А она тоскует. Тоскует царица подводная, несмотря на всю эту роскошь, все богатство и власть…
Несносна, скучна вся её жизнь в хрустальном дворце. Скучает она по земле, по зеленым долинам, по высоким утесам, по голубому небу, по родному духану, даже по прежней нищенской жизни у отца. А больше всего по отце, по старом Дато, скучает Тамара.
Xочется ей на волю, домой. Всю свою царскую власть, все свое богатство отдала бы, всю свою долгую тысячелетнюю жизнь русалки, — лишь бы год, лишь бы месяц побывать дома, на земле, а там хоть и умереть.
Но нельзя этого никак сделать. Не возвращает Вод земле своей жертвы. И тоскует, и мечется царица у себя, в подводных палатах из голубого хрусталя.
Стонет и плачет Тамара, сверкает молниями глаз на своих прислужниц, и тогда закипает обычно спокойная поверхность озера, поднимается ветер, и перекатываются с грохотом от берега к берегу белые кипучие седые валы.
— Буря на озере! — говорят тогда в духане, а старый Дато тихо вздыхает при этом, вспоминая утонувшую дочь…
Барбалэ кончила сказку.
А Нина-джан и козочка Бэла все еще сидят, приумолкшие, и робко поглядывают в мутные воды Куры.
И мнится обеим: вот — вот выглянет из темной поверхности реки черная голова в аквамариновой короне и взглянут на них печально и жалобно большие страдальческие очи водяной царицы…
И жалостью полны сердца девочек — и смелой красоточки Нины, и молоденькой Бэлы-горянки — и думают обе о глупой Тамаре, променявшей вольную жизнь на холодный водяной чертог…
Короткая, мокрая ветряная зима, с метелями в горах, с бурями в долинах, миновала.
Веселою весеннею дымкой заволоклась природа. Голубоватый фимиам поднялся из хрустальной кадильницы и окутал горы. Звонко запели ручьи, загремели по скатам, побежали в низины. Запело свои нежные песни пернатое царство, зашумела молодая листва каштанов, весело-весело засверкало вечное солнце на бирюзовом пологе небес.
Опять весна, радость, песни, веселые всплески, аромат цветов и золотые потоки солнца.
Нынче не праздник, но как празднично выглядит природа. И горы, и небо, и земля…
— Седлай Шалого, Абрек! Поскачу в ущелье!
Княжна Нина, нарядная и розовая, как бабочка, как райская птичка, влетает в конюшню.
— Была на Куре! Ах, славно! И в нижних виноградниках была у старого Илико — еще лучше! А сейчас в горы! В горы! Скорее седлай мне Шалого, Абрек!
Говорит и смеется. Звенит сотнями звонков юный голос, а сама, как царевна из сказки.
Голубые шальвары, белый бешмет, папаха с алым донышком. Серебряные газыри на груди так и сверкают на солнце, черные кудри рассыпались по плечам.
Абрек смотрит и не налюбуется маленькой госпожой.
Только вдруг сдвигаются растерянно черные густые Нинины бровки. Хватается за пояс…
— Где мой пояс?
Сейчас только надевала его перед зеркалом, золоченый пояс — позументик, разукрашенный зеленоватой кавказской бирюзой.
— Куда он девался? Только что сама в руках держала, надевал а и вдруг исчез. Куда он мог деваться?
Мчится в дом княжна по чинаровой аллее, вбегает стрелою в кухню.
Там, в клубах пара, орудует Барбалэ.
— Барбалэ, милая моя, старая Барбалэ, где мой пояс?
— Пять минут тому назад держала в руках, говоришь, моя радость? — пытливо осведомляётся старуха у княжны.
— Пять минут.
А никуда но спрятала? А?
— Ну вот еще! Будто я не помню!
Подумала-подумала Барбалэ и наконец сказала:
— Стало быть веселый джин унес, не иначе.
— Кто?
Глаза у княжны разом вспыхивают от изумления и любопытства. Два черные горящие факела так и впились в лицо Барбалэ.
— Ну да, чему удивляешься, сердце мое? Унес весенний веселый джин, маленький весенний джин. О, он любит такие шутки!.. Давно что-то про него не было ничего слышно. А теперь, очевидно, опять появился, проказник. Всю зиму спал веселый джин под снежным сугробом неподвижно. Ударили первые лучи солнца, растопили снег, разбудили красавчика-джина с голубыми глазами. Проснулся джин и принялся за свои шутки… Ну, да мы сыщем твой пояс, не горюй, моя райская пташка.
Княжна слушает и недоумевает. Какой-такой веселый джин? Никогда она про него ничего не слышала!
А старая Барбалэ в это время с серьезным, сосредоточенным видом сняла алую ленточку с кудрей княжны, вышла на крыльцо с нею, спустилась со ступенек его к ближней чинаре, повесила ленточку на ветку её, украшенную молодой, только что нарядившейся листвой, и громко произнесла:
— Веселый джин! Веселый джин! Красавчик с голубыми глазами! Возьми ленточку на память, верни пояс Нине-княжне!
— Вот увидишь, золотая княжна моя, скоро пояс тебе вернет веселый джин, — прибавила Барбалэ, обращаясь к Нине.
— Неужели вернет? — замирая от любопытства, осведомилась княжна.
— Ну, понятно, зоренька восточная!
— Да кто он таков, этот веселый джин? — спросила Нина. — Расскажи мне о нем, о веселом джине!
— Подожди, Ниночка, после расскажу. Надо сперва работу окончить.