест-Хилл, Транко их увидела и вылила ведро холодной воды на игривую парочку. Спаниель сразу отрезвел от любовной горячки, а что касается гончей, то самец жалко тряс шкурой и дрожал, и мы начали хохотать, а самец жалобно завыл. Конечно, неприлично сравнивать тот случай с нашими объятьями, но моя просьба дать мне мокрый платок подействовала на моего мужа так же сильно, как ведро воды, вылитой Транко на собак. У него был удивленный вид, он не знал, что сказать. Он убрал руки с моих плеч и выпалил:
— Головная боль! Клянусь Бахусом и сладким молоком Венеры, вы только послушайте эту флегматичную и неблагодарную негодницу! Другая на ее месте уже была бы наверху блаженства, если бы за ней так ухаживали, читали стихи, вместе молились, угощали вином и вокруг так великолепно пахло бы розами и вербеной. И все это происходило бы не с вульгарным распутником, а в священных и законных узах брака! А это низкое существо стонет, что у нее болит голова и чтобы я положил ей мокрую тряпку на лоб!
— Я не хотела вас обижать, муж мой, — с трудом проговорила я. — Но если бы у вас так же сильно болела голова, вы не смогли бы читать стихи и не смогли проявлять какую-то страсть. Если вы меня действительно сильно любите, то подадите то, о чем я прошу.
— Нет, дитя мое, — ответил мой муженек. — Я вас люблю слишком сильно, чтобы баловать, и не стану выполнять ваши капризы, даже такие незначительные, как этот. Я — ваш муж, а не услужливый кавалер, для которого вы роняете на пол перчатку и ждете, что он вам ее подаст. Я не слюнявый спаниель, кому вы командуете «Принеси!», а он с радостью лезет в воду. Вам нужна мокрая тряпка на лоб? Я вам позволяю встать и самой принести ее!
Я поплакала из-за боли и возмущения, но не из жалости к себе. Потом встала и, придерживая рукой голову, которая немилосердно болела, с трудом побрела к окну, окунула пальцы в вазу с водой, где стояли цветы, и немного смочила лоб. Затем взяла с постели шелковый шейный платок и хотела намочить его, но Мильтон завопил на меня, чтобы я не трогала его вещей, и я, обнаженная, слонялась по комнате и искала собственный носовой платок. Транко еще не приехала и не сложила нужные мне вещи в прикроватный столик. Я не нашла платка и с трудом снова добралась до постели.
— У меня обычно редко болит голова, — сказала я, пытаясь успокоить мужа. Он сидел на постели и грозно сверкал на меня глазами. — Я страдаю от головной боли, когда приближается буря или… Сегодня…
— Что за упрямую болтунью взял я себе в жены! — прервал он меня. — Ночной воздух такой прохладный, что она не посмела обвинить погоду в своей надуманной головной боли.
— Муж мой, — вмешалась я, крепко сжав виски от невыносимой боли. — Вы меня не понимаете. Я просто имела в виду определенные дни месяца…
Он вылетел из постели и заорал.
— О, Небо! Неужели это возможно? Неужели она настолько безграмотна, распущенна или бездумна, чтобы попытаться выкинуть со мной такой трюк? Жена, разве ваша матушка никогда не говорила вам, что в эти дни муж должен, согласно закону Бога, отсылать от себя жен?
Я начала протестовать.
— Нет, я хотела сказать, что…
— Я все слышал, что ты сказала, несчастная телка, — грубо сказал Мильтон. — Тебе, как и мне, прекрасно известно, что головная боль предвещает начало месячных, ты могла меня испачкать.