— Вы тут корни решили пустить? — удивилась я.
— Нет, мы осознали, что не сможем спокойно ужинать, зная, что сегодня у вас на кухне в очередной раз практикум по абсолютным ядам. Поэтому ты идешь с нами.
— Но кастрюля… — растерялась я.
— Я ее понесу. — Альв с таким невозмутимым видом взял ее из моих рук, словно это был учебник.
Вот так вчетвером — я, Вир, Алекс и кастрюля — мы и заявились в особняк подруги. По сравнению с моим домом то был дворец. Да что там с моим… По сравнению со многими престижными домами столицы тоже.
Нам навстречу тут же выскочил здоровенный лохматый волкодав. При виде альва он настороженно рыкнул. Мол, я на этой выставке главный экспонат, если некоторые ушастые не поняли.
Пироженка, а именно так подруга в свое время назвала пушистого умильного щенка, сейчас тянул на целый торт. Свадебный. Тот, который выкатывают на тележке в зал к гостям, поскольку на руках такой не внести. А внутри сего кондитерского апогея может поместиться все что угодно. Хотя бы и один остроухий в полный рост.
Вот только пес хоть и напоминал пушистое облако, но был отнюдь не столь безобиден, как его кличка. Альв оценил. Проникся и сделал шаг назад. Так, на всякий случай.
Подруга цыкнула на Пироженку и тут же, что-то щебеча, потащила Вира на второй этаж — показывать его комнату. Я поплелась следом. Не потому, что мне было интересно, в какой именно спальне разместится остроухий, а исключительно по причине того, что не могла надолго расстаться с кастрюлей. Ее Вир все еще прижимал к своему боку.
Что ж, апартаменты, которые семья Алекс выделила гостю, были просторны и со вкусом обставлены. А такие мелочи, как магография знаменитого альвийского озера или книга на полке на родном языке остроухого, говорили сами за себя — здесь к приезду Вира готовились.
— Ты располагайся, а мы будем ждать тебя внизу. — Подруга умело показала, что она отличная хозяйка: предупредительная, но не навязчивая. Знает, когда гостю стоит дать побыть немного в одиночестве. — Ужин будет через полчаса.
Мы покинули комнату альва, а потом я полчаса слушала о том, что Варлок еще сотню раз пожалеет, что сегодня посмел проигнорировать Алекс.
Пироженка лежал у ног хозяйки, скорбно опустив морду на лапы. Он давно привык к тому, что у его хозяйки непростой характер, и, как истинный благородный пес, стоически его терпел.
Алекс же негодовала. Судя по всему, подруге попался крепкий орешек. И расколоть его стало делом принципа.
— Слушай, а этот чемпион, он хотя бы на каком факультете учится? — вклинилась я в монолог Алекс, которая, чтобы успокоиться, принялась пилить идеальные ногти.
— Ты разве не знаешь? — Она изогнула изящные брови. — Конечно, на боевом. Он же огневик.
Я удивилась. Вопрос был не праздным. Я могла поклясться, что боевики не изучают трудов Фонгрофа Морка. Скажу больше: ни Чейз, ни Генри даже не знают, кто это такой. А они, между прочим, в том году получили дипломы. И если Чейз был водником, то Генри — как раз огневиком. И ни тот ни другой о почтенном некроманте ни разу не слышали.
Варлок же, судя по обмолвке, с библиографией Морка был знаком. Это настораживало. Нет, определенно, от странного альва мне стоило держаться подальше.
Размышления прервал спустившийся Вир.
Ужинали, слава двуединой силе, втроем. Отец и мама Алекс задерживались. Подруга вела непринужденный разговор о ерунде, не забывая одаривать гостя своими фирменными взглядами, как иная хлебосольная хозяйка — свежей сдобой. Но, судя по мине альва, сегодня он был на диете. Строгой. Очень строгой, не разрешавшей не то что вкушать постный сухарик, но даже нюхать его.
В общем, вечер напоминал мне тренировочный полигон. Алекс пыталась отточить навыки обольщения альвов на имеющемся в наличии подопытном образце. Но то ли у остроухих с представлениями о тактике этого самого обольщения туго, то ли подруге попался на редкость непрошибаемый экземпляр…
Когда же хроносы пробили восемь, я поспешила удрать. Правда, в компании шофера семьи Лейрин. Алекс настояла, чтобы я не шла пешком, дескать, время уже позднее. А Вир ее поддержал. И судя по выражению его лица, не предложи подруга магомобиль, то альв ринулся бы провожать меня до дому, даже не зная города.
