— Послушайте, я говорю серьезно. Даже вся мощь Империи не в состоянии сокрушить этот пигмейский мирок.
— Почему?!
Глаза Бель Риоза страстно засверкали.
— Патриций, прошу вас, сядьте на место. Я скажу, когда вам можно будет идти. В чем же дело? Если вы считаете, что я недооцениваю врага, то ошибаетесь…
Дальше он заговорил, понимая, что вынужден быть более откровенным:
— На обратном пути я потерял один из своих звездолетов. Доказательств, что он попал в руки Основания, нет, но мы не можем найти его до сих пор, а если бы произошел просто несчастный случай, звездолет, несомненно, был бы обнаружен на обратном пути. Это незначительная потеря, менее чем десятая часть одного эскадрона. Главное в другом: Основание готово к военным действиям, а это значит, что у них есть тайные силы, неизвестные мне. Помогите, ответив всего на один вопрос: какой их военный потенциал?
— Понятия не имею.
— В таком случае извольте объяснить. Что вы имели в виду, когда говорили, что Империя не может победить такого ничтожного врага?
Сивеннец вновь уселся в кресло и отвел глаза от пристального взора Риоза. Он устало заговорил:
— Потому что я непреклонно верю в принципы психоистории. Эта странная наука достигла математической зрелости только при одном человеке — Хари Сэлдоне — и умерла вместе с ним, потому что после него никто не был в состоянии оперировать всеми его сложными математическими выкладками. Но даже за короткий период времени психоистория показала, что это наиболее могущественная наука, когда-либо изобретенная для изучения человечества. Не пытаясь предопределять действия отдельных личностей, она формулировала определенные математические законы, по которым развивались человеческие массы.
— Значит…
— Именно науку психоисторию Сэлдон и его последователи и применили при закладке Основания. Время, место и условия были выбраны математически так, чтобы все привело к развитию Второй Галактической Империи.
Голос Риоза задрожал от возмущения:
— Вы думаете: можно было предсказать, будто я нападу на Основание, выиграю такую-то и такую-то битвы по той-то и той-то причине? Вы пытаетесь внушить мне, что я глупый робот, который следует по заранее намеченному курсу к своему разрушению?
— Нет, — резко ответил патриций. — Я уже сказал вам, что наука эта не имеет ничего общего с индивидуальными действиями. Было просчитано куда более обширное будущее.
— Значит, мы с вами зажаты в твердой руке ее величества исторической необходимости?
— Психоисторической необходимости, — мягко поправил Бар.
— А если я воспользуюсь своей прерогативой свободной воли? Если я решу напасть через год или вообще не буду нападать? Насколько уступчива богиня? Или насколько изобретательна?
Бар пожал плечами.
— Нападайте сейчас или никогда, одним звездолетом или всем флотом Империи, военной силой или экономическим нажимом, простым объявлением войны или из засады. Делайте все, что хотите или что вам подсказывает свободная воля. Но все равно вы проиграете.
— Согласно мановению мертвой руки Хари Сэлдона?
— Согласно математическим законам человеческого поведения, которые нельзя ни остановить, ни изменить, ни нарушить.
Они долго смотрели друг другу прямо в глаза, пока генерал не сделал шага назад. Он просто сказал:
— Я принимаю вызов. Пусть будет мертвая рука против живой воли.
Калеона II в народе называли Великим. Последний сильный император Первой Империи, он очень важен с точки зрения наступившего политического и художественного ренессанса, который имел место в течение его долгого правления. Истории он, правда, больше известен как Правитель времен Бель Риоза, и в простонародье его обычно так и называли: император Риоза. Очень важно не путать последний год его правления с тем добром, которое он принес за предшествующие сорок лет…
Галактическая Энциклопедия
Калеон II был властелином Вселенной. Он же страдал какой-то неизвестной и очень тяжелой болезнью. Из-за странных поворотов, случающихся в человеческой жизни, эти два предыдущих утверждения вовсе не исключают друг друга и даже не мешают один другому. История знает еще и не такое.
