— А кто тебе сказал? — вырвалось у Маруси.
И столько искреннего удивления было в этом восклицании, что пристав засмеялся.
— Ну, вот видишь! Я, милая моя, все знаю. От меня ничего не скроется.
Маруся растерялась. Откуда он мог об этом узнать? Никто их с Кузей не видел, она никому не говорила, и было это совсем недавно.
— Ну, а теперь скажи мне, Маруся: где он взял эти буквы?
— Не знаю.
— Опять не знаешь! Посмотри-ка мне в глаза.
— Он не сказывает, дяденька, — прошептала девочка, не решаясь поднять голову и взглянуть на пристава.
— Значит, не сказывает… Значит, он тебе не верит. Как же так?.. Как же так?.. — задумчиво произнес пристав и, вдруг повернувшись к околоточному, резко приказал:
— Кандыба, девчонку не выпускать до моего возвращения. Смотри, чтобы она не стирала надпись на руке.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Затем пристав ушел в кабинет, оделся и, застегивая на ходу шинель, быстро вышел из участка.
Над обеденным столом уютно горит большая лампа под зеленым абажуром. Она подвешена к потолку на цепи. Кроме лампы, на цепи висит еще тяжелый шар с дыркой. Если залезть на стол и наклонить шар, из дырки посыплется мелкая дробь. Дробью можно заполнять пустоту в битке-бабке, которую называют свинчаткой, — от слова «свинец». Шар уже наполовину пуст, но лампа еще держится, и никто, кроме няньки, даже не подозревает, что Сережа вот уже вторую весну, когда начинается игра в бабки, отсыпает дробь. Ну, а нянька не выдаст.
Напротив Сережи, едва касаясь коленями стула, лежит животом на столе кудрявая розовощекая девочка и держит в руках пучок красных бумажных полосок.
На столе лежат: разноцветная бумага, ножницы, клей, кедровые орехи, перемешанное со скорлупой, тарелка с водой, смятое полотенце. Нянька, сидящая сбоку, режет узкие полоски, а Сережа клеит цепь для елки. Цепь лежит уже на полу горкой, а конца работе не видно.
— А теперь красная… — говорит девочка и протягивает полоску.
— Нет, синяя, — с усмешкой отвечает мальчик и берет со стола полоску синего цвета.
— Ну вот, опять синяя… Няня, что он все синяя да синяя!..
— Ему видней, Ритуша. Пойдем-ка лучше спать.
— Нет… Я не хочу спать. Я когда сама захочу… — плаксиво тянет она, видя, что нянька положила ножницы и отодвигает бумагу. — Пускай тогда и Сережка идет спать.
— Он старше. Ему можно еще часок посидеть.
В это время в столовую вошел высокий мужчина с коротко подстриженной квадратной бородкой. Увидев его, девочка соскользнула со стула и бросилась навстречу.
— Папа пришел!
Инженер подхватил дочь на руки, нежно поцеловал в щеку и, устроившись к столу, посадил ее на колени.
— Папа, а Сережка мне не дает клеить, — вытянув нижнюю губу, пожаловалась она, разглаживая отцовскую бороду. — Я тоже умею…
— Ну да, умеешь ты… Она, папа, криво клеит и все перемазала… Посмотри, на что у нее похоже платье!
Отец взял руку девочки и шутливо продекламировал:
— Папа, ты не уходи… Я сейчас… — сказала Рита и, соскользнув с колен, убежала в спальню.
— Папа, а мама пришла? — спросил мальчик.
— Нет, Сережа, она осталась танцевать.
— А почему ты вернулся?
— Потому что соскучился без вас, — с грустью ответил отец. — К тому же танцевать я не умею.
Вернулась Рита и, забравшись на колени к отцу, снова начала разглаживать бороду на пробор. Откинувшись на спинку стула, Георгий Сергеевич Камышин закрыл глаза. Руки дочери приятно щекотали подбородок, и ему было тепло, уютно.
— Папа, ты спишь? — шепотом спросила девочка.
— Нет.
— Открой глаза.
Георгий Сергеевич исполнил просьбу дочери, но сейчас же опять закрыл их.
— Звонят! — сказала Рига.
Кухарка была отпущена в гости, и нянька, положив ножницы, отправилась в прихожую открывать. Через минуту инженер услышал, как она прошла в его кабинет, где топился камин.
«Кто же приходил?» — подумал он.
— Папа, на улице мороз? — взглянув на опущенную штору, сказал Сережа.
— Да. Крепкий мороз.
— А ты его видел? — неожиданно спросила Рита.
Георгий Сергеевич открыл глаза и с удивлением посмотрел на дочь.