И только доехав до дома, я вспомнила: кастрюля!
Вир с ней поднимался по лестнице, когда Алекс повела показывать его апартаменты. Значит, кастрюля у него. Демоны! Не возвращаться же сейчас за ней… Плохая примета. Как и оставлять что-то где-то. Хотя и верить в приметы — тоже плохая примета. Посему решила подумать о возвращении блудной посудины завтра.
Тепло попрощавшись с шофером, я выбралась из магомобиля и пошла к дверям.
У порога меня встретила отборная ругань. Вдохновенно цапались двое: соседка Тамарин — дородная троллиха, способная уложить буйвола не то что своим кулаком, а просто взглядом, — и близнец Генри. Причем кузен, несмотря на то что по весу был всего треть соседки, а по объемам и того меньше, ничуть ей не уступал. Хотя та уже опасно уперла одну руку в бок, а в другой и вовсе держала скалку.
— Это ты мои розы попер! — наседала Тамарин.
— Нужен мне ваш колючий веник сто лет в обед! — не уступал близнец.
— Ага, как же, не нужен! Небось какой-нить вертихвостке надрал, а остальные — поломал! Думал, я не замечу! — свирепела соседка. Ее лицо налилось кровью, щеки и все три подбородка затряслись, а глаза сощурились, став маленькими. Сходство с почтенной хавроньей было столь велико, что мне нет-нет да и чудилось в ее голосе характерное повизгивание.
— Какой вертихвостке? Ничего я не драл и не ломал. Идите лучше проспитесь.
— Это твоему папаше проспаться надо, а еще лучше — просохнуть! — ужалила соседка. — А то глядишь, ненароком с ним случится чего…
— С алхимиками и их близкими редко что-то случается, — подходя к двери, как бы между прочим обмолвилась я. — А вот с их врагами… Несварения, галлюцинации, внезапные приступы… Это уже зависит от квалификации и степени обиды зельевара.
Тамарин поперхнулась. А я с видом «вам просто послышалось, говорю же: добрый вечер и хорошего вам здоровьичка» прошла мимо. Даже улыбнуться не забыла.
Генри вошел в дом за мной следом.
— Нари, слушай, поделись секретом, на каких курсах учат так виртуозно язвить. Я эту оголтелую тетку полчаса не мог вразумить.
— То не курсы, то врожденный дар, — просветила я кузена. — Кстати, о каких розах речь? Не о тех, что растут под нашими окнами?
— О них. Кто-то поломал вчера кусты, вот Тамарин и взбесилась.
Узенький палисадник со стороны двора когда-то был разделен между четырьмя семьями нашего дома поровну. Но так получилось, что склонности к садизм… — хм — садоводству и огородничеству ни у кого в семействе Росс не обнаружилось. А вот у нашей соседки оной было в избытке. Потому-то она тихонько и захватила полностью нашу часть палисадника. Мы не возражали. И все было почти мирно до сегодняшнего дня…
Мне даже стало любопытно, из-за чего взвилась Тамарин. Поднялась к себе в комнату и выглянула в окно, которое выходило во двор. Внимательно осмотрела розовый куст, росший как раз между окнами близнецов и бабушкиной спальни. На нем всего-то и был сломан один стебель. А в целом пышности и колючести он не утратил. Странно…
Я пожала плечами, закрыла створки и задернула шторы. Мне нужно было еще разбираться с формулой, выписанной сегодня в библиотеке, и с заданием по мономерным структурам.
Заснула уже за полночь. И в этот раз ко мне опять пришли они. Частые гости — кошмары.
Демоны моего прошлого приходили во сне всегда одинаково: я проваливалась в колодец из мрака. Липкого, вязкого, без надежды выбраться или проснуться, пока не переживу ту ночь заново. И лишь когда я, захлебываясь в немом крике, доходила до самого конца кошмара, то могла открыть глаза.
На сей раз все повторилось, как и тысячи ночей до этого. Я очутилась в густом чернильном тумане. Десятилетняя. В старом платье и стоптанных башмаках. Стояла на мостовой, продрогшая до костей. Чувствовала, как холод сковывает тело, душу, разум. Мамы больше нет. Она умерла. Всего час назад я держала ее холодеющую руку, смотрела в ее глаза, которые стали на миг удивительно ясными. А ее взгляд… острый настолько, что можно порезаться… Я слышала ее последние слова. Она произносила их с трудом, захлебывалась кровью из сгорающих от болезни легких. «Возьми… Сохрани… Спрячься у Морриса… Талисман… Они будут искать тебя… Ты ключ».
