Эсэсовец неохотно оглянулся:
– Чего тебе, Моше? Ты хотел мне что-то сказать?
– Фотография… – Моше взглядом показал на фотографию.
– Комендант приказал мне докладывать ему обо всем, что происходит в этом бараке. Фотография конфискована.
При этих его словах лицо Элиаса перекосилось от отчаяния.
– Ида! – С этим криком раввин бросился к уже повернувшемуся к нему спиной эсэсовцу, намереваясь выхватить у него из руки снимок. Однако обершарфюрер, даже находясь к Элиасу спиной, догадался – а может, он это предвидел – и резко отскочил в сторону. Протянутая рука Элиаса поймала лишь воздух. Обершарфюрер, бросив зажигалку на пол и схватив палку, замахнулся и ударил ею по плечу раввина, не успевшего ни отпрянуть, ни хотя бы защититься рукой.
Элиас, вскрикнув от боли, повалился на пол. Обершарфюрер, подскочив к нему поближе, начал яростно бить его ногами сначала по спине, а затем в бок. Жуткие стоны, которые издавал Элиас, еще больше разозлили эсэсовца, и он начал бить раввина и по голове.
– Arschloch! Как ты смеешь… нападать на немца? Я тебя сейчас хорошенько проучу…
Превращенная от ударов в кровавое месиво плоть издавала еле слышные хлюпающие звуки. Из уха Элиаса, расползаясь лужицей по полу, потекла струйка крови. Раввин уже больше не двигался. Его тело превратилось в бесформенную массу. Ни у кого из семи других заключенных не хватило мужества вмешаться. Они лишь молча наблюдали за зверским избиением, происходившим прямо у них на глазах.
– Хватит, Иоганн, хватит… – наконец сказал тихим голосом, набравшись храбрости, Моше.
Häftlinge, притащившие сюда, в этот барак, котел с похлебкой, стояли, едва не окаменев от ужаса.
Гнев обершарфюрера потух так же внезапно, как и вспыхнул. Эсэсовец перестал бить раввина. Он от напряжения вспотел и дышал очень тяжело. Поправив свое обмундирование, он направился было к выходу, но, заметив, что его палка забрызгана кровью, наклонился и вытер ее краем валяющейся на полу одежды Элиаса.
Затем он посмотрел на неподвижное тело раввина.
– Мне придется доложить обо всем коменданту, – сказал он не столько находившимся в бараке заключенным, сколько самому себе. – Он будет недоволен.
Обершарфюрер вышел из барака, а вслед на ним, подняв подвешенный на палке котел, засеменили и двое приносивших похлебку заключенных. Дверь барака захлопнулась.
– Пойдемте, поможете мне, – сказал Моше. – Давайте положим его на одеяло.
С всевозможными предосторожностями Моше, Берковиц, Иржи и Пауль подняли Элиаса с пола. Голова раввина была залита кровью, его лицо опухло, он уже еле дышал.
– Осторожно! – сказал Моше, когда они вчетвером стали укладывать Элиаса на кипу одеял в самой темной части прачечной.
Мириам наклонилась над своим мужем и ласково погладила его по груди. Потом она посмотрела на стоявших рядом мужчин угрюмым взглядом.
– Уйдите! – потребовала она.
– Мириам… – начал было возражать Моше.
– Уйдите! – крикнула Мириам.
Склонившись затем над мужем, она обняла его, невольно вымазывая свою одежду в его крови.
– Элиас… – прошептала она.
Раввин ничего не ответил.
Комендант, сидя в своем кабинете на мансардном этаже, полностью погрузился в атмосферу шахматной партии. Вдруг послышался стук в дверь. Брайтнер поднял глаза и посмотрел на часы с маятником и с золотой отделкой, принесенные сюда, как и остальные предметы обстановки комнаты, из «Канады». Какой-то еврей был настолько глуп, что прихватил их с собой, когда его повезли на поезде сюда, в Аушвиц… В дверь снова постучали, и Брайтнер недовольно поморщился. «Какого черта?…» – мысленно возмутился он. Его внезапно охватила сильная тревога – как будто от результата этой шахматной партии зависело что-то очень-очень важное.
Он сердито встал из-за стола и, открыв дверь, увидел, что за ней стоит обершарфюрер.
– Herr Шмидт! Хм, вы явились прямо ко мне в кабинет… Они, видимо, наконец-то приняли решение.
– Никак нет, Herr Kommandant!
– Что же тогда произошло?
– Один из заключенных попытался на меня напасть. Мне пришлось обороняться.
– И он, наверное, уже мертв, да?
– Нет, жив. Думаю, что жив. Но он сильно изранен. Мне распорядиться, чтобы его отнесли в больницу?
– Не надо. Пусть остается там, в бараке. О нем позаботятся его товарищи. А о ком вообще идет речь? Случайно, не о раввине ли?
Обершарфюрер, не сумев скрыть своего изумления, удивленно поднял брови.
– Совершенно верно, Herr Kommandant. Именно о нем.
– Еще одна пешка… – пренебрежительно фыркнул Брайтнер.
– Что вы говорите, Herr Kommandant?
– Ничего… А что конкретно произошло?
– Данный заключенный прятал у себя под одеждой фотографию.
В глазах коменданта неожиданно вспыхнули огоньки любопытства.
– Фотографию? И что это за фотография?
– Фотография девочки. Вот она.
Обершарфюрер достал из кармана фотоснимок и протянул коменданту. Брайтнер взял его небрежным жестом, однако едва он на него взглянул, как вдруг побледнел.