Но Калеону II была безразлична история. Проведение подобных сравнений не уменьшило бы его страданий ни на йоту. Точнее, его так же мало утешало, что его дед правил только одной, и то пиратски захваченной, маленькой планеткой, а сам он спал во Дворце Наслаждений Амменетека Великого, став наследником линии галактических правителей, уходящей своими корнями в невообразимое далекое прошлое. В настоящее время его не утешало даже то, что усилия его отца освободили Империю от всяческих восстаний и выступлений и восстановили мир и единство, которыми она наслаждалась при Станнеле VI, в результате чего за 25 лет правления даже облачко революций не затемняло ее сверкающий горизонт.
Император Галактики и ее властелин хныкал, катая голову по подушке. На какой-то момент боль утихла, и Калеон расслабился. Он с трудом уселся на постели и уставился на противоположную стену своей огромной спальни.
Лучше быть одному в течение этих долгих приступов, чем выносить толпу льстецов, их соболезнования, их вкрадчивую утомляющую скуку. Лучше быть одному, чем смотреть в эти выжидающие глаза, маски вместо лиц, а ведь именно они решают, кому быть изгнанным, а кому возвыситься. Мысли торопливо перебивали одна другую в его голове. У него было три сына, три многообещающих молодца, полных всяческих добродетелей. Куда же они исчезли в эти ненастные дни? Ждут его смерти? Шпионят друг за другом, и все вместе шпионят за ним? Он тревожно заерзал в постели. А теперь еще Бродрих требует аудиенции. Верный Бродрих, хоть и плебей, верный, потому что его ненавидели жгучей ненавистью абсолютно все клики, — эти раздробленные многочисленные группки придворных вместо единого двора. Да, чувство ненависти было единственным, что их связывало.
Бродрих — преданный фаворит, который должен быть таковым, потому что в ином случае у него никогда не было бы самого быстроходного звездолета во всей Галактике и он окончил бы свои дни в атомной камере уже на следующий день после смерти императора.
Калеон дотронулся до полированной рукоятки на подлокотнике своего огромного дивана, и массивная дверь на другом конце комнаты растворилась в воздухе и стала прозрачной.
Бродрих приблизился по малиновому ковру и, преклонив колено, поцеловал безжизненную руку императора.
— Ваше здоровье, сир? — спросил личный секретарь. В его голосе чувствовалось волнение.
— Я живу, — слабо ответил император, — если это можно назвать жизнью. Каждый негодяй, умеющий читать медицинские книги, использует меня для своих идиотских опытов. Если и есть хоть одно лекарство химическое, физическое и атомное, которое на мне еще не испробовали, то можешь не сомневаться: тут же прискачет какой-нибудь лекаришко из другого конца Галактики, чтобы всучить его мне. И тут же покажет мне заново открытую медицинскую книгу, скорее всего подделку, в доказательство своей теории.
Клянусь памятью своего отца, — все более распаляясь, продолжал он. — По-моему, не осталось ни одного стоящего врача, который мог бы, исследовав меня, сказать наконец, что же со мной. Все они ссылаются на какие-то старинные авторитеты, и ни один не может даже измерить пульса. Я болен, а они говорят, что болезнь неизвестна. Кретины! Если за тысячу лет в человеческом теле появилась какая-то новая болезнь, то при чем тут труды древних? Как они могли ее раскрыть или, тем более, придумать лечение? Лучше бы эти древние жили сейчас или я жил раньше.
Император закончил свою речь ругательством и выдохся. Бродрих терпеливо ждал. Наконец Калеон II сварливо сказал:
— Много там людей?
Он мотнул головой в сторону дверей.
Бродрих спокойно ответил:
— В приемной обычное количество людей.
— Ну и пусть подождут. Меня занимают государственные дела. Пусть капитан Гвардии так и объявит. Или подожди, к черту государственные дела. Пусть лучше объявит, что я не даю аудиенции, и разбирается сам. Если среди придворных есть шакалы, они себя выдадут.
Император с отвращением хмыкнул.
— Ходит слух, сир, — гладко продолжал Бродрих, — что у вас не в порядке с сердцем.