Она силилась сказать еще что-то, но не могла. А я… Я мало что поняла. Лишь то, что едва она умрет, как заклинание сокрытия, завязанное на ее крови, падет, и маму смогут найти наемники. И к этому времени мне стоит быть как можно дальше от ее тела.
Я не хотела никуда бежать, не хотела отпускать мамину ладонь… Но последние крохи своего дара мама потратила на то, чтобы меня будто незримой гигантской рукой буквально вытянуло из съемной квартиры, протащило по обшарпанному коридору, а потом направило прочь в холод ночных улиц.
С наемниками, пришедшими за мамой, я разминулась всего на пару минут. Повернув за угол дома, я услышала рев магомобилей, подъехавших к подъезду. Отрывистые приказы, топот сапог по булыжной мостовой… А спустя десять секунд — как раз столько потребовалось, чтобы сильные здоровые мужчины поднялись на второй этаж — раздался взрыв.
На брусчатку посыпались стекла, из окон вылетели клубы дыма и языки пламени. Мама была истинным алхимиком не только при жизни, но и в посмертии: «Огонь преисподней» — так называли этот раствор — был способен сжигать не только дерево и тела, но даже плавить камень. Он, разлитый по колбам, ждал своего часа. И дождался.
Магесса Эбигейл лично готовила его, лично запечатывала склянки сургучом и зачаровывала: в качестве подарков для таких вот непрошеных гостей. Они сработали. Даже после смерти чародейки, их создавшей, взорвались.
Заклинание буксиром тянуло меня прочь. Во тьму и мрак ночного провинциального Пейрока. Туда, где в подворотнях можно лицом к лицу встретиться с собственной смертью. И я побежала, разбивая ботинками лед осенних луж, оглядываясь, дрожа от холода, страха и отчаяния, зажимая в руках мамин талисман.
По спине тек липкий пот, руки дрожали. Я уже не знала точно, где нахожусь и куда мчусь. И с каждой минутой сил становилось все меньше. Наконец я остановилась.
Вокруг был туман. Стылый, проникающий не только под одежду, но даже под кожу, сжимавший своими ледяными щупальцами сердце, убивающий душу, вымораживая ее по кусочкам. Я стояла одна на мостовой, тряслась, замерзая от стужи и отчаяния.
Одна. Одна. Одна.
— Не-э-эт! — закричала я, падая на колени.
И проснулась. В ледяном поту, с бешено колотящимся сердцем, готовым выбить ребра и вырваться наружу. Кошмар отпустил. Но я знала, что он вернется. Всегда возвращался. Я даже как-то пробовала не спать несколько ночей кряду, чтобы потом отрубиться. Кошмар выждал. И… стал сниться каждую ночь. Словно наверстывая какой-то свой график. Я смирилась и приняла как данность: раз в неделю мне предстоит рандеву с моим прошлым. Вот только жаль, что я не знала, в какую именно ночь это произойдет.
Я встала, подошла к окну и распахнула его. Осенний стылый ветер тут же укусил оголенные плечи. Зато мысли прояснились, страх ушел, и я, закрыв створки, смогла лечь в постель и заснуть. На этот раз безо всяких сновидений.
А утро началось с заклинания, доступного даже немагам: «Ой-е! Проспала». После него как-то само собой волшебным образом случилось умывание и параллельное одевание с последующей телепортацией в стены университета. А то, что при этом я глотала ртом воздух и в боку нещадно кололо, — так, ерунда… издержки утреннего чародейства. На занятие успела ровно за секунду до звонка, упала на свое место и выдохнула.
— Ты чего так поздно? — мрачно спросила Алекс вместо приветствия.
В аудиторию, чеканя шаг, вошел магистр Мыхрым, что избавило меня от необходимости отвечать.
Мы встали со своих мест, приветствуя преподавателя. Предметом «История магологии, ее развития, ответвлений и систематических единиц» стоило бы пытать опасных преступников. На седьмом параграфе те были бы готовы сознаться даже в том, чего не совершали, лишь бы от них отстали. Но, судя по всему, адептов ректору было жаль гораздо меньше, чем преступников и военнопленных, поэтому мы страдали регулярно. Согласно расписанию. И если на лекциях наши мозги просто хотели тихо-мирно взорваться, то на коллоквиумах мы жаждали умереть хотя бы ради того, чтобы в загробном мире найти отцов-основателей магологии и проклясть их лично. Пару сотен раз.
А то напридумывали тут терминов, ответвлений, системных единиц и благополучно умерли, а нам зубри, мучайся. Еще и даты жизни и великих свершений этих чародеев древности запоминай. И ладно бы нужно было держать в памяти только ключевые события. Так нет, магистр Мыхрым был педантом и заставлял нас, невежд, заучивать, когда и где родился Кукмор Ремский, где учился, на ком женился, сколько наплодил мажат, [4] как однажды во сне додумался о коэффициенте поглощения потока, сколько времени он его потом вычислял, где защитил на эту тему диссертацию… В общем, иногда складывалось впечатление, что мы биографию магов-ученых знаем едва ли не лучше, чем они сами при жизни.
Как по мне, для дела хватило бы знать, для чего тот самый коэффициент нужен и как его применять. Но… То уже была область алхимических уравнений, а эйр Мыхрым был гуманитарием, о чем он с гордостью нам заявлял едва ли не на каждом занятии.
Началась нудная лекция, на которой под монотонный, чуть шепелявый голос магистра хотелось спать. Хотелось, но не моглось.
Меценатом моего вынужденного бодрствования была Алекс. Ее прямо-таки распирало от негодования, которым она не могла не поделиться со мной.
— Ты представляешь, — шипела она мне на ухо рассерженной гадюкой, — к нам в дом сегодня попробовал прокрасться вор! В два часа ночи! К моему отцу! Законнику, которого в столице каждый щипач знает и обходит за милю кривой дорогой!
М-да, я могла лишь посочувствовать тому глупцу, который рискнул покуситься на богатства особняка Лейринов.
— Этот сумасшедший уже на рудниках? — вопросила я.
— В том-то и дело, что его не поймали… — Алекс закусила губу.
Я озадачилась. Надолго. Вор был явно псих. Конченый. Но уйти от ловушек и охранных заклинаний, которых в стенах дома Алекс было нашпиговано больше, чем самих камней кладки… Это надо быть профессионалом экстра-класса.
Магистр между тем невозмутимо диктовал лекцию. Кажется, случись взрыв университета, и в этом случае эйр Мыхрым довел бы занятия до конца, прерываясь лишь на короткие замечания. Если те касались непосредственно его предмета. В ином случае… Можно было смело рассчитывать на докладную записку в деканат о плохом поведении. Десять записок — минус форинт из стипендии.
Некоторые адепты, к слову, наловчились слушать эйра Мыхрыма, спя с открытыми глазами. А Йонок — парень из нашей группы, невысокий, тощий и невероятно шумный (и откуда столько звуков могло рождаться в том тщедушном теле?) — на задней парте и вовсе мог похрапывать в такт речитативу магистра. Главное, что лектора не перебивал.
— А улики, следы какие-нибудь остались? — наконец, не найдя логичного объяснения случившемуся, спросила я.
— Угу. Остались. Целая одна улика — психологическая травма у Пироженки. Волкодав на белом ковре ручной работы напрудил лужу. И сейчас подлец ни в какую не вылезает из-под кровати родителей. Хотя папа и грозился, что если Пир не выберется оттуда, то он из него самого коврик сделает.
— Знаешь, я бы на месте вашего волкодава тоже не вылезала. Хотя бы неделю…
Я задумчиво обвела аудиторию взглядом, понимая, что чего-то мне не хватает. Точнее, кого-то. Русоволосой макушки и острых кончиков ушей. С несостоявшимся ограблением подруги я как-то упустила его из виду.
— А где Вир? — не удержалась я.
— В лазарете, — скривилась Алекс.
— Как?! — выдохнула я, судя по всему, слишком громко. Даже преподаватель оторвался от чтения лекции.
Неужели Вир пострадал от рук или заклинаний грабителя?
— Простите, что «как»? — прошепелявил эйр Мыхрым, обращаясь ко мне.
Вспомнила, что преподаватель сегодня нам повествовал о тяготах жизни эйра Зейнца. Ученый вывел заклинание для преобразования ароматических эфиров. Вообще-то алхимик создал его по заказу пекарей, чтобы дешевый хлеб из лебеды, продаваемый в рабочих кварталах, вкусно пах, а то его плохо покупали. Но сейчас эта магическая формула применялась повсюду: для устранения неприятных запахов при уборке и создания парфюмерных композиций, в лекарском деле и, само собой, в торговле, когда в умелых руках ушлого продавца протухшая селедка могла вдруг запахнуть жасмином.